— Здесь так близко — совсем нечего запоминать! — говорю я и удивляюсь, ведь Папа очень умный!
— Когда с кем-то идёшь куда-то первый раз и разговариваешь, — объясняет Папа, — можно ничего не запомнить и потом заблудиться! А ты будешь в школу ходить одна.
— Очень хорошо! — радуюсь я. — Мне иногда очень нравится ходить одной, — говорю, — я уже большая!
— Раз ты уже большая, — смеётся Папа, — тогда быстро, но чётко расскажи мне: вот ты должна идти в школу, вышла из подъезда, а теперь рассказывай, куда идёшь, как улицу переходишь, куда сначала смотришь, куда потом, по какой стороне идёшь.
— Папа, — дразню я его, — это не улица, а переулок. — И потом всё быстро рассказываю.
— Неплохо, — говорит Папа, а если Папа говорит «неплохо», это значит «очень хорошо».
Мы уже пришли к школе. Я смотрю на Папу, и мне кажется, что он волнуется. Я раньше, когда была маленькая, почти его не замечала и забывала о нем. А в Свердловске после одного его приезда я стала без него иногда скучать, а потом стала его любить, почти как Мамочку и Бабушку! И сейчас мне хочется его поцеловать, но он очень высоко и не наклоняется. Тогда я глажу его по пиджаку, а он гладит меня по голове и говорит: «Беги, Мартышка!»
Я бегу к школе и у дверей оборачиваюсь, я знаю — он стоит и ждет, чтобы я обернулась. Я машу ему рукой, он тоже машет мне, и я вхожу в школу.
В школе уже очень много народа, все немножко толкаются и собираются около «своих» учительниц. Какая-то скрипучая женщина громко объявляет: первый «А» сюда, первый «Б» сюда — и дальше, и дальше. Я сразу поняла, куда мне идти и как зовут мою учительницу. Пошла, там стоит не очень много девочек, я подошла к учительнице и сказала: «Здравствуйте! Вы Мария Григорьевна?» Она внимательно на меня посмотрела и сказала: «Здравствуй! Я Мария Григорьевна! А как твоя фамилия?» — «Шнирман, — говорю, — но зовут меня Нина». Она немножко улыбнулась, очень немножко, у неё только уголки губ немножко приподнялись. Около неё уже собралось много девочек, она посмотрела на нас всех и сказала негромко, но очень понятно: «Дети, сейчас мы пойдём в свой класс — вы будете заниматься там весь учебный год. Пока сядьте на любое место, а когда я с вами познакомлюсь, я посажу вас так, как надо!»
Мы вместе с ней подошли к классу, она открыла дверь в класс, встала рядом с дверью, и тут случилась очень странная вещь: все девочки стали толкаться, очень, вижу, сильно толкаются, все хотят сразу, первые, пройти в дверь, а дверь-то узкая, там сразу больше двух не пройти. Я отошла — очень не люблю «толкаться». А Мария Григорьевна немножко посмотрела на всю эту глупость и говорит: «Проходите по двое!»
Когда все протолкнулись, я быстро вошла в класс, за мной Мария Григорьевна. Смотрю, где сесть, — только два свободных места на последних партах. Я иду, сажусь рядом с девочкой, говорю ей: «Здравствуй!» Она молчит и голову ко мне не поворачивает. Я думаю: может, я тихо сказала? Ладно, потом познакомимся!
Мария Григорьевна открывает журнал, называет фамилию — девочка встаёт, Мария Григорьевна что-то у себя записывает. Я последняя.
Я стою, она смотрит на меня и говорит мне: «Иди, садись за вторую парту в средний ряд, а ты, — она называет какую-то фамилию, — садись на последнюю. — И объясняет: — Ты большая, высокая девочка и будешь всем заслонять доску!»
И Мария Григорьевна пересаживает ещё несколько девочек и начинает рассказывать, для чего мы пошли в школу и что мы тут будем делать! Я слушаю, слушаю, потом мне немножко скучно, и я начинаю разглядывать Марию Григорьевну. Мне она нравится. Она пожилая, почти как Бабушка, у неё круглое, серьёзное лицо, и ещё кажется, что она немножко устала. И на ней очки, мне очень нравятся очки, потому что их Мамочка носит! Но у Мамочки очки на двух палочках, а у Марии Григорьевны за одно ухо идёт палочка, а за другое — верёвочка. Я думаю, она добрая! Серьёзная, но добрая!
Звенит звонок. Мария Григорьевна говорит: «Это звонок на переменку, выходите в коридор и походите там». Все девочки опять начинают толкаться в дверь, а я сижу за партой и удивляюсь: что значит «походите»? Ведь лучше побегать и поиграть во что-нибудь! Уже в дверях никто не толкается, выхожу в коридор… и просто обалдела! Они все так толкались у дверей, я думала, выйду, они тут бегают, играют — коридор большой, хороший!
Они все стоят у стенки — по всему коридору, где двери. К стенке прилепились и около окон немножко — ужас какой-то! Только две девочки ходят около этих прилепленных, за руки держатся — шаги маленькие-маленькие! Я прошлась по коридору, потом шла и подпрыгивала и, не дойдя до класса, немножко пробежалась.
Зазвенел звонок, мы вошли в класс, сели на свои места, и Мария Григорьевна сказала: «Сейчас мы будем с вами учить буквы». Букв почти никто не знает, я всё время поднимаю руку — мне очень нравится вставать из-за парты, и парта очень нравится, особенно мне нравится доска, которую можно поднять и положить на парту. Я часто её поднимаю и опускаю. И мне очень нравится большая доска — в Свердловске у нас на музграмоте была небольшая. И вдруг я замечаю на парте чернильницу с чернилами. Ой! Какая я дурочка! Звенит звонок. На переменке я около класса немножко прыгаю и бегаю. Когда звенит звонок на урок, я подхожу к Марии Григорьевне и спрашиваю:
— Мария Григорьевна, скажите, пожалуйста, мы будем сегодня чернилами писать?
— Будем, — отвечает она и тут же спрашивает: — А ты умеешь писать?
— Я умею писать, — говорю, — но я пишу карандашом и неправильными буквами — они «печатные»!
— Хорошо, — говорит она ласково и серьёзно, — а теперь ты научишься правильно писать чернилами.
Арифметика была совсем скучная, потому что эти девочки цифр не знают! Но мне хорошо — я разглядываю девочек, класс, доску, парты, небо за окном. Потом вспоминаю книжку, Бабушка нам вчера начала её читать, — даже Элка слушает, так Бабушка удивительно читает! Книжка называется «Маленькая принцесса», она очень интересная с самого начала, но меня там удивила одна вещь. Англичанин привёз почему-то из Индии свою маленькую дочь поступать учиться в Лондон. Девочку зовут Сара — она очень любит своего Папу, он тоже её очень любит, но у неё нет мамы! Нет бабушки! Нет ни одной сестры! И я не понимаю…
— Шнирман, — слышу голос и сразу вскакиваю, потому что «Шнирман» — это я! — Какую цифру я написала на доске? — спрашивает меня Мария Григорьевна.
— Девять! — отвечаю быстро и громко.
— Хорошо, садись! — И опять она чуть-чуть улыбается.
Она мне так нравится, и мне кажется, что я знаю её очень давно.
Последний урок. Мы будем писать чернилами. Все достали чистые тетрадки из портфелей, вынули ручки из пеналов. Мы пишем палочки по косым линейкам, нарисованным в тетрадке. Мария Григорьевна ходит по классу и подсаживается к некоторым девочкам. Мне очень хочется, чтобы она ко мне подсела. И вот она подсаживается ко мне! Я отодвигаюсь сильно влево, она обнимает меня левой рукой за плечо, а правой рукой берёт мою правую руку с ручкой и водит по линейкам. Она тихонько говорит при этом: «Так сильно не нажимай, бери меньше чернил…» Вдруг я вижу: у неё на правой руке нет двух пальцев — мизинца и безымянного! Я сразу вспоминаю «Мадрид», раненых в сквере, как я боялась этих пустых рукавов и как я потом жалела их и совсем не боялась. И мне вдруг так хочется погладить её руку, погладить эти маленькие обрубки! Мне хочется высказать ей свою любовь и то, что можно любить любую руку — не важно, сколько на ней пальцев. Я чувствую, что очень хочу что-то ей сказать или сделать! Но сразу понимаю: ничего нельзя ни говорить, ни делать. Нельзя! Она встаёт, я поднимаю голову, улыбаюсь ей и говорю: «Спасибо!» Она кивает головой, чуть улыбается и идёт дальше. На парте остаются следы мела от её руки — я не буду их стирать.
Дома мы обедаем вчетвером. Папа на работе, а Элка в этой же школе, но во второй смене — они учатся с двух часов. Я всё-всё рассказываю, я люблю дома рассказывать свой день. Анка рот не закрывает, так ей интересно.
— Ну как вы с Папой прошлись? — спрашивает Мамочка.
— Хорошо! — говорю.
— А как тебе понравилась Мария Григорьевна? — опять спрашивает Мамочка.
— Очень!
Но я не рассказываю про маленькие обрубки и про то, как мне хотелось погладить эту неправильную руку без двух пальцев. Даже Мамочке!
Оказывается, Лена живёт в соседнем подъезде, и это получается, что я могу ей постучать в стенку из детской. Я сильно стучу в стенку и кричу: «Лена! Я иду гулять». Беру мячик, беру Анночку с её ведром, и мы идём гулять.
Вышли во двор. Я Анночку в песочницу свела, смотрю, Инна уже гуляет, и Лена вышла. У меня ведь мячик с собой — стали играть в десятки. Только моя очередь настала, слышу сзади голос: «Ниночка?» Оборачиваюсь — рядом стоит женщина, смотрит на меня совсем непонятными глазами и говорит: «Ниночка, я тебя сразу узнала!» И вдруг обнимает меня крепко-крепко, так крепко, что мне дышать тяжело! Я не знаю, что делать, она меня обнимает, гладит меня по голове и всё время тихо говорит: «Ниночка, Ниночка, как ты выросла, какая ты красавица!» А я её совсем не знаю, но понимаю, что она меня знает и почему-то любит, — очень крепко обнимает, мне, наверное, тоже надо её обнять, но я почему-то не могу. Наконец она выпускает меня из своих рук, отходит, говорит тихо: «Маме привет передай», — и уходит. Я смотрю на девочек, они смотрят на меня, но мне очень не хочется об этом говорить, и я быстро предлагаю: «Пошли, — говорю, — уговорим ещё двоих и в «салочки» поиграем». Нашли двух «стареньких» — мы теперь с ними играем, хоть они и плохо бегают. Одну зовут Дагмара — очень красивое имя! Поиграли в «салочки» и ещё немножко в мяч. Потом я взяла Анку из песочницы, и мы пошли, постояли на Мещанской — так здорово!
