Первой нападающей была мисс Элфинстоун, женщина внушительных размеров и с родинками. Я заглянул к ней вечером, чтобы склонить на пожертвования для новых органных мехов, и после любезной беседы в библиотеке она великодушно выписала мне чек на две гинеи. Я сказал, чтобы она не провожала меня, и вышел в холл забрать свою шляпу. Я уже почти дотянулся до шляпы, как вдруг она, наверное, на цыпочках кралась за моей спиной — вдруг её обнажённая рука скользнула под моей, и в следующую секунду её пальцы переплелись с моими, и она принялась сжимать мою ладонь туда-сюда, туда-сюда, словно это была груша пульверизатора.
— Действительно ли вы так неприступны, как вечно стараетесь казаться? прошептала она.
О-о-о!
Если бы кобра обвилась вокруг моего запястья, то это, доложу я вам, было бы то самое чувство, которое я испытал, когда её рука скользнула под моей. Я отскочил, рванул дверь и помчался по улице не оглядываясь.
На следующий день мы проводили благотворительную распродажу в поселковом центре (опять же для сбора средств на новые мехи), и уже перед закрытием я стоял себе спокойно в углу, попивая чай и следя за покупателями, столпившимися вокруг прилавков, как вдруг совсем рядом услышал голос: «Боже мой, до чего же голодный взгляд у этих глаз!» Не успел я опомниться, как длинная грациозная фигура уже склонялась надо мной, а пальцы с красными ногтями пытались затолкать мне в рот большой кусок кокосового торта.
— Мисс Прэтли, — воскликнул я, — не надо!
Но она прижала меня к стене, и с чашкой в одной руке, а с блюдцем в другой, я был лишён возможности сопротивляться. Я почувствовал, как меня всего прошибло потом, и если бы рот мой не наполнился так быстро тортом, который она в него совала, то я, честное слово, завопил бы.
Жуткое, конечно, происшествие, но за ним последовало ещё худшее.
На следующий день это была мисс Ануин. Она являлась близкой подругой мисс Элфинстоун и мисс Прэтли, и одно это, разумеется, должно было меня насторожить. Но мне и в голову не могло прийти, что такая непохожая на всех мисс Ануин, эта тихая мышка, которая лишь пару недель назад подарила мне подушечку для коленопреклонений, искусно вышитую собственными руками, — эта мисс Ануин может позволить себе что-либо эдакое. Поэтому, когда она попросила спуститься с ней в склеп и показать саксонские фрески, я ни на секунду не заподозрил в этом дьявольского умысла. А он был.
Не просите меня описать это столкновение; оно слишком для меня болезненно. И те, что последовали за ним, были не менее жестокими. С этого времени чуть ли не каждый день происходил какой-нибудь возмутительный инцидент. Нервы мои не выдерживали. Временами я с трудом понимал, что делаю. Я начал читать заупокойный стих на венчании молодой Глэдис Питчер.
Я опустил в купель новорождённого сына мистера Харриса и заставил его понырять. Противная сыпь, которой не было у меня уже два года, снова выступила на моей шее, а раздражающая привычка щёлкать по уху возобновилась пуще прежнего. Я даже начал лысеть. Чем быстрее я отступал, тем скорее они меня настигали.
Таковы женщины. Ничто не вдохновляет их так сильно, как проявления скромности и нерешительности в в мужчине. Но они становятся вдвойне неукротимыми, если им удаётся обнаружить — и здесь я должен сделать самое тяжкое признание — если им удаётся обнаружить, как в случае со мной, лёгкое мерцание тайной страсти в глубине глаз.
Видите ли, на самом деле я сходил с ума из-за женщин.
Да, я знаю. После всего, что я уже сказал, вам это покажется неправдоподобным, но это абсолютная правда. Вы должны понять, что мне только тогда становилось дурно, когда они прикасались ко мне своими пальцами или оказывались в непосредственной близости.
Если же они находились на безопасном расстоянии, я мог часами наблюдать за ними с той особой зачарованностью, которую вы, возможно, замечали за собой, глядя на существо, до которого страшно дотронуться — на осьминога, к примеру, или длинную ядовитую змею.
Мне нравился вид гладкой и белой обнажённой руки, выпроставшейся из рукава и забавно похожей на очищенный банан. Я мог прийти в неописуемое волнение от одного вида девушки в облегающем платье, пересекающей комнату. Но особенно я любил смотреть на тыльную сторону ног, обутых в туфли на высоком каблуке: это чудное напряжение под коленками, да и по всей длине ноги так упруги, словно сделаны из прочного эластика, натянутого почти до разрыва, но только почти. Иногда летом, сидя у окна в гостиной леди Бердуэлл за послеполуденным чаем, я бросал взгляды поверх своей чашки в сторону бассейна и возбуждался сверх всякой меры от вида загорелой полосы живота, выступавшего между верхней и нижней частями раздельного купальника.
В таких ощущениях нет ничего постыдного. Все мужчины испытывают их время от времени. Но у меня они вызывали нестерпимое чувство вины. Не сам ли я, постоянно задавался я вопросом, неосознанно дал повод этим женщинам вести себя сейчас так бесстыдно? Не тот ли это блеск в моих глазах (который я не могу контролировать) постоянно питает их страсти и подстрекает к действию? Не сам ли я невольно посылаю им нечто вроде призывного сигнала всякий раз, когда смотрю на них? Так ли это?
Или же подобная бесцеремонность поведения вообще коренится в женской природе?
У меня было вполне ясное представление об ответе на этот вопрос, но меня это не удовлетворяло. Такое уж свойство моего сознания, что одни лишь догадки его не устраивают; ему необходимы доказательства.
Я должен был выяснить, что является виновником всего происходящего — я или они, и, имея в виду данный вопрос, я решил провести простой эксперимент своего собственного изобретения, используя крыс Билли Спеллинга.
Год назад или около того мне пришлось намучиться с одним невозможным мальчишкой-хористом по имени Билли Спеллинг. Три воскресенья подряд этот шалопай приносил с собой в церковь пару белых крыс и выпускал их на пол во время моей проповеди. В конце концов я отобрал у него животных, принёс их домой, посадил в ящик и поставил его в сарае, в глубине приходского сада. Исключительно из соображений гуманности я продолжал их кормить, и в результате, но без всякого поощрения с моей стороны, эти создания начали очень быстро размножаться. От двоих получилось пятеро, а от пятерых двенадцать.
Именно на этом этапе я решил использовать их в исследовательских целях. Мужских и женских особей оказалось как раз поровну, по шести штук, так что условия были идеальными.
Сначала я разделил самцов и самок, поместил их в две отдельные клетки и оставил так на целых три недели. Крысы, как известно, твари крайне похотливые, и любой зоолог скажет вам, что для них это невыносимо долгий период раздельной изоляции. Я подозреваю, что одна неделя вынужденного воздержания для крысы равняется примерно году того же самого для таких, как мисс Элфинстоун и мисс Прэтли, так что, как видите, я поступил совершенно верно, создав аналогичные условия.
Когда три недели прошли, я взял большой ящик, разделённый пополам лёгкой перегородкой, и поместил самок с одной стороны, а самцов с другой. Перегородка состояла всего лишь из трёх струн натянутой проволоки с расстоянием в один дюйм, но по этой проволоке пробегал мощный электрический ток.
Чтобы отчасти приблизить эксперимент к реальности, я дал имя каждой самке. Самая большая, с самыми длинными усами, была мисс Элфинстоун. Другая, с коротким тонким хвостом, — мисс Прэтли. Самая маленькая из всех — мисс Ануин, и так далее. Самцы, все шестеро, были мной.
И вот я притащил стул и уселся наблюдать результат.
Все крысы по натуре подозрительны, и сразу после того, как я соединил оба пола в ящике с одной лишь перегородкой между ними, ни одна из сторон не двинулась. Самцы уставились на самок через перегородку.
Самки отвечали им таким же застывшим взглядом, ожидая от них первого шага. Я видел, как с обеих сторон нарастает нетерпение. Усы дрожали, носы дёргались, и внезапно какой-нибудь длинный хвост резко щёлкал по стенке ящика.
Через некоторое время от своей группы отделился первый самец и с опаской, припадая брюхом к полу, приблизился к перегородке. Он прикоснулся к проволоке, и его мгновенно убило током. Оставшиеся одиннадцать крыс ошарашенно замерли.
Прошло ещё девять с половиной минут, в течение которых ни одна из сторон не шевелилась, но я заметил, что, если самцы неотрывно смотрели теперь на мёртвое тело своего собрата, то самки по-прежнему не сводили глаз с самцов.
И вдруг короткохвостая мисс Прэтли не выдержала.
Она скачками подалась вперёд, ударилась о проволоку и свалилась замертво.
Самцы прижались ближе к полу и принялись задумчиво рассматривать два трупа у перегородки. Самки тоже, казалось, были потрясены, и последовал ещё один период неподвижности.
А затем мисс Ануин начала проявлять признаки нетерпения. Она захрапела в голос, поводя подвижным кончиком розового носа из стороны в сторону, и вдруг начала быстро дёргаться всем телом вверх-вниз, будто делая отжимания. Она обежала взглядом своих четырёх товарок, высоко взметнула хвост, словно говоря «ну, девочки, я пошла», решительно приблизилась к проволоке, просунула голову — и с ней было покончено.
