— Работает она на износ, — сказал Нитц, указывая на девушку.
— Да, — вздрогнул Шиллинг, возвращаясь в настоящее.
Он был в смятении: образы из прошлого смешивались с новыми. Бет, Мэри Энн, девушка с длинными рыжими волосами, с которой он жил в Балтиморе. Он так и не смог припомнить, как ее звали. Барбара, а дальше… Она была похожа на поле пшеницы… вокруг него и под ним она танцевала, как самка орангутанга. Он вздохнул. Этого он не забыл.
— Что вы о ней думаете?
— Ну-у, — протянул Шиллинг. Несколько мгновений он не мог понять, кого Нитц имеет в виду. — Да, я много о ней думаю.
— Я тоже, — произнес Нитц с легким ударением, ускользнувшим от Шиллинга. — Она бешеная, но четкая.
— Что значит — бешеная? — спросил Шиллинг. Звучало это не слишком галантно, и он не был уверен, что готов согласиться.
— Мэри слишком серьезно ко всему относится. Вы хоть раз в жизни слышали, чтоб она смеялась?
Он попытался припомнить.
— Я видел, как она улыбается.
Он представил ее всю, теперь очень ясно. И был этому рад.
— Молодежь больше не смеется, — сказал Нитц, — должно быть, настали такие времена. Они только беспокоятся.
— Да, — согласился он, — она всегда о чем-то беспокоится.
— Это вы обо мне, что ли? — послышался голос Мэри Энн. — Потому что если да, то заканчивайте.
— Она укажет вам, что делать. У нее своя голова на плечах. Но… — он вернулся к покраске, — в некоторых вещах она просто двухлетний младенец. Об этом легко позабыть. А ведь это малыш, который бродит потерянный и ждет, что его кто-нибудь найдет. Что добрый дядя-полицейский с блестящими пуговицами и значком придет и отведет ее домой.
— А ну прекратите! — приказала Мэри Энн; она спрыгнула на пол и прямо с валиком, с которого капала краска, зашла в спальню. Потерев щеку запястьем, она напомнила им: — Это, между прочим, мой дом. Я могу вас обоих вышвырнуть.
— Маленькая всезнайка, — сказал Нитц.
— А ты закрой рот.
Передав Шиллингу сигарету, Нитц подпрыгнул, обхватил ее за талию, подтащил к открытому окну и приподнял над подоконником.
— Вам на выход! — кричал он.
Мэри Энн вопила и яростно отбивалась, схватив его за шею и колотя голыми ногами по стене.
— Отпусти немедленно! Ты слышишь меня, Пол Нитц?
— Не слышу.
Ухмыляясь, он опустил ее на пол. Запыхавшаяся, нетвердо стоящая на ногах, она мешком опустилась на пол и села, положив подбородок на колени и обхватив руками лодыжки.
— Отлично, — проворчала она, переводя дыхание, — ах, какой шутник; так смешно, дальше некуда.
Нитц наклонился, чтобы развязать ей бандану.
— Утереть нос хорошенечко, — сказал он возмущенной девице, — вот что тебе нужно. Слишком высоко ты его задираешь.
Мэри Энн презрительно усмехнулась в ответ и вскочила на ноги.
— Ну вот, — воскликнула она, — у меня тут теперь синяк будет!
— Переживешь, — ответил Нитц. Он поднял свой валик и забрался на стул.
Мэри Энн сердито на него посмотрела, а потом вдруг улыбнулась.
— А я кое-что про тебя знаю.
— Что?
— Ты красить не умеешь, — улыбка ее стала шире, — тебе даже не разглядеть, где неровно.
— Твоя правда, — смиренно признал Нитц, — я чертовски близорук.
Развернувшись на голой пятке, Мэри Энн проследовала в гостиную и снова взялась за дело.
В десять тридцать Шиллинг спустился к припаркованной машине и достал из бардачка пол-литра «Глейва»[41]. При виде бутылки лицо Нитца посерело от жадности и предвкушения.
— Боже правый, — проговорил он, — чего это у вас там, дядя? Это что — настоящий?
Порывшись в коробках с тарелками и кастрюлями, Шиллинг откопал три стакана, наполнил их до половины водой из-под крана, поставил на кафель раковины и открыл бутылку.
— Эй, стоп, — запротестовал Нитц, — мне этой дурацкой воды не надо.
— Это чтоб запить, — объяснил Шиллинг, передавая ему бутылку.
— Ух. — Тот хватал воздух, фыркая и покачивая головой. Утерев рот тыльной стороной ладони, он передал бутылку Шиллингу. — Да уж. Знаете, как я это называю? Писи ангелов, чисто и просто.
В дверном проеме показалась любопытная Мэри Энн.
— А мне?
— Тебе можно столовую ложку, — сказал Шиллинг.
Ее глаза вспыхнули.
— Столовую ложку, как же! Еще чего… — она схватила бутылку, — ты же давал мне то вино, тогда.
— Это совсем другое, — сказал он, но нашел пластиковый мерный стаканчик и налил ей с мизинец. — Только смотри не подавись, — предупредил он, — сразу не пей, а потягивай маленькими глоточками, как сироп от кашля.
Мэри Энн глянула на него и с интересом подняла край стаканчика. Сморщив носик, она сказала:
— Бензином пахнет.
— Ты уже пила скотч, — сказал Нитц. — Туини пьет скотч — у него ты и пробовала.
Мужчины, каждый глубоко погрузившись в свои мысли, смотрели, как девушка одним глотком осушила стаканчик. Мэри Энн скорчила рожицу, вздрогнула и потянулась за стаканом с водой.
— Видишь, — проворчал Шиллинг, — тебе это совсем ни к чему; тебе ведь даже не понравилось.
— Это нужно с чем-то смешивать, — уклончиво ответила она, — может, с фруктовым соком.
Нитц покачал головой:
— Какое-то время тебе лучше держаться от меня подальше.
— Ничего, это у тебя пройдет.
Мэри Энн исчезла в гостиной; забравшись обратно на стул, она вернулась к работе.
Мужчины сделали еще по глотку скотча.
— Превосходная вещь, — сказал Шиллинг.
— Мое мнение вы уже знаете, — сказал Нитц, — но это не для детей.
— Согласен, — пробурчал Шиллинг, ощущая неловкость, — я и дал-то ей всего ничего.
— Ладно, — сказал Нитц и вышел, оставив Шиллинга одного, — пора в соляные копи.
— Будем считать, что мы в расчете, — произнес Шиллинг, глядя ему вслед.
Он с грустью почувствовал, что Нитц жестоко ревнует, — и знал, что ревность эта справедлива и оправдана. Он пришел и вытащил девочку из ее мира, ее городка, прочь от Нитца. Его можно было понять.
— Еще не в расчете, — отозвался Нитц, — я хочу закончить спальню.
— Хорошо, — покорно сказал Шиллинг.
Они работали до половины двенадцатого. Шиллинг полз по полу, докрашивая плинтус, и понимал, что выпрямить ноги будет очень непросто. Синяк на колене, который он набил о прилавок, набух и болел.
— Старею, — сказал он Нитцу, остановился и бросил кисточку.
— Все, наработались? — с тревогой спросила Мэри Энн. — Оба?
Нитц с виноватым видом зашел в гостиную, теребя свою потертую спортивную куртку.
— Прости, дорогая, мне нужно в «Королек», иначе Итон меня уволит.
Шиллинг вздохнул с тайным облегчением.
— Я отвезу вас. В любом случае пора закругляться; для одного вечера мы сделали более чем достаточно.
— Боже мой, а ведь мне еще играть, — Нитц выставил свои запачканные краской пальцы, — вместо этих надо вставить новые.
Пройдя с Нитцем на кухню, Шиллинг сказал:
— Сделаете мне одолжение?
— Конечно, — согласился Нитц.
— Возьмите скотч себе.
Это был жест примирения… кроме того, теперь ему хотелось избавиться от этой бутылки.
— Черт побери, да я на столько не накрасил.
— Я думал, мы прикончим ее здесь, но потерял счет времени. — Он положил бутылку в коричневый бумажный пакет и преподнес его Нитцу. — Договорились?
Шлепая босыми пятками, на кухню вошла Мэри Энн.
— А можно я тоже поеду? — взмолилась она. — Я хочу с тобой.
— Сотри сначала краску с лица, — сказал Шиллинг.
Она зарделась и стала искать влажную тряпку.
— Ты же не против? Здесь так одиноко… мебели никакой, сплошная грязь и бардак. Мы так и не закончили.
— Да с удовольствием, — пробормотал Шиллинг, все еще слегка расстроенный поведением Нитца.
Она вытерла краску с лица, и он подал ей жакет. Потом она пошла за мужчинами на лестницу; спустившись, они оказались на темной улице. Доехали они буквально за минуту.
— Народу, похоже, набилось достаточно, — сказал Шиллинг, когда обитые красные двери «Королька» раскрылись, чтобы впустить какую-то парочку. Он впервые видел это место — ее привычное убежище. Вдруг он произнес:
— Хочешь, зайдем ненадолго?
— Не в таком виде.
— Какая разница? — сказал Нитц, вылезая из машины на тротуар.
— Нет, — решила она, глянув на Шиллинга, — как-нибудь в другой раз; я хочу вернуться. Там еще очень много работы.
— Работа не убежит, — говорил Нитц, стоя у машины, — не нервничай, Мэри.
— Я не нервничаю.
— Ты не сможешь сделать все за день, куколка.
— Легко тебе говорить, — буркнула Мэри Энн. Она придвинулась к Шиллингу, за что тот был ей благодарен. — Тебе не придется там спать.
— Тебе тоже, — сказал Нитц.
— Я собираюсь ночевать там.
— Следи повнимательней за тем, где остаешься на ночь, — сказал Нитц, и Шиллинг подался вперед, потому что понимал, к чему это все ведет. Но было поздно — Нитц уже продолжал: — Нехорошо это, Мэри. Прости меня. Мне чертовски жаль, но это правда. Он слишком стар для тебя.
