Фортуни вновь поднес бутылку Люси, и на этот раз она кивнула, следя за тем, как он наполняет ее бокал пузырящимся просекко. Воздух в спальне был теплый, спертый, и Люси очень захотелось распахнуть окна. В покойной торжественности этой комнаты она вдруг сбросила сандалии и, одним глотком опустошив свой бокал, снова протянула его Фортуни, который налил еще, с завороженной улыбкой, мелкими глоточками прихлебывая из своего. Люси заметила, что это игристое вино воодушевляет и бодрит, как бодрило ее в юности на австралийских пляжах нырянье со скалы в пенистые волны. Поставив бокал, она взъерошила пальцами волосы Фортуни. Лицо его едва виднелось в полумраке, глаза скрывала тень, и он снова был ее Фортуни. Захотелось забыть о приличиях, и она, стянув с себя платье, швырнула на пол его, а вскоре и нижнее белье, которое, к восторгу Фортуни, как птица, затрепыхалось в воздухе.
Но не одно озорство подхлестывало Люси: ею двигала потребность сделать это именно сейчас. Какая-то часть ее существа нуждалась в том, чтобы поскорее довести все до конца. Сейчас. Она поняла это позднее — а тогда, следуя порядку действий, от которого в ту ночь невозможно было уклониться, она лишь отчасти сознавала эту потребность.
Лежа на тяжелом золотистом одеяле, она оглядела спальню, Мадонну у себя над головой, купидонов и крылатых женщин, резвящихся в облаках. Она отметила вездесущие фамильные портреты и блестящую столешницу письменного стола орехового дерева (судя по ее виду, можно было подумать, что за этим столом никто никогда и ничего не писал), мельком взглянула на запертую дверь, прочную и тяжелую, как дверь склепа. Фортуни шагнул к светильнику, но Люси внезапно сказала:
— Оставь.
Он оглянулся, удивленный и встревоженный ее тоном, однако она повторила:
— Я хочу видеть спальню. Пожалуйста, не выключай свет.
Он нехотя повиновался и подошел к кровати, остановился и стал снимать галстук, расстегнул хлопчатобумажную кремовую рубашку и, аккуратно сложив, повесил тут же на небольшое кресло. Когда он снял и фуфайку, Люси увидела, какое у него худое тело, крепкие предплечья и сильные плечи — результат постоянных занятий музыкой. Вьющиеся волосы на теле были седыми, выдавая его возраст, но сложение свидетельствовало о том, что человек по-прежнему следит за собой, не давая телу стать дряблым. И в свое время, подумала она, был необычайно…
Притом, однако, она заметила, что, приступив к неловкой процедуре раздевания, он ни разу не поднял глаз, и сделала вывод, что ему уже давно не случалось раздеваться перед женщиной. И вдруг это странно тронуло ее, слегка опечалило, и ей захотелось сказать что-нибудь легкомысленное и веселое. Что-нибудь внушающее уверенность и бодрость. Затем, когда он спустил белые хлопчатобумажные брюки, она чуть не рассмеялась при виде открывшегося зрелища: под краем шелковых лазурных трусов свисало левое яичко Фортуни. Массивное, похожее на маятник, белое и абсолютно голое, округлое и гладкое, как обкатанная потоком галька.
Она отвела взгляд, боясь, что действительно рассмеется, а когда повернулась, Фортуни уже был сверху. Он негромко напевал что-то неразборчивое ей на ухо на странном и далеком языке своего города, песня эта интриговала, ее притягательную силу нельзя было не почувствовать, однако звучала она уже во второй раз, а потому начала уже терять свою власть, походить на многократно испытанный прием из арсенала опытного любовника. И даже когда он ласкал ее шею, руки и все тело своими умелыми руками, хотя она и уступала его ласкам, — руки, пальцы Фортуни уже не принадлежали недосягаемому, неприкосновенному Маэстро — темной внушительной фигуре, что с вершины горы обозревает все лежащее внизу. Это был другой Фортуни, припоминающий старые штучки, которые всегда срабатывали с его любовницами в прошлом.
Сейчас, откинув назад его серебристые волосы, Люси поцеловала Фортуни в лоб и в приглушенном свете заглянула прямо в голубизну его глаз, выцветших глаз Маэстро. Эти задумчивые глаза, которые так долго слали ей ответные взгляды сквозь мрак и годы, были теперь совсем близко. И на мгновение, всего лишь на мгновение, Фортуни перехватил ее взгляд и быстро отвернулся.
Да, это был взгляд в упор, решил Фортуни; долгий и обезоруживающе прямой, он как будто отыскивал в глубине его глаз что-то тайное.
Но что? Эта молодая женщина изучала его издали всю жизнь и, кажется, все еще продолжает изучать. Продолжает наблюдать. Подобный пристальный взгляд он встречал у тех сказочных существ, тех уверенных в себе молодых женщин, какие попадаются на улицах и смотрят так, будто тотчас тебя разденут, стоит им только захотеть. Молодость… Он закрыл глаза, отвернулся и зарылся лицом в душистые волосы Люси. Те самые волосы, которые она распустила на мраморном полу его гостиной, когда своим простым, начисто лишенным эгоизма поступком освободила его от мертвого прошлого, эпохи «до Лючии», и перенесла в светозарное настоящее.
С того самого мгновения Фортуни стал ее пленником, обреченным на полную зависимость, как впервые влюбленный подросток. Он был счастливым пленником, радостно помечавшим в своем календаре дни встреч со своей Лючией. Он не сомневался, что способен сделать все ради этой молодой женщины. Он покорит кого угодно, так же как она покорила его, сотворит чудеса и оживит множество эмоций, которые считал давно умершими и погребенными. Она могла разогнать его кровь, подарить ему еще одну жизнь, еще один век.
Испытав уже второй за неполные сутки оргазм и ощутив, как в тишине спальни его обхватили руки Люси, Фортуни убедился, что этот век поистине только начинается.
Одно безупречно круглое кольцо дыма следовало за другим. Фортуни, облачившийся в синий шелковый халат с фамильной эмблемой на отвороте, сидел подле столика с вафлями и вином. Просекко, отметил он про себя, еще прохладное. Новое безупречное кольцо дыма проплыло через спальню. Фортуни сидел, потягивая просекко, завороженный видом этой молодой женщины, способной так виртуозно выпускать сигаретный дым.
Но, подняв глаза к потолку, он не заметил, как Люси, раскинувшаяся под золотистым одеялом, вдруг ткнула сигарету в пепельницу и машинально закурила другую. Единственное, что увидел Фортуни, были удивительные, безупречно круглые кольца дыма, которые проплывали над кроватью, мраморным полом и истаивали в дальнем конце спальни. Наконец он нарушил молчание, подняв бокал, чтобы провозгласить тост, и взяв с подноса вафлю.
— Милая Роза, — сказал он, оглядывая столик, — милая и такая догадливая.
Но Люси, выпившая больше, чем собиралась, яростно возразила:
— Да она терпеть меня не может.
Фортуни резко обернулся к ней, искренне пораженный:
— Роза?
— Ну да. Она просто ненавидит меня.
Фортуни рассмеялся:
— Ах, Лючия, Роза не умеет ненавидеть.
При этой мысли Фортуни рассмеялся снова, Люси тем временем неожиданно выпустила еще одно бесподобное кольцо. Все — вдруг показавшаяся давящей духота спальни, весь дом, разговор, смех Фортуни — становилось нестерпимым. Преображение из Люси в Лючию стало раздражать. Никакая она не Лючия, а Люси. Ей открылось вдруг с поразительной ясностью: но ведь так оно и пойдет. Сглаживая ее острые углы и обучая своим тонким штучкам, он лепит из нее Лючию. И тогда она подумала о красном платье, увидела его глазами Марко. Она надела это платье сегодня вечером не столько из любви к Фортуни, а (она уже это осознавала) как прощальный жест. Платье, имя Лючия, занудные тонкости, наставления о том, что «это просто понимаешь» и «это просто видишь», теперь тяжело давили ей на плечи, как наряд, в котором никогда не почувствуешь себя свободно и только и думаешь, как бы поскорее его сбросить. Ибо так оно и пойдет, как всегда шло в этом доме — Доме Фортуни; так оно и пойдет год за годом, пока ее прежнее «я» не сведется к точке и не исчезнет совсем. Пока она просто не сдастся и не станет Лючией.
На сей раз Фортуни заметил быстрое, резкое движение Люси, тычущей наполовину выкуренной сигаретой в пепельницу. Она повторила:
— Да, ненавидит. И если ты не понимаешь почему, то ты просто слеп.
Сказав это, она вывернулась из одеяла, мгновенно встала на пол и небрежно, как какую-нибудь затрапезную тряпку, накинула на себя платье. Фортуни едва успел поставить бокал обратно на столик.
— Что ты делаешь?
Разглаживая юбку, Люси кинула на него едва ли не презрительный взгляд, словно говоря: «Разве не видно?»
— Ухожу. — Она сунула ноги в сандалии и откинула волосы.
Фортуни был бессилен остановить ее.
— Но почему?
Она чуть вздохнула, подошла и остановилась возле него, положив руку ему на плечо. Голос ее стал спокойнее.
— Паоло. — Неожиданно смягчившись, она улыбнулась. Непостижимая сила отбросила Люси в ее шестнадцать, вернула в то время, когда она не понимала, что с ней происходит и почему. Она обвила Фортуни руками и поцеловала. Поцеловала — это дошло до нее гораздо позже — не затем, чтобы пожелать спокойной ночи, а в знак прощания. — Уже поздно. У меня еще много дел.
