— Ты слишком много ругаешься, — покачал головой Джон. — Я же вижу, ты не такой, каким стараешься казаться.
— А ты такой?! — Сорняков схватил Джона за грудки и притянул к себе, жарко дыша перегаром. — А они (он показал на Варю и Славу) такие?! А Барский?! А Палисадов?! А Перуанская?! Все хотят казаться лучше, чем есть! А я не хочу, слышишь! Я не буду, живя на помойке, бриться и надевать смокинг. За это меня и любит молодежь. Она чувствует правду! Я говорю с ними на том языке, на котором все думают, но не хотят говорить! Вот ты… Скажи, только честно: когда увидел Варьку, мокрую и почти голую, в черных мужских трусах, ты о чем думал?
— Ерунда какая, — возмутился Половинкин, сжал кулаки и пошел на Сорнякова.
— Но-но! — предупредил Сорняков, отступая и выставив руки с растопыренными пальцами. — Я тебе не Сидор. У меня разряд по карате. Не нужно заставлять Варьку снова работать.
Джон опустил кулаки.
— Я понял, — сказал он, — ты меня провоцируешь. Но ничего у тебя не выйдет. Все равно ты хороший человек.
— Заткнись! — завизжал Сорняков, и его лицо перекосилось. — Я свинья! Я циник! Я у собственной матери квартиру в Костроме отобрал, чтобы себе в Москве халупу купить. Она теперь у сестры живет. Сестра нищая, муж пьет и мать мою бьет, а я ей ни копейки денег не посылаю, хотя у меня их куры не клюют, никак все пропить не могу.
— Врешь! — закричал Джон, приходя в возбуждение. — Ты все время врешь!
— Вру, — мгновенно согласился Сорняков. — Про мать соврал. А зачем?
— Потому что ты себя боишься! Правильно Петр Иванович про тебя говорил: нельзя так себя истязать!
— Петр Иванович… — задумался Сорняков. — Ах да, этот поп. Слушай: вы это с ним серьезно? Скажи — серьезно? Вас что, серьезно волнуют мои комплексы?
— Да не комплексы, картонная мудилка! — сказал Половинкин, подражая Сорнякову. — А ты сам, какой ты есть на самом деле!
— Правда? — недоверчиво спросил Сорняков, подходя к Джону и заглядывая ему в глаза.
— Правда.
— Ладно, я подумаю. Хотя все это полная… Айда догонять молодоженов!
— Молодоженов? — на ходу спрашивал Джон. — Ты думаешь, они поженятся? Но ведь у Вари…
— Ребенок от Сидора? Ну и что? Славке это по кайфу. Он спит и видит, как бы ему ради Вареньки пострадать. А тут такое везение…
Рожицына и Крекшин дожидались их за воротами сада. На лице Крекшина застыло выражение серьезности и ответственности, которое очень не шло ему. Варя смеялась, как показалось Джону, неискренне.
— Вообразите, мальчики! — захлебываясь, сообщила она. — Слава только что предложил мне руку и сердце.
— Что я тебе говорил? — шепнул Сорняков и громко произнес: — Поздравляю, дети мои!
— Во-первых, перестань делать вид, что тебе смешно, — строго сказал Варе Крекшин, делаясь похожим на раненого комиссара. — Потому что тебе совсем не смешно. Во-вторых, я еще раз, при свидетелях, предлагаю тебе выйти за меня замуж.
Рожицына перестала смеяться.
— Но, Слава… Ты же знаешь… Я…
— Эх, Варюха, — вмешался Сорняков и обнял Рожицыну за плечи, — да кто ж в Москве не знает, что ты брюхата? Один только Джон не знал, и то потому, что недавно прилетел.
— Подожди, — нахмурилась Рожицына. — И Сидор знал?
— Конечно.
— А кто ему сказал?
Бледное лицо Крекшина пошло красными пятнами.
— Заткнись! — запоздало крикнул он.
— Сам заткнись, — спокойно сказал Сорняков. — Давно хочу тебя, Варенька, спросить. Вот ты, блин, такая умная, но почему ты такая дура? Ты из кого себе подружку сделала? Кому секреты свои доверяла? Смотри, до чего ты своего Ромео довела! На нем же лица нет. Голова обвязана, кровь на рукаве. Так и до импотенции недолго…
— Я убью тебя! — завопил Крекшин и, потеряв равновесие, чуть не упал. Его вовремя подхватила Рожицына.
— Вот, Варвара, — иезуитски-назидательным тоном продолжал Сорняков, — довела человека. Регулярно кого-то убивать хочет.
— Славочка, я не зна-ала! — заплакала Варя. — Что ж ты, дурачок, мне ничего не сказал?
— Ты, Варя, случайно не смотрела фильм Кончаловского «История Аси Клячиной, которая хотела выйти замуж, но не вышла, потому что гордая была»? — спросил Сорняков.
— Смотрела…
— Это Андрон про нашего Славу снял. Он мне сам рассказывал.
— Чушь какая, — сказала Варя, испуганно глядя на Сорнякова. — Когда Кончаловский это снимал, Слава еще ребенком был.
— А он и сейчас ребенок. Со своей стороны, я бы не советовал тебе выходить за него и брать на себя ответственность за второе дитя. Но если ты не сделаешь этого, он либо Сидора зарежет, либо себя зарежет, словом, непременно кого-нибудь зарежет, это я тебе гарантирую. Я даже не уверен, что мы с тобой живыми дойдем до метро.
— Я согласна!
Сорняков отвесил ей низкий поклон.
— Спасибо тебе от всего русского постмодернизма!
Крекшин глупо улыбался.
Глава двадцать первая
В Москву! В Москву!
Отправив Прасковью на метро к двоюродной сестре в Сокольники, Соколов, широко улыбаясь, вышел на площадь Курского вокзала.
— Ну, здравствуй, что ли, столица! — вслух произнес он.
— Сами с собой беседуете, товарищ капитан? — спросил его через открытое стекло белой «Волги» молодой белобрысый таксист, вкусно затягиваясь сигаретой «Столичные».
— Здорово, малой! — обрадовался Максим Максимыч. — Вот так сервис! Не успел я с Москвой поздороваться, а мне уже такси подают. Откуда знаешь, что я капитан? Я вроде бы в штатском.
— Максим Максимович Соколов? — деловито уточнил парень.
— Точно так.
— Специально на вас в таксопарк заказ поступил. Велено вас встретить и находиться в полном распоряжении весь день.
— Да ну? — наигранно изумился Соколов. — Как же ты меня опознал?
— По описанию внешности. А где ваша супруга?
— И про супругу знаешь?
— Куда едем?
— Раз такое уважение мне оказано, первым делом — к Кремлю. Потом Крымский мост… Парк культуры… ВДНХ — само собой. Потом в Сок… Ты счетчик не забыл включить? А то знаешь, как оно бывает: покатались — веселились, подсчитали — прослезились…
— Обижаете! Вам русским языком сказано: машина оплачена до вечера. Если быть точным, до десяти ноль-ноль. Где супруга-то?
— Кто ж это расщедрился? — сделав вид, что не расслышал последний вопрос, поинтересовался Соколов.
— Заказчик пожелал остаться анонимным. Вы что, мне не доверяете? Думаете, завезу вас в какой-нибудь парк и ограблю?
— Тебе-то я доверяю. Эх, жалко Прасковью я на метро посадил! Поспешил!
— Так заедем за ней. Куда?
— На кудыкину гору.
— Понял.
Покряхтывая, капитан с наслаждением поместил свое тучное тело на мягкое кожаное сиденье новенькой «Волги».
— Трогай!
«Ах, Москва! Как же ты, голубушка, хороша! Как тебя, милая, разукрасили в юбилей революции! И какой вы, москвичи, красивый народ! Вон девчушка бежит, огибая весенние лужицы. Юбка колоколом бьет по стройным ножкам, по выпуклым коленкам — раз-два, раз-два! Прислушаешься — от юбки перезвон стоит! На ножках — туфельки белые, лакированные, с бантиком, на высоком каблучке. На плече — сумка белая, лакированная, с позолоченным замочком. Волосы хвостиком, челка длинная и тоже, как юбка, в разные стороны — раз-два, раз-два. Да! Есть свои модницы в Малютове. Но таких — нет! Наша девка на высоких каблуках идет, точно цапля крадется. Все вниз с опаской посматривает, будто лягушек себе ищет. А эта летит, как стрекоза, и крылышек прозрачных за спиной не видно.
Ну, лети, стрекоза! Оттаяла от взгляда на тебя скорбная капитанская душа.
И воздух в Москве совсем другой. Мокрым горячим асфальтом пахнет, новой автомобильной резиной. И еще вкусным табачком…»
— Малой, угости цигаркой!
— Бери, отец! — переходя на «ты», сказал таксист.
— Дорогие… Денег не жалко?
— Красиво жить не запретишь.
— Много получаешь?
— На сигареты хватает. Я холостой.
— Этого не одобряю! Жениться надо, пока молодой, пока силы есть. Вернуть, так сказать, долг природе и обществу.
— Ой, не смеши меня, отец! — хохотнул шофер. — Я не цветок, не животное. Это кролики живут, чтобы размножаться. А мне еще на воле погулять хотца.
— Хотца! — сердито передразнил его Соколов. — Ты не цветок, ты — насекомое. Прилетел, хоботом потыкал, а с цветочков к вечеру все лепестки осыпались. Любят тебя девки?
На лице парня появилось самодовольное выражение. Свободной рукой он полез в нагрудный карман белой нейлоновой рубашки и через плечо протянул капитану фотографию.
— Моя!
Максим Максимыч посмотрел с интересом. Симпатичная девушка. Глаза, бровки, носик, подбородок. Грудь… Да! Однако не Лизавета…
— Ее тоже обманешь?
— А я ей ничего не обещал.
