— Вчера привезли его подружку с «лейкой» после пересадки костного мозга. Лежит в интенсивке. Рудольфовна сказала, что для лучшей усвояемости чужих мозгов ей нужны положительные эмоции. Вот дудочник и наяривает, чтобы ей не скучно было... Слушай, одолжи плеер, хотя бы на время? Послушай пока дудочника, смотри, как играет, а я радио половлю, идет?!
«Лейкой» у нас обзывают лейкемию. Харон, как всегда, был в курсе всех событий, происходящих в больнице. Ничего не отвечая, я вернулся к своей кровати и, устроившись поудобней, снова напялил наушники. «Ну сколько можно жидиться!» — проворчал Антоша, покидая палату.
С тех пор соло на альт-саксофоне звучало по утрам ежедневно. Не успевала Оленька разнести по койкам градусники и поменять капельницу за ширмой, как юный музыкант открывал свой сольный концерт, который не прерывался по часу, а то и больше. Он взбирался на пенек к семи утра, а заканчивал выступление не позже полдевятого, должно быть учился в консерватории. Через несколько дней мы настолько привыкли к маленькой утренней серенаде, что когда однажды трубач в синей курточке немного припозднился, несколько ходячих больных, не сговариваясь, сгрудились у окна, высматривая утреннюю пташку. Несмотря на то что особых ценителей классической музыки у нас не наблюдалось, ежедневные концерты удивительным образом изменили атмосферу, царившую в палате. Георгий Петрович перестал врубать на полную катушку «Радио Шансон», правда всего лишь до обеда, но уже это можно было считать прогрессом. У Кирилла прорезался аппетит не только к духовной пище, и он больше не отказывался от утренних каш, что его мама сочла проявлением божественного чуда. Виталик перестал скрипеть зубами и попросил у меня что-нибудь почитать. И даже дыхание того, кто лежал за ширмой, стало гораздо размеренней.
Сказка закончилась ровно через две недели. В одно прекрасное больничное утро пенек долго оставался пустым. Никто не задавал вопросов, но было понятно, что нервничают все. «Отыгрался дудочник, — прервал тревожное ожидание появившийся в дверях Антоша. — Рудольфовна сказала, что донорские мозги не прижились. Так что кина не будет. Скоро повезу его куколку в подвал». В ответ не прозвучало ни слова. А в следующую секунду, словно наперекор Антошиному приговору, тишину разрезал протяжный крик трубы за окном. От неожиданности я чуть не выдернул катетер. Но вместо привычной классической программы мы услышали дикую какофонию звуков, напоминавшую одновременно вопль обезумевшей птицы, штопор вагнеровских валькирий и пионерский горн. Все это продолжалось меньше минуты, и закончилось каким-то непонятным шумом.
Когда мы подоспели к окну, человек в синей курточке уже исчез. А рядом с пеньком валялся страшно искореженный альт-саксофон.
***
— Ты знаешь, я давно хотела тебе сказать... Ты удивительный. Нет, правда удивительный. Ты, наверное, даже не заметил, какая я закрытая. Мне всегда было сложно сходиться с людьми. Знакомиться. Не знаю почему. С учетом того, что недостатка внимания со стороны мужчин я не чувствовала никогда, это может показаться странным. Да я и вправду, наверное, чуть-чуть странная. Не такая, как все, что и говорить... Они все твердят, что я красивая, да. Я и сама это знаю. Они делают мне комплименты. Но мне не нужны комплименты. Они смотрят... они просто раздевают меня глазами. Но мне кажется... не просто кажется, я в этом уверена... они все видят только оболочку, мое лицо, мое тело, мои ноги, понимаешь? Они слепые, слепые... Не могут, не хотят заглянуть глубже, да им этого и не надо. А я не хочу быть для кого-то только телом. Я хочу знать, твердо знать, что если бы я не была такой... такой, как они говорят, — «красивой», мужчина, который рядом со мной... мой мужчина все равно бы нашел во мне то, что достойно любви. Понимаешь? Вот почему сверстники мне безразличны — среди них таких не бывает... А мужчин намного старше себя я боюсь. Может быть потому, что у меня нет отца. Глупости говорю, да?
Ты другой. Совсем другой. Я сначала даже подумала, что тебя не интересуют женщины. Ты никогда не смотришь на меня, как другие мужчины. Животным взглядом. Взглядом, от которого меня тошнит. В котором только похоть, тупое желание. И в то же время я чувствую, что я тебе не безразлична. Мне нравится, что ты видишь во мне не только самку, не только красивую куклу. Тебе ведь тоже интересно со мной разговаривать, спорить... Ну ведь правда интересно, я же чувствую... Мне нравится, как ты говоришь, как куришь трубку, нравится, как ты заводишься, когда о чем-то споришь, нравится, как ты умеешь слушать... Я до сих пор не могу понять, как мы так быстро нашли общий язык. Мне это совсем не свойственно... Я уже повторяюсь, прости... Просто я хочу сказать, что с наших самых первых встреч мне стало казаться, что мы знаем друг друга уже тысячу лет, что мы... ну, как с одной планеты, понимаешь?
В Академии художеств нас заставляли рисовать углем розочку, стандартный гипсовый слепок. Я старалась, очень старалась и была уверена, что у меня получилось, но когда преподаватель подошел к мольберту, не говоря ни слова, он взял из моей руки уголь и перечеркнул лист наискосок... Одним движением. Ты ведь знаешь, я не плакса, но тогда я рыдала так, как никогда в жизни. Неделю глаза не высыхали... Вокруг все думали, что у меня неудачный роман, что меня кто-то бросил, а у меня тогда не было никого, я ни с кем не встречалась, просто во мне перечеркнули, углем перечеркнули художника, и это было больно... Очень больно. Так вот, я всегда мечтала, чтобы человек, которого я люблю, был достоин таких же сильных эмоций, как тот перечеркнутый рисунок. Только не со знаком минус, а со знаком плюс. Наверное это слишком высокая планка, не знаю... но до сих пор я таких не встречала.
Что и говорить, ты немножко не тот мужчина, которого я представляла всегда рядом с собой... Я имею в виду не внешность, другое... Как бы тебе объяснить... Я, как дурочка, мечтала о какой-то личности... никакой конкретики... просто когда-нибудь придет тот, кого я сразу узнаю. Теперь я поняла, что это глупость. Сейчас мне нужен такой человек, как ты... И еще я должна признаться... да ты наверное и сам понял... В общем... я хочу, чтобы ты был первый. Раздень меня... Только о презервативе не забудь, пожалуйста... Почему ты так на меня смотришь? Да что с тобой такое?..
Ты что, импотент?
***
Трепан для биопсии костного мозга состоит из режущей части, рукоятки, крепежного болта и тупоконечного эжектора. Режущая часть трепана представляет собой цилиндрическую фрезу длиной 70 мм. Внутренний диаметр фрезы в дистальной части равен 1,9—2,3 мм, что позволяет исключить повреждение биоптата при вырезании столбика и извлечении его из инструмента, а внешний диаметр — 3,2—3,8 мм.
Перед выполнением процедуры режущую часть трепана стерилизуют кипячением и асептично фиксируют в гнезде рукоятки болтом. После пальпации зоны tuberositas iliaca posterior у больного и обработки биопсийного поля йодно-спиртовой смесью проводят подкожную и поднадкостничную инфильтрационную анестезию 2% раствором новокаина (или лидокаина) и глазным скальпелем делают прокол кожи (длиной 2—3 мм). Затем режущий конец трепана проводят через мягкие ткани до надкостницы и вращательно-поступательными движениями проводят трепан через надкостницу, наружный компактный слой и губчатое вещество (вхождение в него сопровождается ощущением «провала», иногда хрустом), достигая внутреннего компактного слоя. Потом трепан извлекают, режущую часть освобождают от зажима и извлекают из нее трепанат на предметное стекло легким выдавливанием с помощью эжектора, введенного со стороны режущего конца. Пинцетом делают отпечатки трепаната для цитологического исследования. Входное отверстие обрабатывают йодом и накладывают асептическую наклейку. Для профилактики кровоизлияния в мягкие ткани желательно прижать наклейку пальцем на 3—4 минуты или наложить груз. Больному рекомендуется 30—40 минут не ходить.
— Скажите пожалуйста, вам уже делали эту трепанбис... трепанбип... ну, эту процедуру, да? А это очень больно, терпеть хоть можно? — нервно облизывает губы сидящий передо мной в очереди новенький. Совсем новенький, еще не лысый.
В этот момент из камеры пыток раздается утробный вопль трепанированного пациента. Еще не лысый вздрагивает, покрывается потом и лезет в карман за носовым платком.
Спустя несколько минут дверь в процедурную медленно открывается, и появляется бледный как полотно Кирилл. Не обращая на нас внимания, он хватается за спинку стула и медленно оседает на кушетку, хрипло бормоча:
— Иже руки Своея горстию содержай концы, Иисусе Боже, Иже Отцу собезначальный, и Духу Святому совладычествуя всяко плотию, явился еси, недуги исцеляя, и страсти очистил еси, слепца просветил еси, и раслабленнаго словом Божественным совоставил еси, сего право ходяща сотворив и одр повелел еси на рамо взяти. Тем же вси с ним воспеваем и поем: щедрый Христе, даждь ми исцеление!
