Помолчали. И она добавила:
– Ты не бойся. Я чистая.
Светлов молчал.
Дама отошла к своему кавалеру. Они шептались некоторое время. Потом мужик подошёл к Светлову:
– Ты чё, мужик? Думаешь кинем? Мы не такие. Давай так – ты даёшь шестнадцать копеек, а она тебе отсосёт прямо здесь. Конкретно. Вот здесь за пальмой встанешь, а я прикрою.
– Я не хочу, – сказал Светлов.
– Зря, – сказал мужик. – Она ещё на ходу. Хорошая баба, конкретно. Горячая. Так что ты это напрасно.
Он вернулся к собутыльнице и они, совещаясь стали перебирать копейки. Гулкое эхо перекатывалось по залу, подчёркивая человеческое одиночество.
Женщина с усталым лицом выдала Светлову пакет с лекарством. Он стал укладывать пакет в сумку, прислушиваясь к происходящему в другом конце зала.
– Валя! Может на огуречный хватит? – слышался голос мужчины. Звенела мелочь, выкладываемая на прилавок.
– Я уже считала вам. Не хватает.
– А на что хватит? – голос мужчины был полон надежды.
– На шампунь хватит.
Пауза. Потом отчаянно:
– Ладно. Давай шампунь!
Светлов подошёл к прилавку. Протянул деньги:
– Дайте им, пожалуйста, два огуречных лосьона.
Продавщица скривилась:
– Им, товарищ, я ничего не дам. Потому что они состоят на учёте в наркологическом диспансере и я не имею права. Вам, если хотите, пожалуйста. Только имейте ввиду, что Вы губите их своей жалостью.
– Тогда дайте мне, если иначе нельзя, – сказал Светлов.
Светлов оглянулся на страждущих и понял, что он сотворил чудо. Такие глаза, наверное, были у евреев в пустыне, когда с небес посыпалась спасительная манна.
Такие глаза могли быть только у казнимого, увидевшего, что сломалось древко секиры в руках палача.
Светлов получил два зеленоватых пузырька, впихнул их в дрожащие руки и выбежал из аптеки.
– Дети тоже разные бывают, – сказал Михал Михалыч ни к селу, ни к городу.
Потом достал из кармана несколько орешков и поделил их между тремя бойкими белками, которые крутились возле ног, выклянчивая гостинец.
Помолчали. И Михал Михалыч продолжил:
– Где-то в конце сороковых мамина подруга Шура привела к нам на смотрины своего очередного мужа. Где она их находила мужиков при послевоенном дефиците – это для меня до сих пор загадка. Но находила. Её нового мужа звали Василий Васильевич. Дядя Вася – так он велел мне его называть.
Дядя Вася мне сразу понравился. Во-первых у него была красивая наколка на руке, во вторых он умел очень громко петь: «Я помню тот Ванинский порт». Но самое главное – у дяди Васи был полный рот блестящих металлических зубов.
– Чистая сталь! – хвастался дядя Вася. – Хочешь вилку перекушу?
А потом начинал бесконечные рассказы о Колымских лагерях.
Отец с матерью только тревожно переглядывались.
Но мне дядя Вася очень нравился. Я похвастался мальчишкам во дворе, что у моего друга дяди Васи железные зубы, и он кого хочешь загрызёт. Пацаны мне не верили и дразнили другом крокодила. Но это до поры до времени.
А потом настал час моего триумфа. Мы играли в пристенок, когда во дворе появился Гришка косой со своей шпаной. Они подошли к нам и Гришка отобрал все наши копейки. Он ещё подбрасывал их в ладони, когда раздался голос дяди Васи:
– Отдай детям, сявка. Накажу.
Дядя Вася стоял во всей красе – в распахнутом чёрном бушлате и тельняшке.
– Канай отсюда, дядя, – сказал Гришка и сверкнул финским ножом.
Дядя Вася спокойно подошёл к Косому, как-то очень ловко и моментально закрутил ему руку назад, отобрал нож и дал крепкий поджопник.
Деньги нам были возвращены с обещанием переловить нас по одному, а мой авторитет во дворе взлетел на недосягаемую высоту.
Так-то...
Что дальше?..
А дальше вот что.
Дядя Вася очень быстро с тётей Шурой разошёлся и начал жить бобылём. Время от времени он заходил к нам. Они с отцом выпивали по рюмке и дядя Вася пел про Ванинский порт. Пел и плакал.
Потом я вырос и вернулся в городишко только после смерти отца. Надо было маму поддержать и морально и материально.
Дядя Вася по-прежнему иногда заходил к нам и занимал троячок до получки. Деньги он отдавал исправно, и мама шутила, что одолжить дяде Васе – всё – равно, что в сберкассу положить.
Потом дядя Вася внезапно ослеп, его устроили в дом престарелых и я забыл о «друге детства».
Однажды в дверь позвонили. На пороге стоял мужчина в форме подполковника инженерных войск. Он представился сыном дяди Васи, сказал, что дядя Вася умер. А перед смертью дал мой адрес и сказал, что я помогу в организации похорон.
Ну, как не помочь? Дело святое.
На похоронах я узнал, что дядя Вася ветеран войны, что имеет ряд правительственных наград, что свои прежние проступки искупил кровью, будучи в штрафной роте.
А когда всё закончилось и мы сели с подполковником помянуть дядю Васю, он мне вот что рассказал.
Оказалось, что дядя Вася был обычным инженером. И когда в конце тридцатых начали грести инженерно-технический состав, дядя Вася взломал двери магазинчика на окраине города, выпил две бутылки водки, закусил шоколадкой и заснул на полу.
Дали ему сущие пустяки по тем временам – пять лет. И при этом, – что главное, – семья не была поражена в правах.
На зоне дядя Вася «раскрутился». За убийство сокамерника ему добавили десятку и отправили на Колыму. Оттуда он и попал в штрафную роту.
– Я всю жизнь его искал, – говорил подполковник. – Он ведь ради меня и мамы пожертвовал собой.
Оказалось, что нашёл он своего отца только за две недели до его смерти. Но нашёл.
Такое вот счастье выпало дяде Васе: сына повидал.
Мы ещё помолчали минут десять. И Михал Михайлович, закурив, подвёл итог:
– А у меня столько детей по миру разбросано – Вы, Боря, и представить себе не сможете! И никто из них меня не ищет. Впрочем, я думаю, что это не их вина.
После смены всех собрали в Красном уголке на профсоюзное собрание. Председатель Цехкома Савка Фёдотов пристальным взглядом окинул зал, соображая кто из рабочих не пришёл. Пришли все и Фёдотов начал:
– Товарищи! Давайте без лишних условностей и коротенько. Все домой торопятся.
На повестке дня у нас сегодня два вопроса. Первый : « О выделении продуктового набора». Второй : « О безобразном поведении слесаря Минченкова». Кто за предложенную повестку дня? Прошу голосовать. Так... Единогласно. Значит, приступим.
Савелий помолчал для весомости, а потом весомо и важно сказал:
– Значит так, товарищи. Мне удалось на цехкоме отстоять интересы нашего цеха и в очередной раз выбить продуктовые наборы.
В зале довольно зашушукались, а Федотов продолжил:
– Короче, товарищи, обсуждать тут нечего. До субботы сдаём по пятнадцать рублей, а в понедельник получаем продукты и сдачу, если таковая будет. Кто против? Все за. Тогда, товарищи, перейдём ко второму вопросу. Значит так. Пришла бумага из городского медвытрезвителя. Оказывается, в прошлую субботу слесарь Минченков побывал в этом полезном учреждении. Уверен, что мы единогласно осудим безобразный поступок Минченкова. Предлагаю вынести ему общественное порицание с лишением тринадцатой зарплаты. Кто за? Прошу голосовать.
Рабочие угрюмо молчали. Потом сварщик Прокофьев сказал:
– Как это так? Не разобрались и сразу голосовать? Нет. Пусть в начале Минченков сам скажет что и как. А мы разберёмся.
Массивный Минченков встал с места:
– Там как вышло? Там недоразумение вышло, мужики. Зашёл я в стекляшку. Взял двести грамм и бутерброд. Сел – смотрю собака на задние лапы встала и в окно заглядывает. Я присмотрелся – пойнтер. Ей Богу, пойнтер. Чистокровный. Кто-то выгнал, наверное. Ну, я водку выпил, а бутерброд собаке понёс. Выхожу, смотрю какой-то шибздик собаке – под дых с носка. Ну, я и приложил этому гаду в лыч. Он упал, а тут милиция. И отвезли.
– Интересно мне кто это мусоров вызвать успел? – сказал Тадеуш. У него, несмотря на молодость, уже было две «ходки», и милицию он недолюбливал.
– А никто их не вызывал, – объяснил Минченков. – У них машина уже за углом стояла.
– А дальше что? – спросил Прокофьев.
– А дальше известно что. Отвезли. И меня и «дохода» этого. Стали протокол составлять. Я говорю – так и так. По-человечески отнеслись. С пониманием. Написали, что этот придурок в пьяном виде зацепился за бордюр, упал и сломал себе челюсть. Его в больницу, а меня на ночёвку.
– Что ж ты, Савка, свинячишь? – спросил Тадеуш у Федотова. – Менты, значит, по-человечески, а мы, как волки позорные? Не буду голосовать.
– И мы не станем! – понеслось по залу.
– Как же так, товарищи? – растерялся Федотов. – Мы же обязаны отреагировать, так сказать, на сигнал...
– Хорошо, – вмешался начальник цеха. – Обязаны – значит отреагируем.
Предлагаю первым пунктом вынести Минченкову общественное порицание, а вторым снять это порицание за успехи в труде и общественной жизни. А тринадцатая тут вовсе ни при чём.
