— Хорошо, — с глубоким умиротворением произнесла Мэри Энн.
Шиллинг чувствовал, как глубоко они понимают друг друга. Так мало — почти ничего — было сказано, но все ясно. Ясно без слов, и они оба знают об этом.
— Что это? — спросила Мэри Энн. — Вот эта музыка?
— Фортепьянный концерт Шопена.
— Красивый, правда?
— Слегка пошловат.
— О-о. — Она кивнула. — А ты расскажешь мне, какие из них — пошлые?
— С удовольствием. В этом-то отчасти и интерес. Наслаждаться музыкой каждый может, а вот чтоб не любить ее, надо потренироваться.
— У меня есть несколько пластинок, — сказала она, — но там все только поп и танцы. Кэл Тьядер[36] и Оскар Питерсон[37]. А соседка слушает мамбо.
— Почему бы тебе от нее не избавиться? — Он не имел в виду ничего такого, только ощущение покоя в ее квартире. — Найди себе отдельное жилье.
— Я не могу себе этого позволить.
Музыка по радио закончилась. Теперь слушатели хлопали, а ведущий рассказывал о программе на следующую неделю.
— А кто такой Бруно Вальтер? — спросила Мэри Энн.
— Один из величайших дирижеров современности. Он уехал из Австрии в тридцать восьмом году… недели за три до того, как записал Девятую Малера.
— Что девятую?
— Симфонию.
— А, — она кивнула, — я слышала это имя; кто-то спрашивал, что у нас есть из него.
— У нас его полно. На днях я поставлю тебе малеровскую «Песню Земли», которую он записал с Кэтлин Ферриер[38].
Мэри Энн выскочила из-за стола.
— Поставь сейчас.
— Сейчас? Сию минуту?
— А почему нет? У нас что, нет ее в магазине? — Она подошла к радио и выключила его. — Давай чего-нибудь придумаем.
— Хочешь сходить куда-нибудь?
— Ходить — ни в коем случае. Я хочу лежать и слушать музыку.
Сверкнув глазами, она побежала и надела свой красный жакет.
— Давай? Здесь нельзя — пухлая придет. Где все твои пластинки, твоя коллекция — дома?
— Дома, — сказал он, вставая из-за стола.
Она еще не бывала в его квартире и теперь, впечатленная, во все глаза разглядывала ковры и мебель.
— Вот это да, — тихонько сказала она, заходя вперед него, — как тут красиво… а вон те картины настоящие?
— Это репродукции, — сказал он, — не оригиналы, если ты об этом.
— Да, наверное, об этом.
Она стала стаскивать жакет; он помог ей и повесил его в стенной шкаф. Бродя по квартире, она подошла к гигантскому дубовому столу Шиллинга и остановилась.
— Вот здесь ты и сидишь, когда пишешь свою радиопрограмму?
— Прямо на этом месте. Вот моя печатная машинка и справочники.
Она принялась разглядывать пишущую машинку.
— Это иностранная?
— Немецкая. Я купил ее, когда работал на Шиммера. Я был их представителем в Германии.
Она с благоговением пробежалась пальцами по клавиатуре.
— А эта смешная буква здесь тоже есть?
— Умляут? — Он напечатал для нее умляут. — Видишь?
Он включил свой проигрыватель «Магнавокс», установил его на семьдесят восьмую скорость и, пока он прогревался, зашел в кладовую, чтобы выбрать вино. Не посоветовавшись с ней, он выбрал бутылку хереса «Fino Perla Mackenzie», нашел два маленьких бокала и вернулся в комнату. Они кое-как устроились и стали слушать, как Генрих Шлюснус поет «Орешник»[39].
— Это я уже слышала, — сказала Мэри Энн, когда кончилась пластинка, — очень мило.
Она сидела на ковре, прислонившись головой к краю дивана; бокал стоял рядом. Поглощенный музыкой, Шиллинг едва ее расслышал; он поставил следующую пластинку и сел обратно на стул. Она внимательно слушала, пока сторона не закончилась и он не подошел перевернуть диск.
— Что это было?
— Аксель Щьётс[40], — сказал он, после чего назвал саму вещь.
— Тебя больше интересует, кто поет. Кто он? Он жив?
— Шьётс жив, — сообщил Шиллинг, — но поет все реже. Он больше не может брать высокие ноты… все, что ему осталось, это нижний регистр. Но он по-прежнему обладатель одного из самых необычных голосов нашего столетия. По-своему — лучшего голоса.
— А сколько ему лет?
— Ближе к шестидесяти.
— Вот бы избавиться от этой чертовой соседки, — бодро сказала Мэри Энн. — У тебя есть идеи? Может, где-нибудь найдется место поменьше и не слишком дорого.
Шиллинг поднял с пластинки иголку; до нарезки она еще не дошла.
— Ну, — сказал он, — единственный выход — начать искать. Почитай объявления в газете, походи по городу, посмотри, что предлагают.
— А ты мне поможешь? У тебя машина… и ты в этом разбираешься.
— Когда ты хочешь искать?
— Прямо сейчас. Как можно скорее.
— То есть сейчас? Сегодня?
— А что — нельзя?
Он был немного удивлен.
— Допей сначала вино.
Она опрокинула бокал, даже не распробовав. Поставила его на ручку дивана, встала на ноги и стала ждать.
— Это твоя квартира на меня подействовала, — сказала она, когда они вышли. — Не могу больше жить с этой дурой — с ее ветками клена и пластинками с мамбой.
В магазине на углу Шиллинг взял субботний номер «Лидера» — воскресного не было. Он колесил по городу, а Мэри Энн сидела рядом и внимательнейшим образом изучала каждое объявление.
Через полчаса они уже взбирались по лестнице большого современного бетонного здания на краю города, в новом районе с собственными магазинами и необычными уличными фонарями. При въезде журчал фонтан с подкрашенной водой. Вдоль парковочных мест были высажены маленькие плодовые деревья — калифорнийские сливы.
— Нет, — сказала Мэри Энн, когда агент продемонстрировал им пустые стерильные комнаты.
— Холодильник, электроплита, стиральная машина и сушилка внизу, — сказал обиженный агент. — Вид на горы, все чистое, новое. Леди, этому зданию всего три года.
— Нет, — повторила она, уже стоя на выходе, — здесь нет… как там его? — она встряхнула головой. — Здесь слишком пусто.
— Тебе нужно место, где ты сама могла бы все устроить, — сказал ей Шиллинг, когда они поехали дальше, — вот что нужно искать, а не просто квартиру, куда можно въехать, как в гостиничный номер.
В полчетвертого пополудни они наконец нашли то, что ей понравилось. Большой дом в приличном жилом районе был разделен на две квартиры; стены были в панелях красного дерева, а в гостиной — огромное венецианское окно. В комнатах витал запах древесины; покой и тишина. Мэри Энн напряженно бродила туда-сюда с открытым ртом, заглядывала в стенные шкафы, трогала, принюхивалась.
— Ну? — спросил наблюдавший за ней Шиллинг.
— Чудесно.
— Подойдет?
— Да, — прошептала она, едва посмотрев на него, — представь, как будет здорово, если вон там поставить широкую кровать, а на пол положить китайские циновки. А ты подыскал бы мне репродукции, как у тебя. Я могла бы смастерить книжные полки из досок и кирпичей… я однажды видела. Мне всегда хотелось чего-то такого.
Довольная хозяйка, седая женщина за шестьдесят, стояла в дверях.
Шиллинг подошел к Мэри Энн и положил ей руку на плечо.
— Если ты хочешь ее снять, тебе придется оставить пятьдесят долларов задатка.
— Ой, — забеспокоилась Мэри Энн, — да, и правда.
— У тебя есть пятьдесят долларов?
— У меня ровно один доллар и тридцать шесть центов.
Она чувствовала, что проиграла; опустив плечи, она угрюмо сказала:
— Об этом я забыла.
— Я заплачу, — сказал Шиллинг, уже доставая бумажник.
Он этого ожидал. Он хотел этого.
— Но это неправильно. — Она пошла за ним. — Может, ты вычтешь это из моей зарплаты? Ты же это имеешь в виду?
— Позже разберемся.
Он оставил Мэри Энн одну и подошел к женщине, чтобы рассчитаться.
— Сколько вашей дочке? — спросила она.
— Э, — замялся Шиллинг.
Ну вот, реальность снова напоминала о себе. Хорошо еще, Мэри Энн не слышала; она отошла в другую комнату.
— Она очень симпатичная, — продолжала женщина, заполняя квитанцию. — Учится?
— Нет, — пробормотал Шиллинг, — работает.
— У нее ваши волосы. Но не такие рыжие, как у вас, более каштановые. На ваше имя выписывать или на ее?
— На ее. Она будет платить.
Он взял квитанцию и вывел Мэри Энн на улицу. Она уже вовсю строила планы.
— Можем перетащить мои вещи на машине, — говорила она, — у меня нет ничего такого уж крупного. — Она бежала впереди него и, обернувшись, воскликнула: — Просто не верится — посмотри, что мы устроили!
— Прежде чем распакуешь вещи, — заметил Шиллинг практично, хотя и его охватило то же радостное возбуждение, — нужно покрасить потолок, и еще стены — там, где нет деревянных панелей. Кое-где обои уже расходятся.
— Точно, — согласилась Мэри Энн, проскальзывая в машину, — но где же мы в воскресенье возьмем краску?
