— Что ты ищешь, приятель? Покрытую паутиной истину? Ты хочешь быть главным на этой планете? Доказать миру свою состоятельность и незаменимость? Но посмотри на стол, парень! За два часа я могу разрушить твою жизнь, и это тоже будет выглядеть как поиск истины. Однако я этого не делаю, поскольку помимо личных желаний во мне присутствует долг, подчинение общим интересам. За это мне платят. Вот это есть истина. Я выполняю распоряжения и потому нужен — вот это истина. Тебе подарили квартиру в доме, где проживают крупные московские землевладельцы, акулы шоу-бизнеса и шлюхи известнейших олигархов — вот это истина. Тебя посадили на «мерина», который в полтора раза дороже того, за рулем которого ездит Жванецкий. Но Михал Михалыч его заработал, ты же получил джип в подарок. Тебе, вчерашнему студенту, за просто так выдали в кассе пятьдесят штук баксов — аванс за преданность. Вот это — истина! Почему же ты поступаешь как сукин сын? Почему, когда тебя сажают за общий стол, ты тотчас начинаешь проверять, что у каждого в тарелке, и при этом вытирать о хозяйскую скатерть жирные руки?
Он забыл добавить, что я юрист, и мне должно быть все равно, что Маринку из статистического уволили из-за беременности, что Гореглядов, хлебая кровь, посылал в адрес Старостина проклятья, что компания занимается махинациями, что начальника своего я в глаза не видел, а потому исполняю его обязанности, то есть вся ответственность за юридическое сопровождение махинаций лежит на мне, — он забыл добавить, что и это тоже истина.
Наверное, я погрузился в слишком глубокие раздумья, если заметил, как на моем плече пляшет чужая рука, не сразу.
— Герман, как нам быть?
— Займусь-ка я своими делами, — сдавленно сообщил я. — И напоследок, коль скоро промеж нас такой интимный разговор: что я делать не должен?
Молчанов склоняется над моим ухом и шепчет:
— А ты полистай свои обязанности юриста компании СОС, утвержденные президентом… Всем, чего ты не найдешь выше подписи и печати, ты заниматься не должен.
От него пахнет контрафактным «Хьюго Босс». При зарплате в десять тысяч баксов мог бы купить что-нибудь поприличнее.
— Вам нужно расслабиться, Герман, — с чувством исполненного долга и большим облегчением произносит Молчанов. — На втором этаже у нас есть сауна, а по соседству — массажный кабинет. Там работает Сонька Золотые Ручки. Если дадите ей десять долларов, она снимет с вас усталость всеми доступными ей способами. А таких в ее распоряжении тысяча и один. Вам понравится последний.
— Вы по-прежнему уверены, что мне должно нравиться то, что нравится вам?
— А у вас есть выбор?
Он протягивает мне руку, я без раздумий ее жму. О плохом, как говорила Скарлетт, я подумаю завтра, потому что сегодня мне думать не хочется.
Ирине я ничего не сказал. И причиной тому была не прослушка и проглядка, а нежелание портить вечер близкому человеку. И даже не вечер, а жизнь. До десяти я молчал, как Леонидас, и лишь изредка бурчал что-то в ответ своей девочке, хлопотавшей у плиты. Мое предложение нанять домохозяйку было отвергнуто с негодованием, и Ирина, не слишком обремененная обязанностями главбуха в одной из строительных компаний, приходила домой всегда до моего появления. Пылесос и готовка ее не угнетали, напротив, оказавшись маленькой хозяйкой большого дома, она ревниво следила за каждой мелочью.
Около десяти часов случилась неожиданность, потрясшая меня не меньше, чем фотокарточки на столе Молчанова. Ирина щебетала из кухни о планах на уик-энд, разливала по чашкам чай, вскоре появилась в комнате, и в этот момент случилось страшное. Сервировочный столик в ее руках дрогнул, колесики поехали в сторону, а Ирина, согнув колени, вдруг повалилась на пол. Радуясь, что чашки стояли не на подносе, а на более прочной основе, я бросил пульт и метнулся к ней.
В такие минуты кто не сожалел, что не врач? Пытка болью любимых людей, которым мы не можем помочь прямо здесь и прямо сейчас, заставляет всякий раз проклинать сделанный выбор профессии. Я мог бы стать врачом и, верно, с тем же успехом оказаться в медицинском центре СОС. И тогда я не орал бы, как полоумный: «Что с тобой?!», и не тряс руками над побелевшей Ириной. Я бы с профессиональным хладнокровием обнажил шприц, сломал ампулы с надписями, которые прочитать могу и сейчас, да только толку от этого мало, ввел бы лекарство, сделал примочку, не знаю, массаж какой, или что там в этих случаях делают врачи, умеющие лакунарную ангину отличать от фарингита. Вызвал бы «Скорую» и сказал: «Коллега, тут то-то и то-то, захватите то-то и то-то». Но поскольку я понятия не имею, что с Ириной и чем то-то отличается от этого, я стою как идиот на коленях, трясу дланями и вою, как собака: «Что с тобой? Что с тобой?»
Наконец-то мой юридический мозг освещает догадка, и в этом тусклом свете я вижу какую-то фигурку, которая крутит пальцем у виска, и по быстро шевелящимся губам ее я читаю: «Скорую» вызывай, дефективный!
Трубка — за моей спиной, на кресле. Делая кувырок назад и выигрывая таким образом несколько секунд, словно это имеет какое-то значение для той ситуации, когда «Скорая» приедет минут через сорок, я хватаю трубу и правильно отвечаю на все вопросы оператора: двадцать пять, не бывало, не беременность.
— Герман, все пройдет, уже бывало…
Я смотрю на нее и мне кажется, что оператора я не обманул только в первом и последнем пункте. Ирина держится рукой за горло и говорит:
— Я сегодня корейских салатов на работе поела…
Утверждать, что ты держишься за горло оттого, что пять часов назад поел корейских салатов, столь же нелепо, сколь нелепо утверждать, что Архимед изобрел маятник потому, что все время ходил голым. Я уверен, что у нее помрачнение, иначе подобное от человека, знакомого с математикой, я вряд ли бы услышал.
«Скорая» побила все рекорды. Она приехала через тридцать минут после звонка и за две минуты до того, как Ирина потеряла сознание. То есть на вопросы моя девочка ответить сумела, а это важно, потому что я ничего, кроме требований быстрее что-то сделать, выжать из себя уже не мог.
— Пока в Склиф, — мимоходом, словно меня не было в квартире, пробормотал врач и стал говорить странные фразы по сотовому в центр.
Он обратил на меня внимание только тогда, когда я едва не свалил его на лестничной клетке на носилки.
— Куда вы собрались? Вас все равно не пустят туда, где она будет лежать, так что вы лучше добрым делом займитесь — родным позвоните. Жена?
Я кивнул.
— Ничего конкретного сказать не могу. Нужно обследование. Это не сердце, не печень и не желудок.
Из оставшегося в человеческом организме я знал только почки и легкие, но на горле они не находятся, а потому пришел в отчаяние. Незнание хуже знания. Все говорят, что точную дату своей смерти лучше не знать. А я бы знать хотел, поскольку намерен в предпоследний день жизни надраться.
Ирину увезли, а я, согласившись с врачом, решил остаться. Помочь ей я ничем не смогу, если только не нужно будет отдать почку, но с почками, кажется, вопрос решенный. Уж очень убедительно выглядел тот врач.
Всю ночь я звонил в Склиф и задавал один и тот же вопрос: «Как она?» И получал такой же глупый ответ: «Нормально». Я не знаю, что у врачей называется нормальным, а что ненормальным, но если Ирина по-прежнему без сознания и это нормально, то это «нормально» я принимаю, поскольку при такой градации состояние человека ненормальным может оказаться только смерть. А в шесть часов утра произошло и вовсе невероятное. В дверь раздался звонок. Я, похожий на пугало и с таким же состоянием внутри, пошел открывать и открыл. И увидел на пороге виновато улыбающуюся…
Да, это пришла она. Ирина.
— Скажи «фиолетовенький»?
Я в свою очередь принюхался к ней. Ничем, кроме чистого тела, от нее не пахло. Я поднял ее на руки и отнес в спальню. Наверное, что-то нужно было говорить в этот момент, но я не в силах был произнести ни слова. Меня даже не удивляло самостоятельное прибытие больной, которая всю ночь была в нормальном состоянии, то есть без сознания.
— Что — это — было? — тихо полюбопытствовал я, когда окончательно стало ясно, что это не бред и не мираж.
— У меня с детства проблемы с горлом, — услышал я свежую новость. — Что-то там лишнее…
— Почему я об этом узнаю только сейчас?
— Я думала, ты меня оставишь…
Она плачет, подтягивая к своему носу покрывало, только вчера купленное в ЦУМе, и мне не по себе.
Если возведенного в куб корпоративной дисциплиной главного бухгалтера разделить на три, вычесть из полученного результата деловой костюм и вывести из мира чужих чисел за руку, то в итоге этих нехитрых математических операций получается обычная женщина со всеми сопутствующими атрибутами — молочницей, месячными, капризами и бестолковостью. Конечно, узнав, что у нее в горле что-то лишнее, я бы удрал, задрав хвост! Мне ведь нужна не конкретная женщина, а женщина без лишнего в горле! Горло — вот что наиболее старательно осматриваю я при знакомствах с женщинами! Женщина без правильного горла — это не женщина, а обуза.
