Усевшись в кресло, менее удобное, чем в конференц-зале, я приготовился посылать его к чертям собачьим. Фактов у него нет, кроме бреда того, кто звал какого-то Ганю, мой джип припаркован на служебной стоянке, я ничего не знаю.
Но мнение свое мне пришлось изменить сразу, едва на стол передо мной рухнул веер фотографий. Поскольку на такой барский жест я не обратил никакого внимания, то есть обратил таким образом, что впору было мне бить по лицу — я зевнул и промычал, Молчанов терпеливо дождался, пока я закрою рот, и кивнул на стол. Я посмотрел на фотографии, и они мне сразу не понравились. На этих фотографиях я:
а) разбиваю локтем стекло в CR-V,
б) сижу в CR-V таким образом, что видна моя задница, а голова при этом находится под панелью,
в) ковыряюсь в двигателе,
г) выезжаю из знакомого мне двора, а в пяти метрах от заднего бампера мчится, потрясая в воздухе кулаками, плотный дядя лет сорока, если залысины и сединка по ее краям означают сорок лет.
— Что было потом, я знаю, — сообщил Молчанов, и я, сколько ни старался, не мог обнаружить на его лице ни гнева, ни хотя бы досады. — Вообще это называется угон транспортного средства. Юрист вы, а не я, так что вам лучше знать, сколько за это обещает УК. С ума сойти. Человек, получающий десять тысяч долларов в месяц, угоняет «Хонду» семилетнего возраста. Вы что, голодаете, Чекалин?
— Если я скажу, что не голодаю, какой будет следующий вопрос?
Молчанов сладко потянулся и принялся играть брелоком на сотовом телефоне. Мне кажется, что мужчине иметь брелок на телефоне необязательно, Молчанов был, видимо, иного мнения. Еще одна заметная разница между нами.
— Зачем вы убили Менялова?
Я не сразу понял вопрос. Мне понадобилось две или три секунды, чтобы еще раз прокрутить его в голове.
Не заметив удивления, начальник СБ СОС вынул из папки, которую держал на коленях, еще пяток фото. На одной я сидел на столе Менялова, на другой он стоял рядом с испуганным лицом, а деформированное лицо мое свидетельствовало о том, что я ему что-то эмоционально говорил. Еще пара фоток — там мы с Меняловым в других позах, «Прелесть», Менялов тянет ко мне руки… пятая: лифтер лежит на полу в луже крови, слева на его шее — глубокий разрез. Настолько глубокий, что делать другой не было необходимости.
С моим лицом произошли, видимо, какие-то изменения, потому что Молчанов воодушевленно выбрался из-за стола и отошел к окну.
— Герман, вы очень несдержанный человек…
— Закрой рот! — и мне тут же стало стыдно за свой детский срыв. — Ты прекрасно знаешь, что это не моих рук дело! Ты прекрасно это знаешь, потому что это твоя рука резала ему сонную артерию, а не моя!..
Молчанов смотрел на меня и был невозмутим, словно меня и не слышал.
— Мила сказала, что в первый же день вашего присутствия в компании вы выразили недовольство Меняловым. Он-де плохо пахнет и дерзок…
Я изумился тому, насколько правильной дорогой двигался Молчанов.
— Я думаю, что в сердцах он мог бросить вам «буржуй проклятый» или «фашист», в общем, что-то из набора тех слов, которые есть в распоряжении душевнобольного человека, которого Сергей Олегович принял на работу из сострадания и по просьбе соседей мальчика, который умирал от голода. Вы решили разобраться и приехали к нему домой. Найти адрес несчастного юристу не составляет труда. Между вами возникла неприязнь, вероятно, молодой человек сорвался и бросился на вас с зубочисткой в руках… В общем… Убийство, угон… Если бы не сотрудники службы безопасности СОС, случайно оказавшиеся в том дворе, то что бы еще, боже правый, вы сделали? Захватили в заложники ребенка и изнасиловали бы его?
Я бы мог для красного словца сказать, что мой мозг лихорадочно работал, выискивая логические ходы, но тогда бы я оказался лжецом. Самым настоящим вруном, потому что мозг мой не работал совершенно. Его словно выключили. Если бы в мою дурную голову вчера пришла догадка, что раз квартира моя под контролем, то и квартира Менялова тоже под контролем, я бы что-нибудь, конечно, придумал. Например, разыскал какой-нибудь косяк в работе Молчанова и устроил торг. Но избыток ощущений всегда мешает работе мысли. Мне вполне хватило и части открытий для стресса.
Менялов между тем вздохнул и отвернулся к окну.
— Чем я могу быть вам полезен, Герман? Вы мне нравитесь как человек, ей-богу…
— Видимо, вы знаете, что делать. Видимо, вы не должны доводить провокацию до конца.
Он покачал головой и вернулся к столу. Взобравшись передо мной на столешницу, демонстрируя демократизм наших с ним отношений, он принялся дышать на меня запахом здоровых зубов.
— Герман, мне сорок шесть лет. Двадцать из них я отдал службе родине. Шесть последних — компании, которая кормит меня и мою семью. Моя обязанность — защищать интересы этой компании, и мне неважно, кто встает на ее пути. Вам было сказано: потеряйте интерес ко всему, что вам не обозначают как работу. Вы не слушаетесь, то есть действуете вразрез интересам руководителя компании. Вам говорят: вот это — красный треугольник. Вход лицам без спецдопуска запрещен. Вы, выслушав это, открываете дверь. Что прикажете с вами делать? — он наклонился и заглянул мне в глаза. — Я вас спрашиваю — что с вами делать человеку, который вот уже двадцать шесть лет жизни добросовестно и точно выполняет свои обязанности?
Молчать в такой ситуации унизительно, но я посмотрел бы на того умника, кто сел бы на мое место. Нужно как-то отвечать. И я ответил:
— Я думаю, вам нужно сжечь эти фотографии. Вместе с картой памяти фотоаппарата. Постричься наголо, надеть на нагое тело оранжевую простыню и лет семь бродить по горам, питаясь одной заячьей капусткой.
Он удивленно отшатнулся от меня и потратил на осмысление тоже две секунды. Смех его прокатился под сводами офиса и улетел в приоткрытую створку окна. Продолжая трястись от хохота, он дотянулся до переговорного устройства и сказал в него ломаным голосом:
— Леонидас, два кофе, пожалуйста!
Напитки в этом офисе разносят мальчики.
— Леонидас?
— Это грек, — успокаиваясь и промокая глаза платком, объяснил Молчанов, хотя мне и так было очевидно, что это не узбек. — Я нашел его на пляже в Солониках. Мальчик резал кошельки у московских туристов.
— Сейчас он режет москвичей?
Молчанов снова засмеялся, и это было во второй раз за восемь дней. Я видел его по многу раз в день, но ни разу не видел на его лице даже подобия улыбки. А тут, при весьма странных обстоятельствах, совершенно не располагающих к веселью, он поражал меня своим задором.
— Он молчаливый парень, тем и хорош.
— Чем взяли? Фотографиями?
Молчанов покачал головой.
— Он молчит, потому что у него вырезан язык.
— Сами этим занимались, или начальник медицинского центра помог?
Молчанов посмотрел на меня с укоризной. Я говорил непристойности.
Леонидасом оказался невысокий чернявый малый лет тридцати. Очевидно, традиции Fridays на сотрудников СБ греческого происхождения не распространялись, поскольку сегодня был вторник, а Леонидас носил джинсовый костюм. Кофе я пить не стал, в доме врага угощения не принимают, и поэтому наблюдал за тем, как его пьет Молчанов.
— Поверьте мне, — убедительно зашевелились его влажные губы, — на отсутствие этого человека никто завтра не обратит внимания. Я о Менялове, если вы не поняли…
— Я понял.
— Так вот, даже сегодня никто не спрашивает: «Где Менялов?» Наоборот, в кабине лифта новый мальчик, и все его приветствуют так, как приветствовали Менялова. А придурок Постников пусть сам лечит свою «Хонду», ей, «Хонде», вообще на свалке место. Но я имею право на получение хотя бы толики благодарности?
— И как должна, по вашему мнению, выглядеть эта моя благодарность?
Молчанов поставил чашку на стол, и я увидел, как из хохотуна он превратился в зловещего типа.
— Чекалин, я скажу тебе откровенно. Если бы не Старостин, я бы уже давно решил с тобой все вопросы. Все время, что я тебя проверял, я не находил за тобой никакой пакостинки. Но тем пуще была моя убежденность в том, что отсутствие мелкой пакостинки означает присутствие в тебе огромной пакости. Доказать это фактами я не могу, потому что ничего, кроме убеждения, у меня нет, а Старостин из тех, кто доверяет только фактам! Он уже сегодня — я уверен — организует контроль за использованием компов в СОС, и чьи-то головы благодаря твоей образованности полетят с плеч! Старик влюблен в тебя и твой ум, я же подарки тебе считал и считаю преждевременными.
Он сполз со стола и поставил на край офисного кресла, на котором я сидел, ногу. Это, видимо, должно было подчеркнуть особо доверительные отношения между нами…
— Что ты ищешь, приятель? Покрытую паутиной истину? Ты хочешь быть главным на этой планете? Доказать миру свою состоятельность и незаменимость? Но посмотри на стол, парень! За два часа я могу разрушить твою жизнь, и это тоже будет выглядеть как поиск истины. Однако я этого не делаю, поскольку помимо личных желаний во мне присутствует долг, подчинение общим интересам. За это мне платят. Вот это есть истина. Я выполняю распоряжения и потому нужен — вот это истина. Тебе подарили квартиру в доме, где проживают крупные московские землевладельцы, акулы шоу-бизнеса и шлюхи известнейших олигархов — вот это истина. Тебя посадили на «мерина», который в полтора раза дороже того, за рулем которого ездит Жванецкий. Но Михал Михалыч его заработал, ты же получил джип в подарок. Тебе, вчерашнему студенту, за просто так выдали в кассе пятьдесят штук баксов — аванс за преданность. Вот это — истина! Почему же ты поступаешь как сукин сын? Почему, когда тебя сажают за общий стол, ты тотчас начинаешь проверять, что у каждого в тарелке, и при этом вытирать о хозяйскую скатерть жирные руки?
