Впрочем, не такой большой, как хотелось бы. Мест отдыха, мест для встреч, мест для переговоров, мест просто престижных с высокой себестоимостью не хватало, и достойные люди различных «родин», мнение которых о себе требовало неограниченного простора, постоянно натыкались друг на друга, испытывая психологический дискомфорт, грозивший перейти в открытое противостояние. Попытки разделить город на равные части, чтоб впредь избегать неприятных контактов, однозначно оканчивались неудачей. Элиты «родин», которым в школе и ПТУ были насильно привиты основы культуры, претендовали на Петроградку и Васильевский, и никто не хотел иметь штаб-квартиру в Купчино или в Веселом поселке. К тому же, в двадцать первом веке тяга к наживе приобрела интернациональный характер и беспощадно сметала границы между государствами и нациями. Ни одна даже самая развитая отрасль, будь то лесная или нефтяная, не могла существовать в чистом виде вне взаимодействия с другими отраслями. Поэтому приходилось уживаться.
Поэтому же здесь на балу в бывшем дворце Белосельских, ныне принадлежавшем некоему предпринимателю Быдлину, мне предстояло столкнуться не только с коллегами из «Родины-6», но и с представителями конкурирующих организаций. В широком кругу я считался бизнесменом и коммерсантом (умный человек ощущает ту тонкую грань, которая разделяет указанные понятия) — оптовым торговцем чагой.
Прежде чем вылезти из машины и прошагать по мраморным ступеням во дворец, я вынул из прозрачного пакетика два ватных тампона и вставил в ушные отверстия. Чтобы заметить затычки, возможному любознательному потребовалось бы заглянуть мне прямо в ухо, впрочем, такое было возможно только в теории, ибо на близлежащих крышах коротали вечер «бобры»-снайперы.
Я берег уши, как берегут пальцы скрипачи и ноги футболисты. Я вынимал тампоны, только когда готовился услышать что-либо важное. Дни и ночи, проведенные в одиночке на лодке «Родина», научили меня слышать то, о чем не говорят. И ничто так не вредило моим ушам, как «белый шум» — та бессодержательная информация, которую люди ежеминутно вываливают друг на друга, тот словесный мусор, которым переполнен мир…
Балы стали светскими мероприятиями недавно, но популярность их росла. В топе развлечений бал удерживал четвертое место после бани, боулинга и кровавой бабуинской кухни. Во дворце было шумно и людно, пахло мандаринами и хлопушками, как на елке во Дворце пионеров. Только вместо детей здесь бродили стаи старых жирных пингвинов, в которых, видимо, трансформировались подвижные энергичные пионеры, когда выросли. Тяжелые дядьки в черных смокингах, которые по-прежнему любили играть в солдатиков, но не оловянных, а настоящих, запивали мандарины не газировкой, а виски и водкой.
Стадный рефлекс жестко стандартизировал внешний облик присутствующих: «Patek Philippe», «Boss Black», «Etra» плюс внушительные жировые отложения в брюшине, под подбородком и на загривке. Русь слишком часто знала голод, поэтому не столько золото, сколько подкожный жир считался символом достатка, происхождения и достоинства. Данный завет пришел в наши умы из былин. На Руси застольные пьяноватые былины воспринимают лучше тягучей и нудной классики. Былины ближе. Нужнее истины. Важнее истории. Бездельник и увалень Илья Муромец роднее неуемного Печорина, а Штольц и вовсе враг народа. С былинными богатырями ассоциируется сила, вес, объем, ум. Поэтому для нас, где ум, там и вес, иначе все слишком сложно. А чтобы попасть в элиту, веса и ума недостаточно, нужен значительный перевес. Чем больше ты весишь — тем больше ты стоишь, почти принцип доминанты Ухтомского.
У нас в структуре, пожалуй, только Косберг не грузен. Но Косберг сам по себе, ему позволено иметь собственную скорость и траекторию. Мне же пришлось набирать массу. Три раза в неделю по два часа я качался на тренажерах, потел и пил аминокислоты. Занятие тупое и скучное. Мышцы буквально пухнут, но проку от них в рукопашном бою никакого. Зато женщинам нравится. Глупым женщинам нравится, когда рубашка не застегивается на вороте и руки не сгибаются в локтях. Глупым женщинам нравятся хорошо надушенные, одетые в дорогие костюмы гориллы.
Высшие члены «родин» необъемны и малоподвижны, как памятники самим себе. Окажись они одни в лесу или на острове, неестественность их существования сказалась бы моментально, они были бы уничтожены холодом, жарой, зубами хищников, укусами муравьев, страхом перед надвигающейся темнотой. С некоторыми так и поступали: вывозили вечером в лес и сажали на муравейник. Утром — никаких следов, кроме бижутерии. Но в городах другие законы: здесь они сами жрут всех вокруг.
Без любопытства поглядывая по сторонам, я пересек барочный холл, поднялся красной дорожкой на второй этаж, где царило веселье: кушали канапе, пили шампанское и танцевали, а затем совокуплялись, блевали и гадили. Обычные плебейские развлечения, но дворец есть дворец, тем более дворец Белозерских. Он любому плебейству придавал эксклюзивность и легитимность.
Я опустился в тяжелое кресло возле занавешенного малиновой шторой окна, расслабил тело и вынул из уха вату. Сначала я прислушался ко всему сразу. Общий фон оказался плотным, но лишенным формы — макулатура перед переработкой. Я прикрыл глаза и последовательно, слой за слоем, принялся стирать шумы, вызываемые неорганикой. Шорохи платьев, стук каблуков, позвякивание тарелок, звон бокалов, потрескивание ламп накаливания… Закончив с неживым, я перешел к живому и животному: рыганью, чавканью, почесыванию, ерзанью, трению задов о стулья, хлюпанью и засасыванию.
Слой за слоем, шаг за шагом я добрался до высшей фазы — до звуков голосов, и погрузился целиком в болотце невротического дребезжания, деловитого жужжания, басовитого попердывания и похотливой трели.
Ничего особенного.
Общение без пользы и взаимного удовольствия, в процессе которого экскрементов вырабатывается больше, нежели ферамонов. Переработка времени в ничто. Ни одного гения в пределах слышимости. Ни одного безумца, ни одного мошенника от природы, сплошная серость. Ни единой креатуры, ни единой личности, сплошные модели поведения.
«Большие» люди одинаковы. Ни к чему не обязывающие высокие посты, одинаковый подбор помощников и канцелярских принадлежностей. Недвижимость, счета за «бугром», унылый безубыточный бизнес, записанный на родственников. Хамоватые, дремучие, инертные, склонные к неприятию и эскапизму. Не терпят перемен. Над поверженным противником или коллегой обычно держат большой палец вниз, предпочитая добивать, чтобы не получить удара в спину. И, вместе с тем, легко управляемы и дрессируемы. Пугать их, правда, надо регулярно. Кому-то из них я покивал, не вставая. С кем-то, кто был способен распознавать речь, обмолвился парой фраз.
— Как бизнес, Сан Саныч?
— Охуитительно! Вчера под себя кусок пляжа взял. А у тебя, Владимирыч?
— Отлично. Чага всем нужна.
— А как у тебя с этим? — указательный палец, вслед за глазами, наверх.
— Кому сейчас легко.
— Понимаю. Самого недавно хозяин взял за жопу и отодрал.
— А это кто с тобой здесь? Внучка?
— Жена. «Вице-Мисс Железная дорога 2008».
— Хороша.
— Не то слово. Вот сапоги с этими, как его, стразами ей вчера пригнал самолетом. В бутике таких, как ей надо, не было, так прямо с Армани и сняли. Прямо на улице.
— Молодец. Так с ними и нужно.
— Ага. Ну, слышь, ты это, бухаешь сейчас?
— Да я вообще не пью.
— Ну, жаль. А то бы в баню…
— Нет. Давай, бывай.
— Бывай.
Прощаемся.
И он отходит.
Сан Саныч, не помню, из какой он «родины», а может, даже не Сан Саныч вовсе. Очень уж они однородны. Недообучены, недовоспитаны, недотренированы. И не в ладах с потенцией, но многоженцы. Те, которые не педрилы. Теперь такое допустимо, хотя и неконституционно. Но, собственно, кому сейчас до конституции?
С женщинами на балу казалось лучше. Половина здешних красавиц вышли из ткачих и прошли выучку на подводной лодке Косберга, где овладели знаниями о подводной и надводной формах жизни и подхватили фирменный знак — редкий штамм межпальцевого грибка. Невинности телесной ткачихи лишались рядом с танцплощадкой в кустах, в далеком родном Иваново, а под неглубокими водами Карповки расставались с наивностью души. Закаленный огнем, водой и медными трубами подводной лодки, особый отряд «выдр» устроился в морском городе с особым комфортом, то, что для дорогих проституток считалось пиком карьеры, для «выдр» было только началом. «Выдры» обрабатывали мужей, а я обрабатывал «выдр». Я входил с ними в контакт для обмена информацией, паролями, шифрами, секретными данными и т.д. В некоторых светских «выдр» я входил глубже, чем мог себе позволить и представить их пузатый муж, или, как теперь принято говорить, «спонсор».
