Электронную часть системы мы разместили отдельно, в ящике, который изготовил для нас дядя Петя. В крышку он зачем-то врезал изображение верблюда. И наше устройство после этого получило название «Верблюд».
Затем мы попросили Григория Михеевича — хорошего старого токаря — поработать на малых подачах, а мы все его движения запишем на магнитную ленту.
Старик отнесся к нашей затее подозрительно. Я ученик Григория Михеевича, и он меня до сих пор недолюбливает. За дело. Когда я поступил к нему, он все время повторял: «Делай, как я». Такой у него метод. Я стал разговаривать, как он, подкручивать несуществующие усы, вынимать несуществующие карманные часы, встряхивать и прикладывать к уху и по всякому поводу говорить «делай, как я».
Цех помирал со смеху, а Григорий Михеевич так обиделся, что даже бате жаловался. Но от своего станка не погнал. «Это, — сказал он, — дело такое… Глупости твои к станку не относятся. А токаря я из тебя сделаю».
В конце концов мы его уломали. Может быть, правда, его интерес к «Верблюду» подогрели обещанные мной поллитра.
Укрепив заготовку и включив станок, Григорий Михеевич медленно — пятьдесят миллиметров в минуту — подвел резец и приступил к работе. На это стоило посмотреть. Артист. Мог бы в цирке выступать. Вместо жонглеров. Самых классных. Тех, у которых летает в воздухе десять предметов одновременно. А они еще держат в зубах палочку, на которой крутится шар.
Ни одного лишнего движения. Ни на один миллиметр. А кто такой Григорий Михеевич? Обыкновенный токарь. По возрасту — пенсионер. Но работает. Сын бросил семью. Уехал в Кривой Рог. Там снова женился. А невестка и две внучки живут с Григорием Михеевичем. Не очень отдохнешь. Зарабатывать нужно. Внучкам на кофточки. Чтоб не хуже, чем у людей.
Все движения Григория Михеевича мы записали на ленту, а когда он выключил станок, мы ленту перемотали и пустили «Верблюда» на воспроизведение уже на другой скорости. И станок стал вкалывать как живой. Где там — как живой… С нездешней силой.
Григорий Михеевич только головой крутил. «Просто жрет заготовку, сволочь». «Сволочь» у него совсем не ругательство. Даже наоборот.
Я никогда не думал, что вокруг этого дела поднимется такой шум. В многотиражке «Завод заводов» напечатали наши фотографии. Николай получился как Николай. Только лицо вроде длиннее. Но меня разделали под художественный портрет. Пригладили волосы. Выгоревшие брови сделали черными и вывели к вискам. Губы сжаты. Взгляд гордый и суровый. В общем, я на этой фотографии совсем не такой, как в действительности но такой, каким бы мне хотелось быть. Тоже мне — реалисты.
Но главное не это. Главное, что о нас написали жуткую бодягу. Вначале говорилось, что мы с большим подъемом готовимся ко всенародному празднику. Затем о стирании граней. О творческом содружестве молодого ученого и молодого рабочего. О том, что я достойно наследую традиции своего отца, и, таким образом, пословица «яблочко от яблони недалеко падает», которая имела отрицательный смысл, в этом случае приобрела смысл положительный.
О том, какой смысл имела эта пословица для Николая, никто не задумался — об его отце в статье, понятное дело, не упоминалось.
Все это бы еще ничего, но в статье говорилось, что мы создали своего «Верблюда», движимые благородным побуждением добиться дальнейшего повышения производительности труда, а любому человеку в цехе было известно, что других побуждений, кроме желания получить побольше времени для подготовки к кроссу, у меня не было.
Я, конечно, чувствовал себя неловко. Из-за портрета. Из-за этой статьи. И все-таки мне было приятно. Я понимал, что так писать не годится. Но, с другой стороны, если бы меня в многотиражке неправильно ругали, я бы расстроился? Безусловно. Почему же мне было не радоваться, если меня хвалили в неправильной статье? Тем более, как выяснилось впоследствии, эта статья нас просто выручила.
Мы поставили на «Верблюда» схему контроля, которая проверяла число импульсов по принципу «чет — нечет». Если рабочий импульс отсутствовал, схема контроля сама выключала станок.
И все же наша система была не слишком надежной. Сама по себе магнитная лента растягивается и деформируется при движении, записанные сигналы иногда пропадают, или, что еще хуже, могут появиться ложные сигналы. Проверить, что с лентой, можно только по продукции — на ленте ведь не остается видимых следов записи. Кроме того, возможны фазовые погрешности, вызванные ошибками поворотного трансформатора, фазовые искажения от перекрестной модуляции и нелинейных искажений сигналов, колебания фазы в результате перекоса щелей магнитной головки магнитофона, ведущего и направляющего роликов. В общем, нашему «Верблюду» не хватало многих качеств, которые имел, но, вероятно, не осознавал в себе Григорий Михеевич.
У генерального директора нашего завода есть такая любимая шуточка, которую он повторяет на всех собраниях: «Уважай автоматику, люби ее, следи за ней — подведет, собака!»
Первое время я так и делал, тем более что у моего станка появится то мастер, то кто-нибудь из ОТК, то просто любопытные. А я только ходил кругом и хвастался, в меру своих способностей показывая, что я ничуть не хвастаюсь.
Но затем я стал все чаще сматываться в мотобокс. Там меня и нашли. За мной прибежала девушка из ОТК. В мотобоксе нет телефона.
Перед «Верблюдом» толпилось много людей. Станок стоял. Начальник ОТК Малимон, увидев меня, многозначительно сказал:
— Кошку в мешке не утаишь.
Я только потом сообразил, к чему он это. В ту минуту мне было не до того. В большом металлическом ящике, куда станок ссыпал готовые детали, лежали странные штуки. Сплошной брак. Даже не брак, а черт его знает что. Они должны были иметь ступенчатый профиль. Но никаких ступенек не было. Все детали приобрели такую несуразную форму, словно это было специально подстроено.
Нам все это сошло с рук, как рассудительно заметил Виля, только потому, что уже напечатали статью в заводской газете. Не писать же им опровержение с карикатурами вместо портретов.
А маг я возвратил в клуб. В целом виде. И он снова крутит там «летку-енку».
Виля произвел разборку своего мотоцикла, как выражаются теперь ученые, на молекулярном уровне и намеревался довести этот уровень до атомного. Мелкие части в беспорядке валялись на полу.
— Нужно сделать лабиринтный сальник вдвое тоньше и поставить дополнительный из резины, — сказал я. — Повысится разрежение кривошипной камеры.
— Ты бы лучше выточил из стали гайку, которая крепит глушитель, — заметил Николай. — Алюминиевые ломаются.
— Пора бы и нагар удалить, — потребовал я, рассматривая разобранные детали двигателя.
— И кольца нужно поменять, — подхватил Николай. — Много масла льешь. Они совсем закоксовались…
— Борис Осипович Гопник, — оттянул Виля вбок свою бородку, — рассказывал, что знаменитый древнегреческий скульптор Поликтет проделал такой эксперимент. Он начал высекать из мрамора две одинаковые скульптуры. Одну из них он исправлял по указанию каждого, кто заходил в его мастерскую. Понимаете, что у него получилось?
— А кто такой этот Гопник? — заинтересовался Николай.
— Пассажир. Я его возил вчера в Борисполь. В аэропорт.
— Историк?
— Нет, спортивный журналист. Выглядит не старше меня. А говорит — уже полста. Дочка замужем. Говорит — никогда не пил, не курил. Поэтому сохранился. И тут же пригласил выпить. У меня из-за него план вчера погорел.
— Почему?
— Разговаривали. У него своя теория. Вот вы считаете, что все в природе целесообразно?
— В общем, конечно, — осторожно сказал Николай.
— А он говорит, что это нам только кажется. Факты лежат на поверхности и стали для нас слишком привычными. Поэтому все понятно: рыбы имеют обтекаемую форму, чтоб лучше двигаться в воде. Одуванчику нужны эти парашутики-летучки, чтоб расширить свое, так сказать, жизненное пространство. И фотосинтез, и нервная система, и движения животных за счет сокращения мышц кажутся нам понятными и целесообразными. А почему, спрашивает Гопник, природа не пошла по пути таких выгодных приспособлений, как колесо или радиосвязь?
— И почему же? — страшно заинтересовался Николай.
— Гопник говорит, что эволюция не прямой процесс, что многое зависело от случайностей, от действия наследственности и изменчивости, от естественного отбора и мутаций. Но потом начинает казаться, что все происходило по строгой схеме.
— А в истории? — спросил я. — Тоже так?
— До истории мы с ним не добрались, — разочарованно ответил Виля. — Он и так чуть на самолет не опоздал.
«А как в жизни отдельного человека? — думал я. — Тоже действие случайностей, наследственности и изменчивости?.. А потом все кажется последовательным и целесообразным?»
