Наш отдел решил продолжить тризну — сбегали за водкой, взяли в буфете кислой капусты и горячие сосиски. Да еще к нашей компании примкнул Жуков из соседней лаборатории.
— Отец у меня умер в восемьдесят пять, — рассказывал он, дымя сигаретой. — Никогда в жизни лекарств не принимал. Считал, они снижают сопротивляемость организма. Он на том же кладбище, где мы вчера были, похоронен. Я, пока вся эта процедура тянулась, успел сходить к нему на могилку. Еловых веточек положил…
А Криворогов после первой же рюмки закосел и стал рассказывать, каким одеколоном пользуется после бритья. Сообщил, что на день рождения подарил жене парфюмерный набор: духи и одеколон.
— Естественно, одеколон она мне отдала, — хихикал он, радуясь собственной сметливости.
И все остальные тоже смеялись.
Я вышел из комнаты, побродил по этажам, а когда вернулся, остолбенел: в отделе никого не было, только Криворогов сидел за моим столом и, выдвинув ящики, рылся в моих бумагах. Увидев меня, он опустил глаза, побагровел и, наклонив голову, выскочил из кабинета.
Следующим утром он меня приветствовал как ни в чем не бывало. Жирное его лицо и толстые губы лоснились семужным румянцем. Я стал вспоминать: как давно и почему возникла наша обоюдная неприязнь? Но причин отыскать не мог. Странное чувство, когда с первой же встречи, с первого обмена взглядами числишь человека этаким ходячим радиоприемником, чьи волны не хочешь, не желаешь воспринимать. Что-то тебя упрямо отталкивает, отвращает от него… В раздумьях об этом необъяснимом феномене отторжения на расстоянии прошло время до обеда. А потом пришел лупоглазый замдиректора и объявил, что нас троих — Криворогова, Жукова и меня — отряжают для поездки в лесхоз, за новогодней елкой.
Вскоре мы тряслись в открытом, даже без брезентового полога грузовике. Холод был страшный, сверху нас запорошивало снежком. Я молчал. Криворогов и Жуков переговаривались вполголоса.
Когда прибыли на место, уже наступали сумерки. Лесник с нами в чащу не пошел, а мы, проваливаясь по колено, отправились выбирать красавицу для актового зала. Криворогов и Жуков спорили: одна им казалась кособокой, другая — слишком жиденькой. В конце концов срубили три штуки, вместо разрешенной одной. И как срубили! Если бы целиком, под корень, а то отхватили густые разлапистые верхние ярусы, оставив на кочерыжке погибать нижние реденькие, но ведь живые! Обрекли их на мучительную и медленную агонию. Этот каприз, тупое человеческое привередничанье меня больше всего и взбесили.
В грузовике Криворогов принялся меня доставать:
— Ну и видок у тебя был, когда ты застиг меня за своим столом… Ты чего так переживаешь-то? Что такого я мог у тебя найти? Я надеялся: вдруг у тебя бутылка припрятана?
Я крепился, не реагировал.
Он же не унимался:
— Ты наверняка что-то хочешь мне по этому поводу сказать… Скажи…
Тут я и заорал:
— Вам бы так головы пообстригать, как вы елки обкорнали, кретины! Жуков опешил, а Криворогов схватился за топорик.
— Ах ты гад! — шипел он. — Я тебя прикончу!
Разумеется, я не стал продолжать выяснения. Он в аффекте и точно мог треснуть меня обухом по затылку.
— Скотина! Свинья! — все же пробормотал я. — Рыться в чужих вещах! Спрашивать надо. — И повернулся к нему спиной.
Криворогов вскоре остыл и захрапел, привалившись к бортику, а Жуков меня увещевал:
— Неужели из-за каких-то елок будешь портить отношения? Ты хоть знаешь, чей Криворогов родственник? Той самой тетки, старухи, которая была у нас директором…
Я и сам давно заметил — не только на примере нашего института: люди сбиваются в стада и стаи, создают сообщества и иерархии, устанавливают внутри своих объединений такие законы, которые тесно и прочно связывают каждого индивида с другими членами коллектива, заставляя разрозненных представителей мужской и женской половин смыкаться, сплачиваться, держаться вместе. Для этого прибегают к различным формам и способам диффузии — от добровольных выездов за город, где, на манер слонов или лосей, устраивают набег на ближайший лес и ощипывают, объедают зеленые насаждения, ягоды и грибы, до принудительных, по примеру волков, охотничьих нападений на отбившихся от стада коров и овец… А то вдруг скопируют идиллическое обезьянье царство, в котором подданые опутаны не только системой взаимных услуг, потачек и поблажек, вылавливанием друг друга блох, но и родственными, кровными узами. Все охваченные такой заботой человеческие особи очень скоро оказываются сплавлены в монолитное целое.
В чем, однако, величие и превосходство человека над остальными существами? В том, что он один наделен всем тем богатейшим набором качеств, которые рассредоточены в громадном и разнообразнейшем животном мире. Награжден целым спектром талантов, распределенных между другими обитателями огромной планеты… Человеку, в отличие от моллюска, медузы, дельфина, носорога, тигра дано выбирать, каким арсеналом внешних и внутренних средств пользоваться для достижения цели на данном историческом отрезке. Человек может делаться попеременно то травоядным, то хищным, то нападающим, то жертвой.
Рита мне внушала:
— Да, люди выживают… То подберут корочку с пола… То склюнут зернышко с подоконника… То отщипнут украдкой от общего каравая… То отгрызут у зайчишки лапу… То полакомятся падалью… То сами себя зажарят… И они не особенно задумываются обо всем этом…
Наблюдая за сослуживцами и соседями, я пришел к выводу, что они именно так себя и ведут. И другой жизни попросту не ведают.
Взять хотя бы семью из квартиры справа. Такая у них происходила из-за всего постоянная возня. Склока. Перебранка. Мужа разбил паралич. После инсульта он стал нервным, раздражительным, бесился, что жена не понимает его нечленораздельную речь. Орал на нее. Вернее, мычал. (Мне из-за стенки было слышно — точно, как разъярившийся бык). А жена нервничала, что муж болеет и стал чокнутым. У нее от переживаний выступил опоясывающий лишай. И вот она стала просить дочку, которая, кстати, живет в соседнем доме, в трехкомнатной квартире вдвоем с мужем, чтоб забрала отца хоть на время к себе. Дочка не соглашалась, видимо, муж ей запретил — и его легко понять. Мать обиделась. Психовала и скандалила с парализованным. Вымещала на нем свои стрессы. А еще ходила лечить лишай в поликлинику. И когда однажды не застала своего врача, а нарвалась на дежурную, которая ей сказала, чтоб она шла домой и лечилась сама, сочла, что чаша ее терпения переполнена. Что стала никому не нужна. И наглоталась каких-то таблеток. Будто это могло хоть в какой-то мере исправить или облегчить ситуацию!
Ее откачали, она лежит дома. Дочь, перепуганная угрозой стать виновницей смерти матери, забрала парализованного папашу к себе. Отец плачет и хочет домой, к жене, там ему лучше (он это понял), но на него никто не обращает внимания.
Другая моя соседка по лестничной клетке — убогое существо — пропахшая чесноком старушка. Но в мой дом, в мою квартиру она вплывает, как щука в аквариум, полный золотых рыбок.
Чеснок — единственный овощ, который она может себе позволить. По причине крайней нищеты. Однако слабенькая, немощная эта старушенция, будучи вдовой некогда известного скульптора, по отношению ко мне является настоящей кровопийцей. Чего она от меня добивается, зная, что моя зарплата не больше, чем ее пенсия? Но она постоянно предлагает купить какую-нибудь из оставшихся в ее распоряжении гипсовых работ. (Возможно, у меня самый интеллигентный вид из всех, кто живет в нашем доме.) Сами понимаете, какого качества эти ублюдочные работы. Какие-то перекошенные, раскрошившиеся фигурки, которые уже побывали в комиссионных и антикварных магазинах, и там отказались их взять.
В конце концов я выбрал из этого собрания уродов и уродок небольшую фигурку — женщину под зонтом и с собачкой на проволочном поводке. Просто из жалости. Старуха ведь погибала от дистрофии. Благодарностью было то, что она удесятерила свои усилия по впариванию мне очередного шедевра. Так что я вынужден избегать встреч с ней и в дом вхожу с опаской и оглядкой, стараясь не столкнуться ненароком с пропахшей чесноком ведьмой.
Третья моя соседка потеряла сначала сына, потом мужа. Сын заболел волчанкой. Врач отправил его на море. Я могу не знать, что это за болезнь, мальчик и его мать могли этого не знать. Но врач-то должен был знать, что такому заболеванию противопоказаны юг и жара!
Впрочем, теперь я думаю: почему мать не проверила по книгам, справочникам, не поинтересовалась у специалистов — правильно ли действовал доктор?
И ведь, наверно, убивший мальчика негодяй был в основе своей неплохим, просто безалаберным парнем… И никто не приучил его заботиться о последствиях собственных поступков… Такой же ласковой, мягкой, сердечной была врачиха, предлагавшая мне — из самых добрых побуждений — операцию, чтобы избавиться от элементарного плоскостопия. Мои родители в благодарность за ее заботу носили ей подарки. Дешевенькие духи. И считали, что это очень даже роскошно.
