Я вышла из машины на полусогнутых лапках и потащилась к речке. А потому что меня обидели! Меня прихватили за горлышко, мне наступили на песню… Я поднялась на мостик. Хотела зашвырнуть свой ноутбук подальше в воду, в камыши, к чертям собачим.
Но решила сначала искупаться, думаю, сейчас искупаюсь, а утопимся потом.
Я сняла пальто, хотя мне было холодно. Сняла пальто и сапоги. Дул ветер, осенний откровенный ветер. И неприятно капало на шерстяную кофту. Я ее скинула на доски и стянула джинсы. И лифчик, и плавки, все с себя стряхнула – и прыгнула.
Вода была почти зимняя. Меня зажало моментально, от холода вода показалась тяжелой, как лед в ведерке. Но я окунулась с головой и проплыла кружочек. Ноги путались в траве, пальцы замерзли, но я не вылезала. Было интересно, сколько еще протерплю. Недолго, недолго я купалась. Минуты две мне хватило. А когда я вышла из воды, меня осенило: едрит твое налево! Что ж я за дура-то такая! В тридцать пятый раз умирать собралась! «Все кончилось, все кончилось»… Ха! Еще ничего и не начиналось! Сейчас, здесь на берегу все только и начнется. И дед мой Йоська не черное пророчил своим пейзажем. Я полагаю, это был намек. Дед Йоська маякнул мне: «Дочка, не суетись, не дрейфи. Не напивайся, как мужик. Плавай и дыши свежим воздухом».
Я подышала. Побежала греться в дом и решила рассказать все честно. Про Лерочку. Мне надоело менять пароли и шифровать свои тексты. Я хочу дышать свободно, всей своей полной грудью хочу дышать. От вранья мне давит шею, как будто держат за шкирку. Но ничего, я выбью из себя всю правду. Только один год себе убавлю. Пусть мне будет тридцать четыре. Нет, лучше тридцать три, как тогда, с Лерочкой было. И машину поменяю. «Форд» надоел, хочу «Хаммер». Да, пусть будет «Хаммер», мне нравится милитари. Сто лет он мне не нужен, но сегодня хочу.
Итак, рисуем пейзаж. Нет, я пошутила. Вернемся к минету.
В то весеннее утро, когда у меня снесло крышу, все было, как обычно. Сначала я чмокаю мужа, потом отвожу детей в школу. Мы всегда с маленьким сидим в машине, ждем, когда старший завяжет шнурки. Он очень долго обувается, иногда я выгоняю его из дома в шлепанцах и швыряю его кроссовки в салон.
Мы опаздываем и стоим в пробке на выезде из поселка. Я включаю музыку. Младший сказал: «Мам, давай «Ромшайн», мы медленно покатились и пели «Ду Хаст». Как обычно, у меня сдали нервы, я поперла по обочине, обгоняя пробку, по лужам, по ямам, по месиву из грязи и мокрого снега. Это я помню. А что пару дней назад произошло – в ноль.
Значит, идеальная семья была у меня. Мне не на что свалить свою вину. На что свалить? Свалю все на солнце.
От солнца я всегда балдею и сразу начинаю улыбаться. А стоит опустить стекло в машине и занюхнуть – так я вообще пьянею, тем более когда еду через весенний лес. А я как раз и ехала в то утро по окружной мимо сосен. Я надышалась лесом и улыбалась, как алкоголичка.
Я проскочила поле и холмы, и мертвую башню заброшенной АЭС. Ее купол похож на купол храма. «Какой интересный храм можно сделать из атомной станции», – подумала я. В белой церкви на берегу зазвонили колокола. Я снова вспомнила, что не была там уже лет двести, и опять подумала, что надо бы, конечно, надо бы… И небо, небо было жуть какое синее… Все это я увидела в то утро, и настроение было – ааааааааааааааааа!
Я даже мужу звякнула. Просто так, захотела сказать ему «мяу» или «мяаааааааааууууу». Он ответил «повиси, повиси», но я висеть не стала, вспомнила, что у него планерка, как всегда по понедельникам, и отключилась. Не хотела отвлекать.
А Лерочка как раз проснулся в своей израильской квартире, сделал кофе и вышел на балкон. Он держал в теплой лапочке белую чашку. В голове у Леры еще звенел ночной ресторан и крутилась эта песня, неудачная песня, я ее не люблю – «А белый лебедь на пруду… ду-ду ду-ду, ду-ду ду-ду…». Я не люблю песни про лебедей. Лера и сам морщился, когда ее тянула новая певичка. Он тоже пел этот шансон, в том же ресторане, не так давно. У него остался рингтон на телефоне, и если ему сейчас звякнуть, услышишь, как Лера поскрипывает: «А белый лебедь на пруду ду-ду – ду-ду, ду-ду – ду-ду». Но нет, конечно, я не буду звякать, это я так, к примеру.
А под балконом у Лерочки пляж, и никогда никого нет на этом пляже. Только один старикан в синей бейсболке приходит и кидает спиннинг. И старушка, на каждом пляже есть такая старушка, с рюкзачком на горбатенькой спинке. В рюкзачке у нее коврик, она его стелет и греется. Да, еще есть араб, араб – спасатель. Он весь день изнывает от безделья и поглядывает в бинокль с деревянной вышки. Волны в то утро были неспешными, мягкими. А спешить Лерочке было и некуда. На работу ему топать в ночь, и хотелось еще поваляться. Он закурил свою первую сигарету и выпустил дым: «Один дома! Кайффффф!».
А я как раз приехала к себе, и мне включили «Славянку», как положено. Вот так вот начиналось это утро. Весна. Колокола звонят. Старик кидает спиннинг. И «Прощание славянки». Можно снимать патриотический фильм о родине.
Ну, да, да, да… Я опять заговариваю зубы. Я слишком долго ломаюсь. На самом деле я захотела свежей крови. Точно, свежей крови. Да, это я припоминаю. Свое постоянное ощущение эмоционального голода. Мне нужна была черная мощная мужская энергия. Не тело – энергия. И я хотела ее получить в обмен на свою, огненную, красную. Я хотела смешать две краски. Я хотела, чтобы мне вынесло мозг… Ну да, все это очень поэтично, а значит, где-то я опять вру.
Муж меня спрашивал, там, в нашем подвале, ночью, когда мы дрались. Он тряс меня за плечи и орал: «Зачем? Что тебе не хватало? Почему не сказала мне? Зачем ты вышла на этот блядский сайт?». У меня голова заболела, когда я начала объяснять, вспоминать это утро. Мне стало холодно на гранитных плитах. И затылок давило так сильно, что не было сил врать. Я только кричала: «Не знаю! Не знаю! Не помню! Случайно!».
Зачем, зачем… Да просто я залезла в ванну. А там массаж и пеночка ванильная. В ту весну я сама себе нравилась. У меня был сладкий живот, и эта линия, моя фирменная изогнутая линия от талии к бедру была особенно эффектной. Когда смотришь на себя сбоку, повернувшись и чуть наклонившись, вот на это вот местечко, где спинка особенно узкая, то так и напрашиваются, так и монтируются туда мужские руки. И если приподнять немножко грудь и слегка сдавить ее, то сосочки сами встают, и сразу хочется положить свое богатство кому-нибудь в ладони.
Да, я немножко засмотрелась. Растирала себя пенкой и мечтала о черном нечто. Чтобы это черное нечто без паспортных данных схватило меня за волосы и поставило на колени. Я этого хотела. Я была еще в ванной, а Лера уже подошел к монитору. Глаза его зацепились за мой смешной ник Хохлушка. Он скинул мне свою рассылочку: «Хочешь вирт?». Я как раз закончила купание, прикрылась юбкой, вышла в кухню и слышу – что-то звякнуло в моем компе.
Я знала, я прекрасно понимала, что такое слово. Слово рано или поздно превращается в плоть. Как имя и собака. Называешь имя – и пес бежит. И был, конечно, был у меня этот преступный холодок, пробежал он по спинке. Недолго, одну секунду побегал, а потом я развернула ноутбук от окна, чтобы не отсвечивал, и начала раздевать Лерочку. То есть напечатала «села к твоим ногам, расстегиваю тебе джинсы»…
«Ты в джинсах?» – уточнила.
«В шортах, милая…»
«Смотрю на твой…» – я начала.
На твой… на твой… Такая скромная была, оказывается. Я не могла сразу сказать, на что я смотрю. Член – официально, хуй – еще рано. «Как назвать, – думаю, – как назвать»…
«Давай, давай, сладкая…» – Лерочка наклонял.
Он затушил сигарету. Я расстегнула молнию на юбке. Мы начали играть, как в мячик. Кидаешь сообщение и смотришь – прошла твоя подача или нет.
«Смотрю на твой член, – напечатала я, – и целую… Целую твою руку».
«Провел по губам головкой, глажу твое лицо…» – он отбил.
Я поймала:
«Тянусь языком, облизываю нежненько…»
Лера вернул:
«Умничка, он уже просыпается».
Я задержала мяч у себя:
«Взяла его губами и сжимаю…»
Он выбил у меня из рук:
«Схватил тебя за волосы и вогнал до горла».
«Сволочь!» – я обрадовалась.
«Сучка! Он проснулся! А ну-ка быстро! Сделай, как ты умеешь».
Мои шлепанцы упали на пол, я помню этот стук каблуков по плитке. Я залезла с коленками на стул и закрыла глаза. Я вызывала это ощущение – когда держишь губами твердое и горячее. Я откинула голову, чтобы Лера прошел ко мне в горло ровно и глубоко. Хочет вогнать весь – пусть вгоняет, я только на минутку остановила его руку, чтобы подержать немножко, чтобы щеками и губами почувствовать объем и тепло. Я давила горлом ему на головку и не дышала, сколько могла. А потом обхватила его губами сильнее, чтобы ему было приятно скользить. Я выпускала его член и ласкала его языком по краю, а потом опять забирала его глубоко, чтобы нос упирался к нему под живот, чтобы его запах меня возбуждал.
