Под головой Сергея вместо наволочки тоже лежит газета. Большой жирный заголовок – «Герои Чернобыля».
В «санблоке» Сергей крутит кран. Воды нет. Ругнувшись, он делает «сухое умывание» – протирает глаза.
Достает из своей дорожной сумки изрядный мешок защитного цвета.
Высыпает из него в темный полированный стол…
…огромную кучу белых прямоугольников-писем.
Сортирует их – так же методично, как в ленкомнате сортировал документы на дозы…
Море писем… Постепенно разделяются на кипы, стопы и отдельные письма… Наконец – в несколько больших благоустроенных кучек.
Вкладывает крайнюю кипу в полевую офицерскую сумку. Кладет туда же респиратор.
На выходе хлопает себя по лбу и выкладывает респиратор.
Идет по родному городу. Выделяется из толпы своей нездешностью – и этим похож на коренного чернобыльца, которого он видел когда-то на улице его родного Чернобыля. Гражданская одежда на нем сидит как чужая. Короткие выгоревшие волосы, крепкий загар лица, кистей жилистых рук… Оглядывается вокруг, как будто он впервые в этом городе. Рука привычно лежит на ремне полевой сумки на боку.
Сергей разносит письма по городу. Мелькают улицы, дома, подъезды…
Старые строения центра, одноэтажный «частный сектор», новостройки – ободранные подъезды, закопченные лифты…
Кнопки самых разных звонков… Открываются двери. За ними – лица людей, самых дорогих для разведчиков, которые сейчас в БРДМах едут по зоне в Чернобыле…
…И звучат, звучат знакомые нам голоса из писем – «Дорогая Люда! Дорогие папа и мама! Дорогие… Дорогие…» Из писем, дошедших-таки из Чернобыля до этих самых родных людей… Они дошли – потому что их донесли.
В «санблоке» вечером Сергей открывает кран…
Шипение… Которое сразу же стихает. Словно отходит душа умирающей воды.
Не раздеваясь, Сергей падает спать – на матрас, застеленный газетами «ГЕРОИ ЧЕРНОБЫЛЯ».
Сергей пробует кран. Воды нет. Делает утреннее умывание – вынужденно сухое. Кладет в сумку последнюю пачку писем. Перед дверью останавливается, сосредоточенно вспоминает – не забыл ли чего? Привычно берет со стола респиратор…
Радостно чертыхнувшись, оставляет его на месте.
…Два гигантских арбуза на столе.
Стол – в центре казармы, заполненной мужчинами. Это пересыльный пункт; через него пролегает дорога в Чернобыль – и дорога из Чернобыля: обратно, домой.
У стола – полнокровный, крепкий мужчина, похожий на сельского учителя, лишившегося на время необходимости выглядеть строго.
ПЕРВЫЙ: Мужики, налетай! У кого нож есть большой?
ВТОРОЙ (с сожалением): Да тебе же самому ничего сейчас не останется!
ПЕРВЫЙ: Есть арбуз одному?!
ТРЕТИЙ (смеется): Для этого дела нужна компания… Это как выпить.
ВТОРОЙ: А почему арбузов два?
ПЕРВЫЙ: Да разве одним наешься?
Мужчины толпятся у стола – в расстегнутой форме, голые по пояс, в сапогах и босые, кто еще в штатском, кто с загорелым в Чернобыле лицом, а какой-то горожанин еще совсем бледный, – уминают за оба уха арбузы…
Красная, брызжущая жизненным соком плоть спелого арбуза…
Голый до пояса Сергей с полотенцем на плече идет мимо этого банкета. Берет кусок. Пробует – так, словно это не обычный арбуз, а какой-то суперэкзотический фрукт из совершенно другого мира. Из другого космоса…
В амбаре – складе пересыльного пункта – пыльный воздух пронизывают тонкие лучики из дырочек в крыше. Гора вещмешков цвета хаки высотой чуть ли не под самую крышу барака. «Апофеоз войны»[29]…
Сергей, уже в слежавшихся джинсах и клетчатой рубашке, широко размахивается и со всей силы швыряет вещмешок со своим армейским обмундированием! Темно-зеленая сумка с лямками, вращаясь, перелетает за хребет горы…
…и над Монбланом вещмешков в лучиках солнечного света кружит-вьется, плавно опускаясь, перо сойки.
Черно-бело-полосатое, с небесной голубинкой…
…В своей комнате Сергей открывает чемодан из серой фанеры. В ней – дозиметрический прибор: светлый, хрупкий, лабораторный, с белым пластиковым зондом.
– Для начала – фон на улице…
Идет к окну своей комнаты. Держит зонд на подоконнике, смотрит на шкалу прибора… И глаза Сергея лезут на лоб!
– Фон 0,3 миллирентген в час! Как в лагере? Тут, за пятьсот километров от АЭС? Не может быть!
…На улице прохожий останавливается и смотрит, задрав голову, на окно первого этажа, на пораженное лицо Сергея, который делает замер радиационного фона…
Сергей отходит от окна…
– Не может быть! Здесь этого не может быть!
Замеряет фон в комнате… Стрелка на шкале прибора показывает то же значение.
Сергей внимательно осматривает прибор… Все вроде исправно. Осматривает пластиковый зонд… На белом пластике – чуть-чуть заметная грязь, какие-то разводы. Берет со стола бумажную салфетку, плюнув на нее, тщательно оттирает пластик. Вторую салфетку…
Меряет снова фон в комнате… Теперь он нормальный.
Влажные салфетки – на них теперь находятся те микроколичества радиоактивного вещества с какого-то образца, в который когда-то неосторожно ткнули зондом, – летят в пластиковый темный пакет для мусора в углу.
СЕРГЕЙ (меряет свой рабочий чернобыльский блокнот – и светлеет лицом): Чуть выше фона – но ничего, нормально! А вот офицерскую сумку точно придется выбросить, она ж со мной во всех разведках была… (Опускает зонд внутрь сумки; удивленно.) Нормальный уровень! Считай, что обычный фон! (Держит зонд у наружной стороны сумки, у гладкой, блестящей кожи.) Тоже почти ничего… (Меряет наплечный ремень сумки, его мягкую внутреннюю сторону, потертую-заеложенную посредине.) О плечо терлось… Тут побольше – но все равно мелочи. А часы? Фон… А это? (Прикладывает зонд к книге, обернутой в газету.) Фон. (Передвигает зонд к корешку книги, захватанному руками.) Пара-тройка нормальных фонов. (Снимает газетную обложку, она летит в черный кулек для мусора; оглядывается вокруг.) Ну, вот и все. Последний контрольный замер фона снаружи… (Идет к окну, высовывает зонд…)
…Перед окном – огромная толпа, в ее центре – первый прохожий, он нервно жестикулирует, показывая на окно…
…в котором появляется Сергей с прибором и зондом в руках.
ТОЛПА (хором): Выбросы? Из Чернобыля?
СЕРГЕЙ: Так точно! (И выбрасывает черный кулек – тот летит по длинной дуге в груду мусора; широко, радостно сообщает.) Я из Чернобыля вернулся!
Толпа мгновенно исчезает.
Сергей удобно усаживается в оконном проеме, закуривает.
Курит, ни о чем не думая… Наблюдает завитки дыма, которые текут, растворяются в прозрачном воздухе…
Отстреливает окурок по длинной дуге – на кучу мусора. Туда же летит вслед вся пачка, из нее на лету сыплются сигареты… В мусор.
В «санблоке» Сергей открывает кран.
Из крана – какие-то плевки, противно-ржавая жидкость, хрип, трубный кашель…
И наконец, постепенно, все прозрачнее и прозрачнее – чистая, нормальная ВОДА…
Дверь с табличкой – белая эмаль, синие буквы: «Душевая комната».
Внутри – крохотное помещение. Потолок и стены – темные, сырые, словно закопченные; тусклая лампочка под колпаком в углу. Плитка на стенах, когда-то белая, стала желтоватой; на полу она красная и щербатая. Везде разводы плесени: светлые – на темном, темные – на светлом.
На сиротском алюминиевом крючке – прозрачный кулек с чистой одеждой, мылом, белым полотенцем.
Сергей снимает часы, на запястье – белая незагорелая полоска.
Включает воду, берет мыло… Что-то ищет в пакете… Не находит: старую мочалку после Чернобыля выбросил, а новую забыл купить.
Ногтями под струями воды он соскребает с тела чернобыльскую грязь.
Помещение наполняется паром, теплом…
В светлой футболке, мягких вельветовых джинсах, кроссовках Сергей выходит в прохладный затененный холл общежития. Сталкивается с приятелем.
ПРИЯТЕЛЬ: Привет! Ну, где был летом? Я только с моря, классно отдохнул. А ты?
СЕРГЕЙ: В Чернобыле…
ПРИЯТЕЛЬ (запинается): Н-н-ну… Ты теперь не умрешь? Я имею в виду в течение года…
СЕРГЕЙ: Я? Умру?
Выходит на улицу.
Зеленая травка газона… Чистый прозрачный воздух… Кожу согревает ласковое солнышко…
Сергей вдыхает полной грудью. Впервые за долгое-долгое-долгое время.
Под футболкой, на которой парусный корабль, вырисовываются мышцы. Легкие наполняются чистым воздухом. Нежно греет кожу солнышко…
