Жюли попросила выпить, потому что хотела, чтобы ей стало весело. На это Исповедник ответил, что это прекрасная мысль, ибо необходимо развеять черную меланхолию. Он сам подал ей рюмку ликера. А господин Панегирист пожелал, чтобы она попробовала вино, название которого он держал в тайне и которое, по его убеждению, весьма подходило для тяжелых моментов в жизни. Жюли нашла его превосходным и захотела пить его по очереди с ликером Исповедника, полагая, будто эта смесь, способствуя большему опьянению, лучше подготовит ее к роковому исходу. Она пила большими глотками, запрокинув голову. И рассказывала о празднествах, которые задавал Принц и которые длились ночь напролет.
— Всю ночь пить и есть? — удивилась Эмили-Габриель.
— …Кататься под столом, изменять самой измене и быть неверной самой неверности. Переворачивать все вверх дном, передвигаться задницей кверху, падать навзничь и ничком. Делать все шиворот-навыворот и выворот-нашиворот. Праздновать Пасху до Вербного воскресенья, ставить телегу впереди лошади.
— Так вам подавали кофе до обеда, а закуски вместо десерта? — спросила Сюзанна, которая не в силах была постичь распорядка подобных пиршеств.
— Мы ели десерты, а вот закуски уже не лезли в глотку, и мы отдавали их тем, кому их всегда не хватает, и которые обжирались, сидя под столом, набивая рты и животы.
Она вспомнила про эликсир молодости, присланный ей Принцем.
— Я хочу выпить его весь, — заявила она, — ведь чтобы омолодить смерть, его понадобится много.
Я поднимаю стакан, — сказала Жюли, — за эту жизнь, которая убила меня, — и воскликнула во весь голос: — Да здравствует смерть!
Она упала.
Все бросились к ней, полагая, что она мертва.
— Слава небесам, жива, — сказал Панегирист, приложив два пальца к шее, на то место, где билась тоненькая жилка.
Ее положили на подушки. Кормилица принесла одеяло.
— Нечего здесь оставаться, — сказал Исповедник, подталкивая Эмили-Габриель к двери, ведущей в соседнюю комнату, — это зрелище вас недостойно. Вам только что, — продолжал он, придвигая к камину два глубоких кресла, — довелось увидеть самую презренную из всех смертей, какую только могут ниспослать небеса, — смерть развратницы. Не позволяйте, чтобы воспоминание об этой сцене отяготило вашу душу, и пусть эта презренная девица, сгинув в преисподней, избавит землю от миазмов зла, что она распространяла, и да пусть ваша святость воссияет во всем величии.
— Святость, господин Исповедник, вы просто преследуете меня этим словом, вы произносите его всегда, стоит мне что-то сказать, заплакать или просто пошевелиться, а я его не понимаю.
— Именно так и распознается истинная святость — ее не осознают. Но, с другой стороны, не стоит и слишком мешкать, ибо если не признать ее вовремя, может случиться, что с ней свыкаются, и она рассеется в воздухе так, что в какой-то момент станет совсем не видна.
Раздался страшный крик.
— Что это? — воскликнула Эмили-Габриель, резко выпрямившись и прижав ладонь к животу.
— Мадемуазель Жюли больше не желает умирать, — объявил взволнованный Панегирист, — она требует противоядия.
— Противоядия?
— Скажите ей, что такового не существует, — раздраженно сказал Исповедник, — и велите, чтобы она прекратила свои капризы. Что с вами, дитя мое? — спросил он у резко побледневшей Эмили-Габриель. — Небольшое недомогание?
— Нет, Месье, сильная боль.
— Скорее сюда, — позвала прибежавшая за помощью Сюзанна, — ноги у нее просто ледяные, руки дрожат, лоб покрыт испариной, началась рвота…
— Замолчите, дочь моя, — оборвал ее Исповедник, — видите, вы же нам мешаете. Закройте дверь.
Крики возобновились, но слышно было, что несчастной уже не хватает дыхания.
— О! — стонала Эмили-Габриель.
— Когда выходит дьявол, — объяснял Исповедник, — самое главное — изгнать его из тела, а он цепляется, не желает выходить, при этом всегда бывает очень больно.
— Какие ужасные крики, ни у одного животного я никогда ничего подобного не слышал.
— Крики — это отличительная особенность человека, животным свойственно молчание, а если говорить о людях, то громче всех кричат проклятые. Заткните уши.
— Я слышу в глубине собственного сердца и крики Жюли, и мольбы Сатаны. Я страдаю и за нее, и за него.
Просунувшись в приоткрытую дверь, Кормилица сообщила:
— Она сейчас прямо как маленький ребенок, ей страшно в темноте, больно, она рыдает.
— Да оставите же вы наконец нас в покое! — воскликнул Исповедник. — В то время как та, другая, рожает дьявола, Мадам производит на свет свою святость!
И добавил, повернувшись к Эмили-Габриель:
— Заклинаю вас, Мадам, оставьте ад, для вас существуют лишь Господь, Рай и Святые!
— Я не могу больше это выносить, — бормотала Эмили-Габриель, — такая боль…
да, боль, которая отпускает по мере того, как сильнее становятся крики, боль, которая через несколько мгновений превращается
… в радость.
— Аллилуйя! — воскликнул Панегирист, широко распахивая дверь, — у нас появилась святая… В самый последний миг, когда все, казалось, было потеряно, когда телесная боль уносила душу и сердце, я увидел, как с небес спускается Ангел, он укротил Дьявола и сбросил его, скованного цепями, на дно пропасти, а Большой Гапаль вспыхнул, как Неопалимая Купина тысячью серебряных звезд, тысячью золотых роз, они омыли рот и глаза Жюли сияющим светом и увенчали ее голову огненным нимбом. В своей сияющей славе она казалась кристальным источником.
Большой Гапаль вернулся к вам, Мадам, — добавил он, протягивая прекрасный бриллиант Эмили-Габриель, — он еще сияет отблеском чуда.
Азенкур — селение южнее г. Кале (Франция). В октябре 1415 года во время Столетней войны английские войска Генриха V разгромили большее по численности французское войско.
Так называли Фенелона (1651–1715), автора романа «Телемах».
Остров Бурбон — прежнее название острова Реюньон.
Пальмира — древний город, оазис в Сирийской пустыни, центр караванной торговли и ремесел.
