К нему пошёл Вдовцов.
– Молоток, Серёга! Ты выдержал. Больше он тебя трогать не будет. Дай, пять!
Дробышев протянул руку. Вдовцов, обняв своей широкой лапой руку товарища, крепко пожал. Дружески потрепал за шею и оттолкнул.
– Молоток, братуха! Так держать!
Он от всего сердца был рад за сослуживца, что тот сегодня не сломался.
Сергей прочитал это чувство в его серых сияющих глазах и был благодарен Вдовцову за это.
Когда Вдовцов ушёл в батальон, Сергей спустился на улицу.
Ему хотелось сейчас побыть наедине. Привести в порядок растрёпанные мысли. Он с ненавистью думал сейчас о Рыжем. В воспалённом воображении рисовал сладостные картины расправы. «Сука, устроить бы тебе казнь, как в Древнем Китае. Привязать тебе на пузе чашу, а в неё сунуть крысу, некормленую в течение недели. О, с какими удовольствием я смотрел бы на твои страдания! О, как бы я наслаждался!» – злорадно думал Сергей и мысленно бил каблуком сапога Рыжего по зубам. – «Сука, что за дебильные порядки в этой долбанной армии! Я этим гнусным подонкам, – так думал Дробышев о «дедах», – должен отдавать свою зарплату. А старшина… тоже гусь… на мыльные принадлежности деньги заныкал… Сука! Гадина! Ненавижу!»
Между тем, Арбузов, стоя в туалете, рассказал о Дробышеве «гусям» из других рот.
На что Бардо, закурив и медленно и важно выпустив в потолок кольцо дыма, сказал:
– Что ж… поживём-увидим. Мне, кажется, он ещё зачмыриться. Я лично это дело под свой контроль возьму.
– А я тебе в этом помогу, – сказал мрачный Стиф. Этот солдат очень редко улыбался.
Стиф был одного с Бардо призыва. Они оба родом были из Мариуполя и на «гражданке» «сидели на игле». Стиф, Бардо и Арбузов были из тех людей, которые уважают только силу. Грубую, тупую физическую силу. Втроём они «чмырили» в карантине Вербина и других, слабых духом, солдат. И сейчас здесь, в БАТО, они старались держаться вместе. Кроме Бардо и Стифа, мариупольских «гусей» в дивизии было человек двадцать. И через одного они были либо наркоманы, либо алкоголики.
Вечером сержант Ржавин позвал Арбузова и Вдовцова, дал им денег и велел сгонять за «синькой». Так на солдатском жаргоне называлась выпивка.
Вдовцов и Арбузов, взяв с собой Дробышева, надели шинели и шапки, вышли из казармы.
На улице шёл снег.
Дважды обогнули здание казармы. Пошли по асфальтированной дорожке, по которой утром бегали на зарядке. Справой стороны от них темнело мрачновато-серое здание казармы. Слева – в синих сумерках грязно белела солдатская столовая, за ней, за голыми берёзами, виднелась санчасть. Перед столовой широко раскинулся плац. За спортивными снарядами – турниками и брусьями располагалась офицерская столовая, где, в основном, питались лётчики и техники, а также руководство полков и дивизии.
«Гуси» прошли вдоль части, за вещевым складом по разрушенной кирпичной стене взобрались на забор, спустились на тянувшиеся вдоль стены трубы теплотрассы, спрыгнули на землю. Петляя дворами, направились к дому, где жила тётя Аня.
Эту женщину знала вся округа. Муж тётя Ани работал на спиртзаводе. А сама тетя Аня торговала «палёной» водкой. Об этой «точке» прекрасно знали в территориальном ОВД, но тётя Аня исправно платила участковому, а тот в свою очередь начальнику МОБ, и потому её никто не трогал. Её клиентами были местная пьянь и солдатня. Впрочем, иногда, её «палёной» продукцией не брезговали и офицеры. Особенно ночью, когда хотелось «догнаться», а магазины были закрыты и водки, кроме, как у тёти Ани, негде было купить.
Ребята вошли в крайний подъезд старого двухэтажного дома, крытого шиферной крышей. Свернули направо, прошли в глубь тёмного коридора с запахом сырости, позвонили в дверь.
Открыла тётя Аня, женщина лет пятидесяти, с накрашенными губами, вся в кольцах и браслетах.
– Мальчики, что вам?
– Водки. Три пузыря! – развязно сказал Арбузов и протянул деньги.
Пересчитав деньги, тётя Аня достала из-за двери три бутылки. В углу у неё был заготовлен целый ящик.
Той же дорогой «гуси» вернулись в часть. Перелезли через забор, спустились, пошли через плац.
Арбузов с Вдовцовым, чувствуя у себя под шинелями приятную тяжесть бутылок, остались ждать в курилке.
Дробышев побежал наверх, в роту, выяснить обстановку. Дежурный по части сидел за пультом, смотрел по телевизору хоккей. В коридоре БАТО никого из «шакалов» и «кусков» не было. В кубрике Дробышев узнал от «дедов», что ни ротного, ни старшины в батальоне не видно. Дробышев вернулся за Вдовцовым и Арбузовым. Они без приключений пронесли в казарму водку, прошмыгнули в свой кубрик. Передали бутылки «дедам».
Бутылки спрятали в подушках.
Потом пришёл ротный. Он отлучался на час: ходил в штаб дивизии, к знакомому майору. Провёл вечернюю проверку, посидел в каптёрке до пол-одиннадцатого и ушёл домой. Об этом «дедам» моментально доложил Комари, который стоял сегодня на «тумбочке».
Дневальный ушёл на лестничную площадку наводить уборку. В случае, если дежурный по части начнёт подниматься в БАТО, он тут же забежит в кубрик и всех предупредит.
Сержант Ржавин достал из подушки первую бутылку, открутил пробку, стал разливать по кружкам.
Последних было только две. «Старики» по очереди подходили к нему, выпивали свою долю, брали кусок хлеба с ломтиком сала и долькой лука, отходили к своим койкам. Солдатская пьянка редко бывает роскошной. С закуской, как обычно, было негусто.
Они выпили по три раза. А потом, когда в последней бутылке оставалась половина, сержант Ржавин нацедил в кружки «гусям».
– Гуси, сюда! Все, кроме Вербина!..
Ржавин каждому дал выпить.
Дробышев, выпив, сморщился. Водка была противной. Поставил свою кружку на тумбочку, поблагодарил. Он собирался уже уходить, но его остановил Куриленко.
– Погоди, Дробь, иди сюда. Дай, пять. Дробь, ты молодец! Ты – пацан! Я сегодня специально тебя проверял. Ты – не чмошник, ты пацан. Всегда будь таким, – Рыжий был пьян. Его тянуло на общение. – Ты на меня держишь зло – это твоё дело. Это – жизнь, пойми, брат, это жизнь! Сегодня ты – гусь, завтра – дед! Вот Лопатин и Вербин – гуси по жизни. Потому что они чмыри. Тряпки. А ты – пацан! Давай, брат, не держи на меня зла.
Куриленко отпустил Дробышева.
Сергей забрался на второй ярус и лёг в свою койку.
– Деды, как вы думаете? – спросил Рыжий. – Не пора ли нам расстегнуть наших гусей? В других ротах пацаны уже своих расстёгивают во всю.
– А что… это правильно, – поддержал сержант Ржавин. – Мне эта мысль по душе. Наши гуси давно этого заслужили.
Остальные «деды» тоже были не против.
Дробышев лежал, чувствуя, как его сознание медленно плывёт. Он чувствовал себя сейчас необыкновенно хорошо. Ему было хорошо на душе не столько оттого, что запьянел, сколько от осознания самого факта, что «деды» сегодня угостили его водкой. Значит, его зауважали. «А Рыжий, в принципе, неплохой пацан, – думал он. – Я его вполне понимаю. Он дед. Ему хочется власти, почета, уважения. Это вполне законное желание. Кто знает, каким буду я?»
Сегодня Сергей впервые за две недели засыпал спокойно, без волнения, без постоянного внутреннего напряжения.
Вечером другого дня ребят «расстёгивали». Процедура заключалась в том, что каждый «дед», кроме Лопатина, врезал каждому «гусю» в грудь кулаком. И теперь им, по неписанным армейским законам, разрешалось ходить с расстегнутой пуговицей. Сами «деды» ходили с двумя, а то и тремя расстёгнутыми пуговицами. Если смотреть на это со стороны, то выглядело неопрятно и некрасиво. Но солдатское представление о красоте искажено: чем разболтаннее, тем «круче». Все солдаты носили шапку на затылке. Специально подбирали себе шапку на размер, а то и на два, поменьше нормы.
У «дедов» и «черепов» карманы на штанах и кителях афганок были вручную прошиты нитками. Сапоги – подвёрнуты или обрезаны. Чем короче сапог, тем «круче». Ремень ослабляли до такой степени, что он болтался едва не на ширинке.
Строевой смотр части застал всех врасплох.
Командир части подполковник Самовалов вместе с начальником штаба лично ходили вдоль шеренг, проверяли содержимое солдатских карманов. Потом заставили на морозе всех разуться и поснимать носки.
– На ногах у солдат должны быть портянки, – сурово оглядывая строй, говорил Самовалов. – Носки будете носить дома. Здесь армия, а не институт благородных девиц! А армия – это дисциплина и порядок!
Эти слова Самаволов говорил постоянно.
Когда он приказал солдатам распахнуть шинели и расстегнуть кителя, то выяснилось, что у половины личного состава части – «стариков» и «черепов» – под кителями были гражданские свитера.
– Это ещё что за безобразие? Ну-ка, снять немедленно!
– Товарищ подполковник, так ведь холодно ж, – возразил Пух то ли жалобно, то ли весело, когда Самовалов проходил мимо него.
