Сердце стучит, как бешеное.
Рессора под сиденьем постукивает, когда он подбирает колени и съеживается, что есть сил. Он дышит, уткнувшись в брюки.
Ветер хлещет по крыше, лижет кузов. Дует и дует, затем переводит дыхание и замирает.
Тепло медленно растекается по машине, Ингмар отдает швартовы. Дыхание успокаивается, мускулы постепенно расслабляются.
Внезапно он ударяется губами о колени. Носовой отсек натыкается на глинистый берег. Вода заливает палубу.
Женщины сходят на землю, помогают перетащить воз.
— Спускайся, глупыш.
— Что?
Ингмар поднимает глаза. Стекло покрылось серой испариной. В салоне темно. И все же изо рта идет пар, разливающийся над черной панелью.
Из-под воды доносится крик.
Передняя дверь открывается, и с крыши падает снег. Перед Ингмаром стоит мужчина в светло-серой одежде.
— Нельзя так сидеть, — говорит он.
— Нельзя, — отзывается Ингмар.
— Вы здесь закоченеете.
Мужчина едва заметно улыбается, когда Ингмар пытается закрыть дверь. Он крепко держит ее и наклоняется.
— Езжайте домой.
— Я только хотел узнать, как себя чувствует мой отец.
Дверь хлопает, Ингмар закрывает глаза, съеживается и ждет.
Было совсем не больно, думает он.
Отец цепко взял его за плечи, встряхнул и крикнул, что Ингмар ничего для него не значит.
Он поднял велосипед и вывез его из канавы, из зарослей луговой травы и непослушного ельника. И повел его за руль вдоль дороги.
Заметив, что Ингмар бежит следом, он быстро вскочил в седло и поехал вперед.
Ингмар вспоминает, как, вконец запыхавшись, он остановился. Ноги не слушались его и дрожали. Он видел, как отец на велосипеде скрылся с глаз.
Пустынная дорога вела через лес, поросший качающейся овсяницей, кипреем и крапивой. В воздухе жужжали слепни и мухи, сверкающие стрекозы.
Ингмар стоял и осматривался. Отец не возвращался, тогда он повернул обратно к причалу. Немного подождав, он отправился вниз по реке.
Остановился в том месте, где река была глубокой и бурной.
Он смотрел на натянутую над чернотой пелену, которая простиралась вперед, и думал, не переплыть ли ее, чтобы попасть домой. Но понимал, что сил не хватит, вода слишком холодная, а течение чересчур сильное.
На дрожащих ногах он обошел огромный камень и оказался лицом к лицу с молодой женщиной. У нее были большие руки и широкие бедра. Женщина собирала камни в карман передника. На земле лежал костыль. Глаза ее были черны, белое небо отражалось в них, словно заиндевелое стекло.
Ингмар взбежал по склону и помчался через лес. Выйдя на дорогу, он увидел отца, ехавшего на велосипеде. Тот улыбался как ни в чем не бывало.
Ингмар сел прямо посреди дороги, закрыл лицо руками и зарыдал так, будто никогда не сможет остановиться.
Отец осторожно поднял сына с земли и уселся на край канавы.
Ему не надо было ничего говорить. Он просто сидел на опушке леса, обнимая своего младшего сына.
Стук в окно, Ингмар открывает глаза. Сквозь лобовое стекло он видит какое-то движение.
Дверца машины открывается, мужчина примерно одних с ним лет заглядывает в кабину и здоровается. Белый врачебный халат бьется на ветру. Снежинки кружатся над его головой по воздушным дорожкам.
— Я только что от Эрика Бергмана. Температура пока высокая, но чувствует он себя достаточно хорошо.
— Не стоит врать только для того, чтобы…
— Да нет же, ему и правда лучше.
Ингмар благодарит мужчину, долго трясет его руку и вдруг чувствует, как щиплет в глазах.
— Вы можете его навестить, — говорит врач. — Он наверняка будет рад.
— Не думаю.
— Если хотите, можно пойти и…
— Нет, мне пора, — отворачиваясь, говорит Ингмар.
В тринадцатой стеклянной банке идут два человека. Такие же прозрачные, как комната вокруг них.
Они проходят мимо гостиничного бара, расположенного по дороге к ресторану. Бесшумно шагают по паласу.
Мужчина с усталым загорелым лицом встает из кресла. Он устремляется навстречу Ингмару, чтобы поздравить его.
— Большое спасибо.
Мужчина запускает пальцы в свои густые волосы и, смеясь, говорит что-то еще на швабском диалекте.
Ингмар и Кэби идут вдоль изогнутой стеклянной стены по направлению к столовой.
— О чем там?
— Это твой новый «Оскар», — отвечает она.
— Я понял, что…
— Ты думаешь только о премьере.
— Я понял, что он что-то слышал.
— Люди еще до кинотеатра дойти не успели.
— Знаю, — вздыхает он.
— Может быть, первые уже и пришли, но…
— Просто я немного волнуюсь.
Кэби разговаривает с метрдотелем, и им показывают уединенное место в пустой столовой.
Ингмар смотрит в большое окно, но грудь сжимается от вида головокружительного альпийского пейзажа.
В то же время весь он умещается в опрокинутом куполе бокала с вином.
Смешная миниатюра с сувенирной шкатулочки, остроконечные горные вершины в снегу, черный лес и бревенчатые избушки.
— Плевать, что они там завтра напишут, — произносит она. — Ведь это шедевр.
— Все равно грустно.
— Конечно, грустно.
— Могли бы мы на этой неделе просто взять и порвать со Швецией? Навсегда.
Она кивает, глядя в окно.
— Ты чего? — спрашивает он. — Переживаешь за Даниеля?
— Нет, просто… Просто я такой человек. Когда его нет рядом, я волнуюсь.
Ингмар подносит кусочек кинопленки к боязливо подрагивающему огоньку свечи.
Четыре одинаковых кадра: тощее огненно-красное тельце младенца на одеяле с эмблемой ландстинга в углу.
Маленький мальчик свернулся, как в материнской утробе, — поджал колени и прижал к груди маленькие кулачки.
Ингмар переводит взгляд на припухшую мошонку между ног, поблескивающую в неверном свете.
— Все-таки надо было взять его с собой.
— Он слишком мал, — говорит Кэби. — Завтра позвоню Бербель, спрошу, не снизилась ли температура.
— Позвони сегодня вечером.
— Это обычная простуда.
— Хотя думаю, все рецензии появятся завтра, — говорит он, убирая кинопленку в коробку. — Просто все время кажется, будто ты пытаешься скрыть от меня то, что сказала тебе Бербель.
Она кивает, избегая его вопросительного взгляда.
— Ты меня знаешь.
— Нет, — мягко отвечает она. — Я знаю только, что в одиннадцать часов ты ляжешь в постель, положив руки на грудь, и заснешь.
— И это все? — смеется он.
Она невольно поджимает губы.
Он кладет меню на стол.
— Ну что, будем заказывать? — спрашивает она.
— Если тут есть что-то съедобное.
— Филе ягненка.
— Где это?
— Вот, смотри. А это — телятина.
Ингмар высыпает содержимое ящика на стол, кладет обратно пять оловянных солдатиков и выстраивает зверей: лошадь, две стельные овцы, ягненок и баран. Черная коза и корова.
— Всем обязательно быть, — говорит он, снова глядя на часы. — Рядом с «Красной мельницей» или в фойе.
— Гуннар, Макс, Ингрид, Туннель, Аллан…
— Впрочем, нет, Туннель не будет, — улыбается Ингмар, убирая одну из овец. — Она у нас едет на второй передаче, не успеет.
Он грызет ноготь.
— Отец придет?
— Билеты я отложил, но…
Он смотрит на тарелку с тонкими ломтиками телячьего филе, посыпанными черным молотым перцем.
— Давай подумаем о чем-нибудь другом, — осторожно предлагает Кэби.
— Давай.
— Не стоит беспокоиться о том, придет он или нет.
— Я только хотел сказать, что ему может быть трудно прийти на премьеру.
После стайермаркского вина во рту остался вкус компоста. Ингмар трет большим пальцем запотевший бокал. К ним идет официант.
Он ставит перед Ингмаром плоскую тарелку. Филе ягненка, кусочки свинины, веточка тимьяна и три крученые горки трюфельного и картофельного пюре.
Официант осторожно подливает в тарелку мясной соус с мадерой, лаймом и ежевикой, розовые брызги остаются у него на руке, он исчезает.
— Хватит уже говорить. Хоть мы и уехали, но мысленно ты все равно там, на премьере, которая…
— Я не нарочно, — со смехом перебивает он. — Это происходит само по себе, постоянно, как баркарола Шопена.
Он видит Кэби, выступающую с концертом в Осло. Она играет, а молния в платье на спине с каждым новым пассажем разъезжается еще на один сантиметр.
— Но теперь рядом я. Я поехала с тобой в Швейцарию, чтобы…
Ингмар накрывает банку из-под варенья тяжелой стеклянной крышкой. Она плотно прилегает к зеленой резиновой прокладке. Голос Кэби не проникает сквозь стенки, она замолкает, кожа под глазами краснеет. Она чувствует себя уязвленной, но гордо задирает подбородок.
— Все ждут в салоне — гости, критики, — говорит он.
