Сложив одежду в помятый жестяной шкафчик, он опоясался затасканным полотенцем и спустился в подвальный этаж.
На последних ступеньках в нос ему ударил запах пота, лесной прели, гниющих грибов. Он пробирался по темным коридорам, на пути ему встречались пары, иногда одиночки. По сторонам раздавались протяжные хрипы и стоны. Он вошел в хаммам, прислушиваясь и принюхиваясь, и пробирался вперед, привлеченный запахом тимьяна; эти испарения окончательно опьянили его: пряный дух, знакомый с детства аромат лекарственных отваров, освобождавший бронхи, стал для него афродизиаком, обещанием счастья. Он толкнул запотевшую стеклянную дверь. В призрачном рассеянном свете колыхались безликие тела. Пять мужских теней осаждали две женские. Он подошел, развязал салфетку и — голый, безымянный и вожделеющий — бросился в месиво переплетенных тел.
Через час элегантный Захарий Бидерман вышел из лимузина на площади Ареццо возле дома номер двенадцать, отпустил шофера, проскользнул в ванную принять привычный душ, дабы истребить подозрительные запахи, и с улыбкой заявился к Розе, которая в нетерпении ждала его.
— Не слишком устал, дорогой?
— Я в прекрасной форме!
— Ты неподражаем! И как тебе это удается?
Захарий Бидерман, польщенный признанием своих сверхчеловеческих возможностей, вместо ответа поцеловал ее.
— Что вы мне порекомендуете?
Жозефина смотрела на официанта-итальянца, стоявшего поблизости с блокнотом наготове. Озадаченная разнообразием меню, она пыталась уклониться от выбора.
— Я не знаю, что вы любите, мадам.
— А что выбрали бы вы?
Батист спрятал улыбку за картой меню, зная наперед продолжение сцены: официант назовет свои предпочтения, Жозефина начнет гримасничать, он предложит другое блюдо, она покачает головой и разочарованно вздохнет, что у нее совсем другие пристрастия, потом спросит, что едят люди за соседним столиком, и попросит то же кушанье. После непродолжительной комедии, минуты на четыре, она, скорее всего, заметит:
— Впрочем, я совсем не голодна.
Официант ушел восвояси. Жозефина и Батист чокнулись. Жозефина, сделав глоток монтепульчано, пристально взглянула на мужа:
— Мне нужно сказать тебе что-то важное.
— Да?
— Я влюбилась.
Батист заморгал. Он был удивлен и почувствовал облегчение. Получив странное желтое письмо, он догадался, что дома без его участия и ведома плетется некая интрига: не надо было быть чересчур наблюдательным, чтобы заметить, что Жозефина в последнее время то и дело бросается вглубь квартиры поговорить по телефону, надолго исчезает под предлогом покупок, думает о чем-то своем, сидя перед телевизором. Хотя Батист уже начал строить предположения, он ждал ее объяснений. Другой муж стал бы тайком наблюдать за женой и рыться в ее вещах, похитил бы мобильный телефон, изучил бы вызовы, устроил бы сцену — Батист брезговал подобными приемами. Он вырос в семье, раздираемой домашними склоками, и с детства презирал ревность до такой степени, что полностью от нее избавился, и игры в инквизицию его не привлекали; однако истинной причиной его выжидательной политики было доверие: Жозефина не могла разочаровать его.
Она смотрела на него, ожидая его реакции, чтобы продолжить.
Батист пробормотал:
— Я об этом догадывался.
Она прошептала в ответ:
— Сказать по правде, я не скрывалась.
Он кивнул. «Чтобы разговор продолжился в духе этой уважительной открытости», — подумал он. Он склонился к улыбающейся Жозефине:
— Так, значит, влюбилась… Это хорошая или плохая новость?
Она с участием схватила его за руку:
— Пока еще не знаю. По сути, это ничего для тебя не меняет. Что бы ни случилось, я выберу тебя, Батист, и останусь с тобой. Вот это-то я и хотела сказать тебе в первую очередь. Ты, ты, ты самый лучший на земле!
Батист ощутил, как волна удовольствия погрузила его в кресло, и он расслабился. Он был прав, веря в честность Жозефины. Теперь он мог выслушать все, что угодно, раз она подтвердила, что он остается ее избранником.
— Это давно?
— Две недели.
— Чего ты хочешь?
— Устроить встречу.
— Прости?
— Хочу, чтобы вы встретились, — весело повторила она. — А что? Вас двоих я люблю больше всех на свете, и мне очень хотелось бы, чтобы вы оценили друг друга по достоинству.
— Да ну?
— А кто знает?
— Кто знает — что?
— У нас же с тобой всегда были одинаковые вкусы. И очень возможно, что ты отреагируешь так же, как я.
Батист так опешил, что рассмеялся:
— Жозефина, ты поистине уникальна!
— Надеюсь. Ты, впрочем, тоже.
Чтобы прийти в себя, он заказал еще вина и уставился на рубиновую жидкость в бокале.
— Прости, что интересуюсь подробностями, но… это уже произошло между вами?
— Да. — Она целомудренно опустила глаза. — Это было очень хорошо, если тебя интересуют подробности. Ах, ну совсем не так, как с тобой. Очень хорошо. По-другому. Но в этих делах, ты же знаешь, я никак не смогу обойтись без тебя.
Батист покачал головой, зная, что она не кривит душой: она обожала заниматься с ним любовью. Он удивился, не почувствовав себя униженным еще больше, когда узнал, что она отдавалась другому.
— Это странно…
— Что?
— Что я не сержусь на тебя. Твое признание меня смущает, волнует, делает уязвимым, но я не злюсь на тебя.
— И на том спасибо! Я же такая откровенная! Я ничего не скрываю! И говорю тебе, что ты значишь для меня больше, чем кто бы то ни было!
Он покачал головой:
— И все же пойми, Жозефина. Мы живем вместе больше двадцати лет, и ты объявляешь мне о самом худшем, что может произойти.
— Вовсе нет!
— Это так. У нормальных людей.
— Ах, Батист, пожалуйста, ну при чем тут нормальные люди! Ни я, ни ты вовсе не нормальные люди и не собираемся ими стать.
Она метала громы и молнии — так ее возмутили его слова. Он восхищенно прыснул со смеху:
— Да, именно так я и говорил. Ты выбиваешь меня из колеи, но мне не удается на тебя рассердиться.
Воодушевленная очевидностью, она выпалила громко, почти выкрикнула:
— Потому что ты любишь меня, а я — тебя! Мы с тобой не можем разрушить нашу жизнь.
Посетители ресторана, услышав эту новость, стали оборачиваться и благожелательно заулыбались.
Батист успокоил ее, крепко сжав запястье:
— Ты, несомненно, права.
Они принялись дегустировать закуски.
Странное дело, Батист чувствовал себя влюбленным более, чем когда-либо. В их взаимопонимании крылась чудесная тайна. Жозефина восхищала его. Простая и лучезарная, она воспринимала жизнь, не заботясь о табу и не произнося банальностей. Жизнь захватила ее врасплох, и она хотела с ним поделиться.
— Знаешь, с самого начала этой истории я поняла, что ты мужчина моей жизни. Я не шучу.
Он поцеловал ей руку.
Она возбужденно продолжала:
— Ты мужчина моей жизни, потому что ты самый умный, талантливый и внимательный.
— Продолжай, я хорошо переношу комплименты.
— Ты мужчина моей жизни, потому что я считаю тебя красивым, ты нравишься мне уже больше двадцати лет, и я всегда хочу целовать тебя, когда тебя вижу, и мне нужно, чтобы ты крепко обнимал меня и занимался со мной любовью.
— Внимание, осторожно, я могу и поверить.
— Ты мужчина моей жизни, потому что я хочу стареть с тобой.
— Я тоже.
— Ты мужчина моей жизни, потому что ты превосходишь и заменяешь всех остальных.
— Не преувеличивай, Жозефина, ты только что завела любовника.
— Вовсе нет!
— Но…
— Я влюбилась в женщину.
Батист ошалело откинулся в кресле. Жозефина, блестя глазами, уточнила влюбленным голосом:
— Ее зовут Изабель.
В эту ночь Жозефина и Батист предавались любви иначе, чем прежде. Ухищрения итальянской кухни, обилие выпитого брунелло и головокружение от небывалой ситуации сблизили их. Понимая, что другие любовники после такого разговора повздорили бы, а то и расстались, они ощущали опасность разрыва, и их захлестнул прилив новой любви. Батисту, дрожащему от нетерпения, казалось, что сегодняшняя ночь последняя, Жозефине — что первая. Они давно уже забыли этот священный страх перед телом другого, это бережное отношение к дарованной интимности, этот восторг воздаяния за удовольствие. Тела их сплетались, и они причащались друг друга.
На следующий день Батист уединился. Усадить себя за работу ему не удалось, но ему было важно побыть одному.
Об Изабель он знал немного: ей около сорока, то есть она их ровесница; вырастила двоих детей, которые заканчивают учебу в Соединенных Штатах; живет вместе с мужем, с которым у нее общий бюджет и некоторые привычки.
