Я была не в курсе, что Израиль с Америкой подписали какую-то бумаженцию и вроде собираются бомбануть Иран, что в Сирии война еще не закончилась, а Кадаффи (мне объяснили, кто это), оказывается, уже убит, и в Египте, в нашем Египте, к власти пришли исламисты, и вроде теперь голяком по пляжу нельзя.
– Что творится! – думаю. – Что творится!
Даже декорации для праздничных концертов были сделаны в брежневском стиле, и песни крутили советские. И вдруг нашелся один свеженький канал. На «Дожде» шла трансляция с Болотной площади. А мне так интересно стало – неужели правда, столько народу вышло на мороз? Я бы в жизни не пошла, я не люблю толпу, даже в «Ашан» не езжу.
Я хохотала, когда мне позвонили активистки нашего движения «Нет самолетам».
– Путин едет в город! – они сказали. – Мы должны выставить пикет!
– Вы на улице были? – я говорю. – Минус восемнадцать.
– Ирочка, мы будем стоять в пикете всю неделю, пока не приедет Путин. На улице холодно, люди должны меняться…
Они меня уломали. Кинули мне в машину транспаранты «Губернатор! Убери самолеты из города!», «Мы против расширения ВВС над нашей головой», «Военный аэродром в центре города – позор нашей власти». Я взяла с собой копченую колбаску, кофе в термос заварила и сына маленького с собой взяла. Одела его потеплее, не все ж ему по стенкам рисовать. Он катался на льду под баннером «Нам страшно за наших детей». Народ смеялся, на ходу сочинял анекдоты. Командирша всей этой канители позвонила ночью директору аэродрома, как раз, когда новые «миги» отрабатывали взлет. «Алле? – она сказала. – Вы не спите?»
Я выехала в город первый раз за сто лет. Белые улицы, все в снегу, цветная штукатурка блестит от инея, на деревьях гирлянды, на площади перед мэрией пекут блины, надувают газом Дедов Морозов, народ гуляет, часы на башне пробили полдень. Все было очень даже миленько, только памятник Ленину немножко поганил пейзаж.
Рядом в сквере у театра пристроили Платонова и Пушкина. Но какой-то левый чел их делал. Пушкин с Платоновым бухали бы всю ночь и плакали под своими памятниками: «За что? Люди? За что?».
В этом городе есть только два удачных памятника: Белый Бим Черное ухо напротив кукольного театра и Котенок с улицы Лизюкова, на улице Лизюкова, естественно. Маленькие скульптурки, веселенькие, в европейской манере. Их обычно лепят на всякую сувенирную ерунду.
Лера однажды упал от Котенка. К мамочке своей зашел, она ему показала тарелку с Котенком. Лера вздрогнул: откуда это? А это новая мамина уборщица сувенирчик из дома привезла. Тутошняя уборщица оказалась.
Дорога у площади была забита, и люди, которых достали истребители, долго гудели у светофора. Из университетского корпуса вышла компания преподавателей. Они подходили к нашему пикету и спрашивали:
– Вы против чего?
– Мы против самолетов.
– А мы против всего! – Они смеялись и подписывали протест.
По улицам шарахались гадостные тетки. Они останавливались под нашими транспарантами повизжать:
– Так вам и надо! Понастроили дворцов – теперь радуйтесь! А мы еще спросим, на какие деньги!
Я обхохоталась там, на этой площади. Тетка одна ржачная шла своей дорогой, прочитала «Уберите базу из города» и вдруг резко кинулась на меня:
– Ишь! Стоит она! Вся в мехах!
А мужик один специально из тачки вышел, хорошая тачка была у него, ехал бы себе дальше, но он вышел и стал кричать заезженную брехню:
– Аэродром был в городе всегда! – И снова: – А на какие деньги вы…
Я ушам своим не верила. Какие грубые люди! Какие некрасивые неласковые слова они говорят. А их ведь даже еще не били. Их еще кормят. Да они меня сожрут, растопчут, если кто-нибудь им свистнет. «Бей рыжих!» – им скажут, и мне кранты.
К нам прикатило телевидение. Увидели моего сына с розовыми щеками и сразу: «Ой, ой, ой, на пикете против ВВС замерзает ребенок». А я ему на ушко шепнула: «Расскажи про наш диванчик». И он им впарил, как «мы с мамой прячемся в подвале, когда летают самолеты, у нас там диван, мы там спим». А они сразу: «Ой, ой, ой, бедный ребенок, живет в подвале». И про деньги, конечно, ни гу-гу.
Меня вся эта история про самолеты не сильно зажигала, мне просто нужно было прогуляться. Проветриться. Потому что я не знала, как жить без Леры и без книжек. Во что играть? Я еще не придумала. Я купила сыну летающую лошадь, затолкала ее в машину, и мы уехали домой греться.
Всю неделю я вела себя прилично. По ночам я кричала про себя в темноту «Лераааааааааааааааа!», а с утра улыбалась, как ни в чем не бывало. Кормила вкусным, встречала мужнину родню и всех его друзей. Это легко, это может сделать любая идиоточка.
Я слушала охотничьи байки и в нужный момент улыбалась. Последний анекдот был про Аметиста, того самого кобеля, которого муж мой выбрал для своей суки. Его хозяин, поддавши коньяку, любил поговорить о породе.
– Борзые рождены брать волка, – он сказал. – Если собаки не преодолеют свой страх, мы испортим породу. Мы должны развивать у них злобность и закрепить ее в генах.
У него, конечно, сразу спросили:
– А ты своего Аметиста пустишь, если выйдет волк?
– Однозначно, – он сказал. – Cобак пущу и сам пойду.
И как в русской сказке, не успел он слово молвить, а навстречу ему волк. Вышел в поле поутру, стоял на дороге, что-то жрал с земли. Волк оказался крупнее борзых, клыки его не сравнить с собачьими, и на роже его дикой было написано – убью. Аметист и три другие собаки и его хозяин были очень рады, что джип стоит рядом. Они тихонечко, тихонечко к нему подошли и попрыгали в багажник. Подъехали поближе к зверю. Посмотрели – и на газ. Страшно.
И вот я всю эту ерунду слушала, лазанью из духовочки вытаскивала, и вдруг ко мне заехала Анечка. Она спустилась с моим мужем сыграть партеечку в бильярд. Там она сказала между прочим: «А я в Египет еду». И у меня щелкнуло сразу. Шарик в лузу закатился. Да! В Израиль мне нельзя, а в Египет – можно.
Я вставила ключ в зажигание: «Только бы завелась, – я просила машину. – Только бы завелась». На улице было минус двадцать. Собака! Лучше бы она тогда заглохла. Я оставила прогреваться и забежала домой. Мой маленький сын повис на мне: «Ты моя, ты моя… Не уезжай». Я его обняла, говорю ему: «А может, я папина?». «Нет, моя». – «А может, я…». Он меня задушил: «Нет. Не думай ни про кого, ты моя, и все».
Я взяла чемодан и выскочила за дверь. «Главное – не опоздать на самолет», – я себе говорила. А сын в окошко на меня смотрел. Мне тогда шофер бабкин вспомнился: «Ну что, Ирина Александровна, едем?».
Едем. Без вопросов. В Домодедово. Срочно!
Город был перекрыт. Все ждали Путина, пост на выезде был заблокирован пробкой. Это муж мне сказал, он смотрел по Яндексу. И еще крикнул с крыльца на дорожку:
– Я надеюсь, ты не планируешь никаких экскурсий в Израиль?
Мы поругались, когда я заикнулась ему про Египет. Утром сказала. Провожала на работу, галстук ему завязывала. Голосочек у меня был до того мерзким, притворным, когда я ему в глаза говорила: «Почему бы мне с Анечкой немножечко не поплавать? Я что, теперь совсем невыездная?». Самой противно было себя слышать. Но я говорила и узел затягивала. Он сорвал этот галстук, швырнул его. Красный галстук в стальную полоску, я выбирала. Он уехал, я немножко побилась о стенки и за ним. Ненормальная, я покатила к нему в офис.
Ехала и сама себе не верила – неужели я опять буду его обманывать? Но рулила и знала – буду. Потому что бедра сжимались, сами сжимались, когда я стояла на светофоре. Точно так же, как обычно, когда я к Лерочке спешила. Потому что, когда я вытряхивала сигарету из пачки, я видела Леру, видела, как он выпускает дым. Не дорогу, не машину, которая меня подрезала, не людей, которые кидались под колеса, не снег, на котором шины скользили, – Леру. Я хотела курить с Лерой, как в гостинице, когда я поставила ножки к нему на плечи, и он выдувал колечки. «Какая горячая…» – пальцами гладил. Я ему щеки ногами зажала: «У меня тут сорок два градуса…», а он целовал: «В тени маленькая, в тени…». «Не смеши меня», – я хохотала.
Я еще не остыла, поэтому врала.
В приемной у мужа была очередь. Его сотрудники спрашивали секретаршу: «У себя?» – и едва заметно пригибали голову. Она фотошопила что-то с курортов и отвечала всем: «Занят». Я тоже чуть не пригнула макушку… Да! Шея у меня заныла немножко, когда я вошла в его кабинет.
Я там была всего раза три. Там холодно, черный пол, серые стены, диваны блестят холодной кожей, а он торчит там целыми днями, запаянный в свои костюмы и удушенный своими галстуками.
Я больная, я его обнимать кинулась, засюсюкала: «Я тебя люблю, тебя люблю, правда, только тебя. Не пускай, никуда без тебя не поеду. Не пускай, и я не поеду».
– Все нормально, – он сказал. – Отдохни. Я не против.
Ему позвонили. Какая-то тетка из мэрии. «В город едет Путин, – она объявила. – Мы готовим торжественную встречу. Дайте нам своих рабочих на демонстрацию».
