Кэби кивает и убирает банку.
Он старается дышать спокойно.
Горьковатые испарения мерло поднимаются из черной бутылки из Сент-Эмильона.
Беспокойство неуклюже ворочается под ложечкой.
— Будешь?
— Я только…
Вилка ковыряет ломтики мяса.
Погружается в мясной соус и прокладывает в нем колею.
— Интересно, что Гуннар в пасторе видел самого себя, — говорит Кэби, воодушевляясь. — А ты видишь, как в роли пастора он играет тебя…
— А что видят другие? — бормочет Ингмар, встречая в зеркале свой собственный взгляд.
— Я как раз сейчас об этом подумала.
Он быстро жует, зубы впиваются в кровавое мясо, кисло-соленый вкус наполняет рот.
Кэби всматривается в его глаза и подливает вина.
— Спасибо.
— Из-за тебя пролила, — сухо произносит она.
Он потряхивает большую банку с густой жидкостью на дне. Кэби трясет мокрой рукой и устало смотрит на него сквозь стекло.
— Извини.
В другой банке Ингмар видит приукрашенную копию самого себя. Он сидит и быстро уплетает ванильное мороженое.
— На вид вкусно, — говорит Кэби.
Он кивает, облизывая ложку.
Смотрит на часы и вытирает салфеткой рот.
— Скоро девять.
Он думает о том, видел ли отец фильм, ехал ли молча в такси до Стургатан. Или мать шла домой пешком в одиночестве. Может быть, вместе с Агдой. А сейчас она, возможно, ставит на густавианский стол чайные чашки или рассказывает о фильме, пока отец смотрит телевизор.
— Я могу посидеть здесь, если хочешь — иди позвони, — говори Кэби.
Он встает, съедает последнюю ложку мороженого и спешит к выходу между круглыми столиками огромного ресторана.
Словно опережая себя, он вставляет ключ в замок еще до того, как останавливается постукивающий лифт.
Когда он идет по тихому коридору, он уже находится в своем номере, возле желтого мебельного гарнитура.
Бороздки блеклого ковра бросаются ему в глаза. Мимо медленно протекает полоска бра вдоль стен коридора. Тускло поблескивает медная обшивка дверей, множась в бесчисленных изгибах карниза.
Он прижимает к уху телефонную трубку, поворачивая в замке ключ и открывая дверь. Идет по розовому паласу, садится в желтое кресло, снимает трубку, заказывает разговор со Швецией.
Сердце бешено бьется в груди.
Но постепенно успокаивается, когда к телефону никто не подходит.
Он сидит, глядя в окно на темно-серые Альпы с белыми разводами.
Думает, не позвонить ли Ленн, спросить, кто был на премьере.
Он снова снимает трубку, просит, чтобы его попробовали соединить еще раз.
Слушая гудки, он вспоминает, как расставлял в ряд свои стеклянные банки.
На тенистой площадке за пасторской усадьбой.
Он ложится и пытается разглядеть что-то сквозь бесчисленные грани, но вереница маленьких обособленных миров уходит в сторону.
Изгибается, меркнет.
Наклоняется то влево, то вправо.
Прежде чем преломленные блики исчезают, Ингмар открывает глаза.
Он снова здесь, один в своем гостиничном номере «Санкт-Морица».
Кэби сидит в ресторане и ест свой крем-карамель.
В трубке раздаются гудки.
— Бергман у телефона, — отвечает отец и, вздыхая, садится за письменный стол.
— Это Ингмар.
— Мы как раз только вошли.
— Позвонить позже?
— Это Малыш, — говорит отец в сторону.
— Я могу с ним поговорить, — шепчет мать.
Ингмар встает, чешет шею.
— Я посмотрел твой фильм, — говорит отец.
— Я вас не заставлял.
— Ну что тебе сказать, — продолжает он. — Помню, ты хотел, чтобы я прочитал сценарий, но… я рад, что не сделал этого.
— Да, наверное…
— Буду короток, мать тоже хочет сказать тебе пару слов.
— Этот фильм был всего лишь попыткой…
— Ингмар, — перебивает отец, — вообще-то я тронут. Это… При встрече мы можем поговорить об этом подробнее, но, признаюсь, никогда не думал, что ты…
Он откашливается, на заднем плане мать что-то говорит, он перекидывается с ней несколькими фразами.
— Да, я даже сказал матери по дороге домой: «Я снова чувствую себя адъюнктом при пасторате в Форсбаке». Моя церковь, мое одиночество — я не преувеличиваю, но… ты должен знать: я благодарен тебе за то, что ты запечатлел это время, или как бы это еще сказать…
Руки у Ингмара дрожат, когда отец передает трубку матери. Он садится и почти не слушает мать, которая весело щебечет о том, что фильм, наверное, пройдет мимо широкой публики.
Босоножки Кэби валяются рядом с желтым диваном, в мусорном ведре лежат ее колготки.
— Там были все, — говорит мать. — Гуннар Бьорнстранд и Макс фон Сюдов подошли к нам поздороваться. Ингрид Тулин в обворожительном…
Она замолкает, потому что отец что-то ей говорит.
— Пойду поставлю чай, — заканчивает она.
Повесив трубку, Ингмар сидит, обхватив руками лицо. Чувствует, как его дыхание щекочет веки на выдохе и холодит их, когда легкие втягивают в себя воздух.
— Ну что, он не ходил на премьеру, да? — спрашивает Кэби.
— Отец? Почему же, ходил.
Стекла в окнах слегка потрескивают, когда налетает ветер.
— Он сказал, что был тронут.
Кэби краснеет, не в силах скрыть раздражения.
— Ингмар, я больше не могу.
— А что?
— Сколько можно врать.
— Да нет же, отец сказал, что пастор — это словно он сам в те времена, когда работал в Форсбаке, и…
— Словно он сам? — скептически переспрашивает Кэби.
— Но ведь так и есть.
— А где же тогда твое место?
— Я пока об этом не думал. Если я сам не пастор, значит, должен… Нет, даже не знаю.
— Ты ведь всегда так внимательно следишь за тем, с кем себя отождествляешь.
— Это всего лишь…
Ингмар встает, наблюдая, как меняет цвет пейзаж за окном. Чувствует, как сквозняк на полу лижет ноги, налетая сзади, и несется дальше.
Еловый лес быстро темнеет.
Серые складки отвесных гор приобретают мягкий оттенок зеленого бутылочного стекла.
Ингмар подходит к большому окну как раз в тот момент, когда Альпы озаряются сиянием, прозрачным и чистым, как на засвеченной фотографии.
— Но ведь кем-то ты должен быть в этом фильме, — повторяет она.
Ингмар чувствует, как все падает и падает вниз, ищет руками опору, хватается за занавеску, слышит, как трещат крепежи карниза.
— Не знаю, — шепчет он.
Остроконечный горный массив вырастает из темноты, словно бледно-розовое стекло, неровный и освещенный изнутри.
— Ведь кое-кто любит пастора, совсем как ребенок, — говорит Кэби. — Кое-кто, кого ты презираешь, но кто на самом деле хочет всего лишь
Несмотря на то что «Режиссер» — это роман и в первую очередь плод моего воображения (безо всяких притязаний на правдоподобие, не считая эстетических), я испытываю большое желание перечислить важнейшие источники и выразить благодарность тем, кто помогал мне в работе.
Помимо обширного документального и художественного материала, опубликованного самим Ингмаром Бергманом, я внимательно изучал письма и дневники его матери Карин, краткое жизнеописание его отца Эрика, автобиографическое сочинение его жены Кэби Ларетеи, а также воспоминания других членов семьи Бергмана.
Кроме того, мне хотелось бы назвать Маарет Коскинен, Лейфа Церна и Биргит Линтон-Мальмфорс; что касается длинной главы о работе над фильмом «Причастие», то важнейшим источником для меня стал дневник Вильгота Шёмана с записями о съемках фильма. Наверное, поэтому я решил отблагодарить Вильгота как-то особенно, позволив ему оказаться в кровати Ингмара в виде садового гнома.
На этом мои благодарности заканчиваются. Не буду оглашать здесь огромный список тех материалов, что прошли через меня и оставили отпечаток на этом романе, также не стану отчитываться о проделанной мной предварительной работе, о посещении съемочных площадок, квартир и других важных мест или о том, как я не всегда законным путем попадал туда, где мне надо было побывать, потому что в остальном я отталкивался только от своей собственной фантазии.
Александер АндорильОчевидно, имеется в виду Макс фон Сюдов (р. 1929) — шведский актер с мировой известностью, среди прочего снявшийся в роли рыбака в фильме Бергмана «Причастие». (Здесь и далее примеч. переводчика).
Здесь и далее речь идет о фильме Бергмана «Причастие» (1963), в русском переводе также известном под названием «Зимний свет».
Сочинение И. Ф. Стравинского для хора и оркестра (1930).
