— Д-да уж. Наклевывается тут кое-чего интересного. Только… к тебе сейчас подъехать можно?
— О чем ты спрашиваешь?! Или мне уже не нужно пить, есть и все остальное? Если у тебя посередь ночи назрела ко мне серьезная беседа, я с этого, определенно, смогу заработать. Верно я понимаю?
— Таки да. Только, насчет заработков — это, может, не вдруг получиться… В общем, я сейчас на Съезжинской; минут через двадцать пять до твоей Барочной доберусь.
— Давай. Только в дверь не трезвонь — жена с дитем спят. Входи так, отперто будет.
Трубка запищала гудками отбоя. Опустив ее на рычаг, Димыч поправил кобуру под пиджаком (вышло здорово похоже на непристойное почесывание подмышки), заглянул на кухню, суховато простился с Петяшей и Елкой, односложно пресек не шибко-то искренние увещевания на тему ночи на дворе — втроем все одно спать располагаться негде, да и не ко двору выйдет — и покинул квартиру.
Надо же — жена, дите… Давненько мы с господином Величко не виделись… года два тому будет.
На улице, в общем, было спокойно, лишь где-то вдалеке — в районе, похоже, ларьков на углу улицы Блохина — раздавались вопли развлекающихся подростков. В своеобычном петербургском мутно-синем темном небе кое-где виднелись крохотные, едва различимые сквозь дымку точечки звезд.
С тоской и вместе омерзением вспоминая яркие огни в черной бездне черноморских курортных небес, Димыч вышел на Пушкарскую, тормознул канареечно-желтый таксомотор, на борту коего было написано что-то о Конюшенной площади, и через пятнадцать минут был у знакомого дома на Барочной.
Игорь ждал его на кухне, которая в то же время служила и прихожей. При появлении гостя он встал, ловко подпершись костылем, и протянул навстречу широкую, разлапистую — такая и человеку вдвое длиннее ростом вполне подошла бы — ладонь.
За два года, что Димыч не видел его, Игорь заметно сдал. Он — низенький, хлипкий с виду, хоть и жиловатый, да еще лишенный левой ноги аж по колено — и раньше не производил на незнакомых особого впечатления, а теперь еще в черных его, густых, курчавых волосьях заметно поприбавилось седины.
Неужели ж, женитьба его так подкосила? — невольно подумалось Димычу.
Кто б мог заподозрить, что калека в очках с толстыми стеклами, так здорово похожий на рано состарившегося гнома, еще лет пять назад был мастером спорта по стендовой стрельбе, не говоря уж о разрядах в дзю-до и рапире!
— Здравствуй-здравствуй, молодой и красивый… — Пожав Димычу руку, Игорь легонько ткнул его кулаком в левое плечо. — Чего ствол-то так явно носишь? Неужели разрешение заимел? Каким образом? Частным лицам, насколько я знаю, до сих пор запрещено.
Вместо ответа Димыч полез в бумажник и продемонстрировал запаянное в пластик удостоверение.
— Фу-ты ну-ты! Кра-со-тааа…
— Думаиш, купыл? Купыл, да-а? Ашибаишься, д-дарагой! Брат ка-дню раждэния п-падарыл!
— А-а… Однако документик-то на газовое… а вот соответствует ли сему критерию ствол? Все не соберусь пойти себе такое оформить. То денег нет, то — времени… Ладно. Шутить мы тут до утра можем. Раз ты обо мне два года не вспоминал, а потом вдруг прискакал галопом среди ночи, значит, дело важное. Так?
— Так. Кофе-то в доме есть? Аль молодая жена запрещает? А то он, сказывают, по последним научным данным, для потенции не шибко пользителен…
— Эк бесцеремонна нонешняя молодежь! — с показным возмущенным удивлением протянул Игорь. — Мне бы, старику, обидеться — ведь вправду два года не появлялся, а тут пришел: кофею ему к порогу подавай, да еще намеки строит ехидные… Э-э; ладно уж. Сейчас будет тебе кофе. — Подшагнув к плите, он зажег газ и водрузил на конфорку роскошную мельхиоровую джезву, заранее, как отметил Димыч, заряженную всем необходимым. — Рассказывай пока, с чем явился.
Вынув из кармана сигареты, Димыч неспешно закурил — следовало сообразить, с чего удобнее начинать разговор.
— Тебе, — заговорил он, выпуская дым, — такая фамилия: Флейшман, Георгий Моисеевич, не знакома ли? Случайно, может?
Игорь сосредоточенно помешал кофе крохотной деревянной мутовкой.
— Был такой. Среди прочих.
— В связи с чем — был?
— Юрист. Выступал несколько раз в суде, в делах «с чертовщиной» — пытались они тогда, со стаей товарищей, засудить несколько человек по факту причинения вреда при помощи паранормальных способностей. Ничего не вышло, конечно же. Я и до сих пор не понимаю, зачем им это было нужно. Разве что создать прецедент… так и прецедент, вроде бы, не в их пользу. Он и сам — якобы экстрасенс вдобавок. Да я об этом писал. Хочешь, пдниму архивы, покажу материалы.
— Погоди. Ты подробнее давай. Особенно о «дела с чертовщиной».
— Да ерунда; жульничество мелкое. Типа возмещения ущерба, нанесенного соседской бабкой путем наведения порчи. Кончались дела, естественно, ничем — не родился еще судья, который на основаниях типа трудов Папюса иск удовлетворит… но некоторый гонорарий он с них все равно успевал огребать — в канцеляриях теперь, пока заявление хоть прочитают, может и два и три месяца пройти. И противоположными вариантами он баловался, но уж без жульства: брал на себя юридическую защиту разных «колдунов» в случае, если неудовлетворенная клиентура захочет вдруг с ними судиться. На абонементное обслуживание, так сказать, подписывал. Как еще из коллегии его до сих пор не попросили… Да может, и попросили уже, я им давно не интересовался. А тебя-то он с чего столь серьезно заинтересовал? Обещал хорошую девочку приворожить, да надул?
Димыч едва заметно поморщился.
— С этим я бы и сам разобрался. Дело вот в чем: помнишь Петьку Лукова? Я вас знакомил когда-то; ты еще роман его брал читать. Так вот, у него…
Внезапно Димыч замолчал, остановив взгляд на двери в комнаты. В кухню — видать, разбуженная голосами и шевелением — заглянула, запахивая халат и сонно протирая глаза, женщина лет тридцати пяти-сорока.
Димыч узнал ее сразу. По ноздрям тут же словно бы шибанул мясной, тухловатый запах неопрятного, нечасто подвергающегося мытью тела, на всю жизнь сохранившийся в памяти с того самого, черт знает, какой давности, курортного эпизода.
— Это вот — жена моя, Валентина, — пояснил Игорь, а для супруги добавил: — Иди спать. У нас разговор.
Выпив некрепкого кофе и перекусив тем, что оставалось в холодильнике, Петяша с Елкой все сидели за столом, курили и молча, наслаждаясь вновь обретенным умиротворением, смотрели друг на друга. Впрочем, полностью умиротворен был лишь один Петяша — Елку, судя по всему, что-то слегка нервировало.
— Слушай… — заговорил, наконец, Петяша. — Ну, что тебе покою не дает? Сидишь, как на гвоздях…
Ответила Елка не сразу и, в лучших женских традициях, вопросом на вопрос.
— Откуда у тебя все это? Ноутбук, фляжка с портсигаром… Да один костюм, что на тебе сегодня был, таких денег стоит!.. Ладно, у тебя твои романы купили, но ведь сейчас никому из литераторов не платят столько! Особенно неизвестным. Фляжка из платины, минимум граммов четыреста, туфли не с конвейера; то, се, да еще на шикарную жизнь, — она кивнула на Петяшину сигару, — хватает. Тебе, случайно, не Нобелевку по ошибке выписали? Откуда? На такие деньги можно… и квартиру обменять на что-то побольше и поприличнее!
Эт-то еще что за новости?! Так-так…
До сего момента Петяша как-то не предполагал, что шибко уж явно живет не по средствам. Ладно, Елка — человек свой. Чужим-то, вправду, вовсе незачем бы этого демонстрировать… А историю про Туза Колченогого — лучше не стоит рассказывать даже Елке.
Что ж отвечать?
И тут лихорадочные размышления перешибла внезапная, мощная вспышка ярости.
— «Откуда, откуда»! — рыкнул Петяша. — Нашел!
Елка, тихо ойкнув от неожиданности, как-то осела, съежилась на своем стуле.
Петяше снова сделалось совестно.
— И вовсе не это тебя, по-моему, тревожит, — сказал он, пытаясь по возможности мягче сменить тему. — Рассказывай уж, как есть…
Некоторое время Елка молчала, точно раздумывая, стоит ли продолжать вызывающие у Петяши столь сильное неудовольствие расспросы, затем, наконец, решилась:
— Скажи, эта девушка… Что у тебя с ней, все-таки?
Как мало нужно иногда, чтобы полностью разрушить такое, казалось бы, прочное душевное состояние! Если первый ее вопрос был еще туда-сюда, то теперь от умиротворения Петяшина не осталось даже следа. Еще до того, как Елка договорила до конца, оно прочно сменилось горьким, досадливым неуютом. Совершив над собою усилие, точно перед тем, как с маху нырнуть в холодную воду головой вперед, Петяша встал, подхватил Елку на руки и усадил к себе на колени.
— Я люблю ее, — тихо сказал он в самое Елкино ухо. — Я люблю тебя. Не знаю, что со всем этим делать; может, я — какой-нибудь там моральный урод; но вы обе нужны мне. Любой другой вариант — он… неполным каким-то получается. Не могу толком объяснить, но… Ты только, пожалуйста, постарайся не злиться, не ревновать и не взбрыкивать, а спокойно об этом…
