Самцы прижались ближе к полу и принялись задумчиво рассматривать два трупа у перегородки. Самки тоже, казалось, были потрясены, и последовал ещё один период неподвижности.
А затем мисс Ануин начала проявлять признаки нетерпения. Она захрапела в голос, поводя подвижным кончиком розового носа из стороны в сторону, и вдруг начала быстро дёргаться всем телом вверх-вниз, будто делая отжимания. Она обежала взглядом своих четырёх товарок, высоко взметнула хвост, словно говоря «ну, девочки, я пошла», решительно приблизилась к проволоке, просунула голову — и с ней было покончено.
Шестнадцать минут спустя впервые зашевелилась мисс Фостер. Мисс Фостер прославилась в посёлке своими кошками, которых она разводила, и недавно она так обнаглела, что прибила большую вывеску на своём доме, что на Хай-стрит: КОШАТНИК ФОСТЕР.
В процессе долгого общения с этими животными она переняла их злопакостнейшие свойства, и всякий раз, когда она в помещении проходила мимо меня, я сразу же чувствовал, даже сквозь дым её папиросы, слабый, но въедливый запах кошки. Она никогда не поражала меня контролем над своими низменными инстинктами, и поэтому я не без удовольствия наблюдал теперь, как глупо расстаётся она с жизнью в последнем отчаянном рывке к мужскому полу.
Следующей была мисс Монтгомери-Смит, маленькая настырная особа, однажды пытавшаяся уверить меня в том, что она помолвлена с епископом. Она скончалась, пытаясь проползти по-пластунски под нижней проволокой, и я, признаться, подумал, что в этом удивительно точно отразилась вся её жизнь.
А пять оставшихся самцов не двигались и ждали.
Пятой выступила мисс Пламли. Это хитроумное создание постоянно опускало записочки, адресованные мне, в мешок для пожертвований. Только в прошлое воскресенье, считая в ризнице деньги после утренней службы, я наткнулся на одну из них, засунутую внутрь свёрнутой десятишиллинговой купюры. Бедняжка, вы так хрипели сегодня, когда читали проповедь, — говорилось в ней. Позвольте мне принести вам бутылочку домашней вишнёвой наливки, она очень помогает при ангине. С любовью, Юнис Пламли.
Мисс Пламли неторопливой иноходью подобралась к перегородке, принюхалась кончиком носа к средней проволоке, приблизилась ещё чуть-чуть и получила двести сорок вольт переменного тока во все свои члены.
Пятеро самцов наблюдали смертную расправу, не покидая своих мест.
Теперь на женской половине оставалась только мисс Элфинстоун.
В течение целых тридцати минут ни она и ни один из самцов не двигались. Наконец на мужской половине произошло шевеление: один из самцов сделал шаг вперёд, поколебался, хорошенько подумал и медленно опустился на пол, поджав лапки.
Мисс Элфинстоун, вероятно, обманулась в лучших ожиданиях, так как внезапно, с горящими глазами, она рванулась вперёд и произвела летящий прыжок над перегородкой. Это был эффектный перелёт, и ей он почти удался, но одна из её задних лапок задела проволоку — и последней самки не стало.
Я не могу передать вам, сколь благотворно сказалось на мне наблюдение за этим простым, но — хотя я и сам это говорю — довольно остроумным экспериментом. Одним щелчком я обнажил чудовищную похотливость и необузданность женской натуры. Мой собственный пол был оправдан, моя совесть — очищена. В мгновение ока все эти досадные приступы вины, от которых я так долго страдал, вылетели в форточку. Чувство собственной невиновности сразу же придало мне сил и спокойствия.
Несколько минут в моей голове вертелась дурацкая идея пустить ток по чёрным железным прутьям, огораживавшим приходской сад; хотя, впрочем, и ворот было бы достаточно. Тогда, сидя в библиотеке, я мог бы с комфортом развалиться в кресле и наблюдать в окно, как настоящие мисс Элфинстоун, Прэтли и Ануин подходят одна за другой и получают по заслугам за приставания к честному мужчине.
Дурацкие мысли!
Но вот что я действительно должен сделать, сказал я себе, так это сплести вокруг себя некое подобие невидимой электрической сетки, использовав для этого фибры собственной нравственности. За этой сеткой я буду абсолютно неуязвим, тогда как враги, нарываясь на неё, упадут бездыханными.
Я начну с усвоения бесцеремонных манер. Я стану резко разговаривать со всеми женщинами и не буду им улыбаться. Я больше не отступлю ни на шаг, когда какая-нибудь из них приблизится ко мне. Я не сдам позиций и прожгу её взглядом, а если мне покажется, что она сказала что-либо непристойное, я грубо оборву её.
Именно в таком настроении я отправился на следующий же день на теннис у леди Бердуэлл.
Сам я не был большим игроком, но её светлость любезно пригласила меня зайти и присоединиться к гостям в седьмом часу, когда игра закончится. Я полагаю, она подумала, что присутствие священника придаст собранию определённый вес, и, наверное, она надеялась уговорить меня повторить то представление, которое я давал у неё в прошлый раз: я сел за фортепиано и целый час с четвертью, а после ужина ещё четверть часа развлекал гостей подробным описанием эволюции мадригала в разные века.
Я подъехал к воротам на своём велосипеде ровно в шесть часов и прокатил по длинной аллее к дому. Это было на первой неделе июня; по обеим сторонам дороги буйно цвели розовые и пурпурные рододендроновые кусты. Я чувствовал себя на редкость беспечным и неустрашимым. После вчерашнего эксперимента с крысами никто не мог застать меня врасплох. Я точно представлял, чего мне следует ожидать, и был соответствующе вооружён. Вокруг себя я возвёл ограждение.
— А, здравствуйте, викарий, — воскликнула леди Бердуэлл, приближаясь ко мне с протянутыми руками.
Я не отступил и посмотрел ей прямо в глаза.
— Ну как там Бердуэлл? — сказал я. — Всё ещё в городе?
Я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь до меня называл лорда Бердуэлла в её присутствии таким манером, не будучи с ним даже знакомым. Это пришибло её на полпути. Она странно посмотрела на меня и не нашлась, что ответить.
— Я, пожалуй, сяду, если не возражаете, — сказал я и прошествовал мимо неё на террасу, где группа из девяти-десяти гостей потягивала напитки, удобно устроившись в плетёных креслах. В основном здесь сидели женщины, обычная компания. Все они были одеты в белые теннисные костюмы, и когда я проходил между ними, моя строгая чёрная одежда сообщала мне, как я рассчитывал, необходимую для такого окружения меру отстранённости.
Дамы приветствовали меня улыбками. Я кинул им и, не улыбнувшись в ответ, опустился в свободное кресло.
— Пожалуй, я закончу свою историю в другой раз, — сказала мисс Элфинстоун. — Боюсь, что викарий её не одобрит.
Она хихикнула и игриво взглянула на меня. Я знал, что она ждёт, когда я выдам свой обычный нервный смешок и произнесу свою обычную фразу о том, какие широкие у меня взгляды, но ничего подобного я не сделал. Я просто поднял один уголок верхней губы с видом лёгкой презрительности (который отрепетировал утром перед зеркалом) и затем произнёс громко и отчётливо: Men sana in corpore sano.
— Что это значит? — воскликнула она. — Повторите, викарий.
— В здоровом теле здоровый дух, — ответил я. — Это такой фамильный девиз.
Довольно долго после этого длилась неловкая тишина. Я видел, как они переглядываются друг с другом, хмурятся и встряхивают головами.
— У викария хандра, — заявила мисс Фостер, та самая, что разводила кошек. — Я думаю, ему следует выпить.
— Благодарю, — сказал я, — но я вообще не пью. Вы ведь знаете.
— Тогда прошу вас, позвольте мне принести вам стакан прекрасного освежающего крюшона!
Последняя фраза тихо, но весьма неожиданно прозвучала где-то сзади, справа от меня, и в голосе говорившего был оттенок такой искренней заботы, что я оглянулся. Я увидел женщину редкой красоты. До этого я встречал её лишь однажды, около месяца назад.
Её звали мисс Роуч, и я вспомнил, что тогда она поразила меня своей очевидной непричастностью к всеобщей суете. Особенно меня впечатлили её мягкие, сдержанные манеры; и тот факт, что в её присутствии я не чувствовал неловкости, ясно свидетельствовал о том, что это была не такая женщина, которая станет на меня посягать.
— Я уверена, что вы устали, проколесив такое расстояние, — сказала она.
Я всем корпусом повернулся в кресле и внимательно посмотрел на неё. Без сомнения, она была замечательной особой — необычайно мускулистая для женщины, широкоплечая, с сильными руками и огромными выпирающими икрами на обеих ногах.
— Большое спасибо, мисс Роуч, — сказал я, — но я ни в каком виде не употребляю алкоголя. Может быть, стаканчик лимонада…
— Крюшон сделан исключительно из фруктов, падре.
Падре! За одно только это слово я мог полюбить человека. Есть в этом слове что-то по-военному мужественное, наводящее на мысли о строгой дисциплине и офицерской выправке.
