Ингмар собирает всех вокруг камеры, но долгое время просто стоит молча, не в силах собраться с мыслями.
— Это немного… неприятно, или как бы это сказать… — начинает Ингмар. — Но я решил, что сегодня мы будем делать съемки с дальнего расстояния. Я написал в сценарии, что с мертвым телом не должно быть никакой лишней интимности и…
Актеры и техперсонал стоят рядом и слушают.
— Я понимаю, это моя ошибка, что мы потеряли столько времени.
Сняв шапку, он почесывает лоб.
— Если солнце так и будет светить, то… даже не знаю, тогда придется пойти на серьезные компромиссы, сделать кучу крупных планов, составить грузовики так, чтобы было немного тени, но… Что тут сказать? Мессу придется отменить, вот как это называется. Поступайте как знаете. Насильно никого тут не держат, но я надеюсь, что многие из вас подарят мне пару лишних часов.
Ингмар жестикулирует и кричит, когда репетируют общие планы. Машины едут вперед и поворачивают.
Пастор идет большими шагами, останавливается.
Перебрасывается беззвучными репликами с полицейскими, одетыми в штатское.
Тело накрывают брезентом.
Свен спускается, встает рядом с Ингмаром и просит его проследить, чтобы «скорая» не сдавала слишком сильно назад.
— Вот так в самый раз, правда? — спрашивает Ингмар.
— Да.
— Думаю, просто отлично.
— Правда, я все надеялся, что будет хоть немного облачно, — говорит Свен, шмыгая носом. — Тем более что похолодало — целый час было…
— Я тоже про это думал, — говорит Петер, передавая Свену блокнот.
— Да, лишь бы выпало хоть немного снега, — тихо прибавляет Ингмар.
— Думаю, нам все же надо поспешить со съемками, — говорит Свен. — Пока солнце опять не выглянуло.
— Нет, сейчас у нас будет ланч, — бормочет Ингмар, глядя на воду.
«Еловый лес стал еще зеленее», — думает он и вдруг видит, как пасмурная дымка, вырастая из сгустившегося воздуха, плавно растекается, заполняя все вокруг, словно блекло-серое одеяло стелется над землей и накрывает озеро.
Он осторожно несет тарелку с дымящимся говяжьим рагу между столиками и стульями. Пол дрожит и грохочет у него под ногами. Окно снова запотело. Он садится прямо напротив Гуннара. Посмотрев друг другу в глаза, они начинают молча есть.
Запахнув толстую куртку, Ингмар подпоясывается, и первая снежинка ложится на черно-синюю ель. Стало темнее, он смотрит на облако, которое окутывает съемочную площадку, и легкий снег, кружащийся под порывами ветра.
— Теперь уже не ошибешься, — говорит Ингмар и зовет остальных. — Давайте скорее, снимаем!
Приходит Свен с бутербродом в руке.
— С ума сойти.
— Надо же, как здорово.
— По местам!
— Уберите машины.
Ингрид смеется, Берта поправляет ее одежду и волосы.
— Уберите машины.
— А вот и кровь! — напевает Бёрье, бегая рядом с К. А. с лиловой пятилитровой бутылью в обнимку.
Ингмар поднимается на пристань и, стоя рядом со Свеном, смотрит на снежинки, кружащиеся над разворотом, на блестящие крыши машин и труп под деревом.
— Именно то, что нам нужно.
— Ага, — спокойно отвечает Ингмар.
Машина останавливается возле волнистой поверхности запруды. Пастор быстро обходит черный автомобиль с крыльями в глиняных брызгах.
Сразу же за опорой моста над запрудой, в нескольких шагах от мертвого тела, ждут двое мужчин.
От ветра снег взвихряется над землей.
Последнюю часть пути пастор проходит еще медленнее.
Другие эпизоды отсняты, Гуннар уселся в машину рядом с Ингрид, Ингмар хлопает в ладоши.
Едва они начинают спорить о резервных кадрах, как снегопад прекращается.
Небо опустело и выросло над землей в своем обновленном одиночестве.
Потихоньку проясняется, а когда Ингмар спускается к Гуннару, солнце прорывается сверху, освещая белую поверхность цепочки озер.
— Хорошо получилось, — говорит Ингмар.
— Спасибо, — благодарит Гуннар.
Они стоят и смотрят на разворот в следах от колес и тающие снежинки.
— Постараемся отснять фильм до конца? — спрашивает Гуннар.
— Наверное.
— Тогда сегодня надо успеть снять эпизоды в церкви Скаттунге.
— Было бы здорово.
— Значит, у нас нет времени стоять здесь с кислыми физиономиями.
— Это точно.
Улыбнувшись друг другу, они идут к остальным.
Ингмар встает на правое колено. Тянет заледенелый шнурок на ботинке, пытается развязать запутавшийся узел.
Кэби заходит в сумрачный коридор.
Она молча приближается к нему, чуть пошатнувшись, когда он обнимает ее за ноги.
Ингмар прижимает свое прохладное лицо к ее лону и животу.
— Оказалось, я все-таки могу забеременеть, — шепчет она, гладя его по голове и рассеянно перебирая пальцами волосы у самых корней.
Сквозь толщу черепа до барабанных перепонок доносится этот звук, словно шуршание песка.
И где-то далеко-далеко виолончель вторит исчезающему фортепьяно. Нежная мазурка звучит из радио или граммофона. Лениво, будто растекается по сахарному сиропу, диминуэндо.
Так они и стоят, одни в целом мире.
Он слышит ее дыхание.
— Что ты говоришь? — тихонько спрашивает она.
— Потрясающе, — отвечает он.
Кэби расплывается в улыбке:
— Правда?
Ингмар встает.
— Ты к этому готов?
Свет, льющийся из гостиной, освещает ее лицо, повернутое в три четверти. Глядя в зеркало, он видит, как она краснеет.
— Ты рад?
Он кивает.
— А ты?
— Я так рада, что… — Она аккуратно вытирает глаза. — Так рада, что мне даже стыдно. Думаю о Линде и стыжусь, что…
Слова застревают в горле, и она уходит из коридора, прикрыв рот рукой.
В стеклянной банке с закручивающейся крышкой виднеются сценические подмостки из цветного картона с задним планом, разукрашенным под лес, и поднятым занавесом.
Ингмар нервно дергается назад, придвигаясь к спинке малюсенького дивана.
Дверь гардероба открывается, и выходит Кэби в белой нижней юбке и бежевом бюстгальтере.
— Ты успел вчера заглянуть к отцу?
— Нет, понимаешь… то есть успел. Ты же знаешь, я не люблю больницы, — говорит он и поджимает губы. — Не люблю больных. Просто не переношу, когда они лежат и смотрят на тебя. В своих пижамах. С капельницами и пластырями…
— Да, веселого мало.
Он рыгает с удрученным видом и, помахав рукою у рта, подпрыгивает на диване.
Телефон приглушенно звонит, словно из-под одеяла.
Встав, Ингмар тянется, чтобы поставить банку на полку, но промахивается. Банка падает на спинку дивана, а затем разбивается об пол.
Дребезг стекла похож на сухой треск ветки, сломанной об колено. Осколки раскиданы по ковру.
Звонит телефон, Ингмар пробирается по блестящей стеклянной россыпи, идет в свой кабинет и снимает трубку.
Он сидит за столом, глядя на сад в темном окне, на снежные ветви, и рассказывает матери, что в четверг познакомился с Гретой Гарбо. Описывает ее спокойный, надтреснутый голос. Лжет про ее любопытный взгляд, якобы немного напоминающий взгляд матери.
Но мать не перебивает его со смехом.
Наступает молчание.
На линии что-то шумит.
Ветка бьется о жестяной подоконник снаружи.
— Что-то случилось?
— Отцу стало хуже.
Потянувшись за пакетом с крекерами, Ингмар опрокидывает пустую бутылку из-под минералки.
— Хуже? Что значит хуже? — спрашивает он и прибавляет, понизив голос: — Ведь операция прошла удачно. Какого черта ему вдруг может стать хуже?
Дрожащей рукой он отламывает кусочек крекера и кладет в рот.
— Они говорили о каких-то осложнениях, я не знаю, я…
— Что еще за осложнения? Они не сказали? Неужели нельзя было спросить поподробнее? Мы же должны знать, как обстоят дела. Понимаешь, а вдруг ему действительно плохо. Совсем плохо.
— Ингмар, они лишь сказали, что ему стало хуже.
— Ну так позвони и спроси, что они имели в виду.
— Я только что…
— Так позвони еще раз! — кричит он, бросая трубку.
Кэби стучит в дверь и заходит в комнату. Останавливается у него за спиной, отражаясь в окне. Темный силуэт, заполненный еловыми лапами и окруженный желтым светом.
— Я догадалась, что звонила твоя мать, — спокойно произносит она.
Снегопад за окном становится гуще, снежные комья грузно падают вниз.
— Она была в больнице?
Ингмар кивает.
— Ну как он?
— Он поправится, — тихо отвечает Ингмар.
— Но Карин хочет, чтобы ты его навестил? Просит, чтобы…
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Ни в чем, — отвечает он и встает. — А может, я сам не знаю. Я снимаю фильм о тех, кто страдает и умирает.
