— По-ш-ш-ш-ёл к чёрту! — захрипел Станислав.
— Стас, ты чего? — враз оторопел тот.
— Вали отсюда, говорю. Я всё видел. Видел, как ты там уже штаны снимал перед чехами.
Николай заморгал глазами. Ужас его прошёл, и теперь, сидя на дне зиндана и глядя на измордованное тело солдата, он радовался, что всё это произошло не с ним.
— А что мне было делать? Что? — бросил он резко, почти с вызовом.
— Что? — Станислав приподнял голову, но шея его тут же заныла нестерпимо. Он поморщился. — А ты не мог им как мужик ответить? Не мог?
— Это ты что ли ответил? Да тебя избили как собаку, — огрызнулся Николай. — И в другой раз ты теперь молчать будешь, — прибавил он и, на всякий случай, отодвинулся.
— Не буду. Мне по хрену! Пусть хоть голову отрежут. Хоть и отмудохали, но человеком остался. Понял?
— Ладно, Стас, хорош, — проворчал дед Богдан. — И правда радуйся, что жив остался. На тебе ведь места живого нет.
Солдат приподнялся на локте, взял бутылку с водой и полил себе на лицо, смывая засохшую кровь. Вода отдавала затхлым привкусом.
Голова ныла и разламывалась. Губы вздулись кроваво-фиолетовыми пузырями. Левый глаз совсем заплыл. Станислав прополоскал рот, выплюнул тёмно-красный сгусток. Потом, прильнув к горлышку, жадно пил, стараясь залить, затушить сухую горячечную глотку.
— Ничего, мужики, — сказал он. — Выберемся. Не боись.
— Теперь они от тебя не отстанут. Всё время будут бить, издеваться, — вздохнул Сослан. — Совсем сломать захотят.
— Однако, Стас, тебя хрен сломаешь, — вдруг добавил он, чуть помолчав.
Чеченцы гуляли. Обмывали шестьдесят тысяч долларов, полученных за Ашота. Зарезали на дворе двух баранов. Их освежёванные туши, подцепленные железными крючьями за ноги, свисали с деревьев. Женщины закопали в огороде дурно пахнущие бараньи кишки.
В дом к Султану набилось человек тридцать. Родственники, друзья, несколько боевиков, которые воевали с его старшим сыном. Чеченцы обильно пили, вливая в себя стаканы водки, жевали шашлык, посыпая душистые куски мяса солью и с жадностью вонзая в них зубы. Хрустели свежей редиской, зелёным луком, чавкали солёными огурцами. Свежих в конце апреля ещё не было.
Царило разнузданное веселье. Все гоготали, смеялись и говорили разом, оживлённо размахивая в воздухе руками. Жена Султана и пришедшие ей на помощь родственницы едва успевали приносить всё новые и новые тарелки с едой.
Султан уже в сотый раз рассказывал всем, как ему удалось проведать про богатство армянской семьи, найти в Городе Ветров нужных людей и заказать похищение. Каждая деталь смаковалась, обсасывалась со всех сторон. Потом он хвастался, сколь умело вёл торг с отцом Ашота. Как он до полусмерти запугал его сына, и тот, рыдая в телефонную трубку, молил отца поскорее заплатить выкуп. Султан даже сводил гостей в подвал и показал цепь, на которой сидел невольник.
— Ай, Султан! Ай, мужчина! — гремели пьяные голоса.
— А ты ему яйца отрезал, а? Отрезал?
— Хотел отрезать. Но его пахан сказал, что без яиц он только двадцать тысяч за сына даст.
— Мужчина, Султан! Мужчина!
Чеченцы хищно щерили рты, сверкая белыми, крепкими зубами.
— Вот это по кайфу! Вот это мужчина! — восклицали они.
Бородатый, горбоносый, с диковатым взглядом боевик, сидевший до сих пор молчаливо и угрюмо, вдруг поднялся за столом.
— Уважаемый Султан! Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать это удачное дело, — начал он, когда все смолкли. — Чтобы поставить отца этого ишака на колени и заработать шестьдесят тысяч долларов, тебе хватило двух недель. Вот так и надо вести дела.
Окружающие загудели радостно.
— Я знал твоего старшего сына Асланбека, — продолжал горбоносый. — Это был мужественный, достойный сын чеченского народа. Мы вместе с ним сражались в Грозном, защищали от русских родную землю. Мы дрались за консервный завод против русских десантников. Твой сын лично сжёг из гранатомёта два ихних танка. Твой тейп, уважаемый Султан, всегда рождал самых достойных мужчин. Так выпьем же за тебя и за твоих сыновей! Пусть будет вам удача во всех делах!
Чеченцы в тридцать глоток одобрительно загалдели и опрокинули в заросшие рты гранёные стаканы. Зачавкали мясом, захрустели редиской. Султан, сидевший во главе стола, раздувался от спеси. По его раскрасневшемуся мясистому лицу выступили крупные капли пота.
Со всех концов стола раздавались громкие голоса:
— Вот это я понимаю. Вот это бизнес: армянина похитил — шестьдесят тысяч долларов заработал!
— Так и надо дела делать.
— Бараны нужны для того, чтобы волки всегда были сыты.
— Давай, Султан! Чтоб тебе всегда такая удача была!
Чеченцы вставали по очереди, произносили высокопарные, торжественные тосты, чокались, безостановочно пили водку, залпами вливая внутрь жгучую жидкость.
Все были уже пьяны. Звенели стаканами, хохотали громко, раскатисто. Горбоносый боевик, облокотясь на стол, вдруг запел по-русски зычным голосом с сильным акцентом:
— Пускай над городом клубится,
Пускай клубится чёрный дым.
Тридцать глоток дружно подхватили:
Пусть город Грозный стал разбитым,
Хоть был когда-то молодым.
В конце каждой строфы чеченцы протяжно завывали пьяными голосами по-волчьи, протяжно и жутко. Некоторые повскакивали со своих мест, опрокинув стулья. И пели теперь стоя, покачиваясь в такт мелодии.
У боевика был хороший голос. Он сидел, не шевелясь, прищурив зеленоватые глаза, и старательно выводил каждый куплет этой известной песни, которую помнил всю наизусть:
— Здесь были красные береты,
Был СОБР, «Кобра» и ОМОН.
Вы все ж рыдали словно дети,
Когда вам горло резали ножом.
— Резали ножом! — взревели все хищно.
— Пускай бомбят нас самолёты,
И день, и ночь бьёт миномёт,
Пусть горд и смел «восьмидесятый» —
Его возьмёт гранатомёт.
О, город Грозный, мы уходим.
Но мы уходим, чтоб придти.
Мы — волки. Волкам нужно в горы.
Но мы вернёмся. Грозный, жди!
Допев последний куплет, горбоносый вдруг с диким выкриком сорвался с места. Схватил автомат, прислонённый рядом к стене, и ринулся во двор. Остальные с гиком, свистом, ором кинулись за ним.
Боевик, дико крича, мешая русские и чеченские ругательства, выпалил из подствольника в воздух. Эхо выстрела гулко прокатилось по двору. Все взревели.
Горбоносый ударил длинной очередью в над головой. И тридцать стволов вслед за ним открыли огонь почти разом. Горячие гильзы ливнем сыпались на землю, под ноги беснующихся людей. Все кричали, скалили зубы, ругались, завывали и поливали свинцом вечернее апрельское небо с первыми бледными звёздами. Грохот стоял адский.
— Аллах Акбар! Аллах Акбар! — орали чеченцы, выкатывая глаза.
— На! На! Вот так!! — ревел боевик.
Расстреляв оба рожка, скреплённые изолентой, горбоносый опустил автомат и запел снова. Неспешно, торжественно:
— Я молитвы читал в тот декабрьский день.
Всё гремело вокруг, и дрожала земля.
Чёрный дым над городом небо закрыл.
Всюду взрывы, бомбёжка, осколки летели.
Прекратив стрельбу, чеченцы подхватили припев:
— Чечня — земля моих отцов.
Ты много горя повидала.
Ты кровью харкаться устала
Из-за российских мудрецов.
Горбоносый тянул дальше:
— Два часа дал Грачев, чтоб тебя покорить.
Трёхсотлетней истории ему было мало.
Рыжих псов он прислал, чтоб чеченцев убить,
Но волка запугать не дано ведь шакалу!
— Шакалу! — взвыли все.
И вновь загремели автоматные очереди. Кто-то притащил из дома гитару и теперь неумело теребил пальцами струны, пытаясь подыграть.
— Вот полгода уже эта бойня идёт.
Ты с народом воюешь, пьяная тварь!
Забирай поскорее своих бешеных псов,
Пока наша земля здесь их всех не сожрала!
— Сожрала! — исступлённо выдохнули десятки ртов. Бухнул чей-то подствольник.
— Чингисхан приходил, чтоб Чечню обуздать.
Получил он отпор и вернулся назад.
Нас нельзя покорить, а тем более сломать.
Ты, Россия, должна это всё же понять.
Зелимхан с Харачоя в Чечне был рождён.
Четверть века он в страхе держал всю тебя.
Грабил банки, заранее предупреждал.
Ты поймать не могла одиночку-волка!
Люди пришли в неистовство. Почти все рожки уже опустели, но кто-то, дико крича, палил ещё в воздух.
