– И на человека?
– И на человека…
Из темноты несмело вышли три пса.
– О! Услыхали. Знают, о ком речь веду. Приперлись! Что, не спит-ся? Тоже ласки захотели? Ну, идите ко мне, ребятки! За ушами почешу, а сухарик у меня только один был. Да и ели вы уже.
Псы радостно подбежали, завиляли хвостами-саблями.
– Подержи-ка, – Игорь передал Славе Нестерову недокуренную сигарету и принялся чесать за ушами у псов. – Вот это Туман. – Игорь представлял Славе по очереди своих питомцев. – Это Джигит. Это
Самурай. Тебе все они одинаковыми кажутся? Ни фига! Все разные. И внешность у каждого своя, если приглядеться и запомнить. И характер у каждого свой…Самурай – нахалюга и задира. Хлебом не корми с братьями грызню устроить. Но не по злобе, это он характер свой пока-зывает, самоутверждается. На охоте первым к подбитой дичи подбе-жать старается. Если в зубы взял – никому не отдаст, сам мне прине-сет. Мне или бате. Бывает, первым подбежать не успеет, тогда у бра-та дичь отберет, и нам несет…Туман – маменькин сынок. Чуть что – к Багире бежит жаловаться. Но осторожный, не проверив, что дорога безопасна, не пойдет по ней. Еду со всех сторон обнюхает, прежде чем ее есть…Джигит – чересчур горяч. Иной раз, до сумасбродства. Когда дичь преследует, ничего вокруг не замечает.
Весь мир вокруг него в узкую тропинку превращается, а вдали, в конце тропинки – тот, кого он должен догнать. Заигрывается, хладнокровия маловато. И не-много непослушный. Иногда он с первого раза команду выполняет, иногда тормозит. И еще голодный всегда, точнее, не голодный, а до еды жадный. Он у Багиры последним вышел, самым маленьким был, самым слабым. Его братья обделяли в еде постоянно, как мы с батей не следили, особенно Самурай старался. С младенчества
Джигит на еду спокойно смотреть не может. Но я думаю, что с возрастом это пройдет. И хладнокровие появится и на еду так кидаться перестанет…
О Джигите Игорь рассказывал больше, чем о других братьях-овчарах.
И интонация его голоса отличалась особой теплотой и лас-кой.
– Похоже, что Джигита ты больше других псов любишь, – предпо-ложил
Слава, но Игорь сделал ему страшное лицо и, повернув голову к собакам, сказал, громко и отчетливо, так, чтобы его 'ребятки' поня-ли каждое слово:
– Всех моих собак я люблю совершенно одинаково! – Потом он повернулся к Славе, подмигнул и, приложив палец к губам, тихо про-изнес: – Ты прав. Только им этого не говори.
– Не скажу, – усмехнулся Слава. – Сигарета твоя прогорела. – Он щелчком отправил окурок в темноту. – Новую дать?
Игорь отмахнулся:
– Не надо. Пойду, вздремну. А то скоро светать будет… Ребятки, идите к себе. Если что, знаете, как себя вести…
Когда Сидоров ушел, Гуинплен встал, разминая мышцы, про-шелся по двору. Псы идти в вольер не торопились, увязались за Сла-вой. Они сопровождали его молча, не рычали, только ритмично дыша-ли, обозначая свое присутствие. Слава хотел погладить одного из них, но едва поднес руку к его голове, пес предупреждающе зарычал и ос-калил белые клыки. Слава опасливо отдернул руку и на всякий случай сунул ее в карман. Ну-ка, на фиг, подумал он, так можно и руки ли-шиться.
Хоть Игорь и сказал псам, что он свой, однако, свой-то свой, но не такой свой, как хозяин. Фамильярности в обращении с собой, 'ребятки' не допустят. Что разрешено хозяину, то другим запрещено. Все правильно. Встречаются 'чужие', которые очень искусно прики-дываются
'своими'.
Гуинплен подошел к воротам, закурил и стал слушать тишину. Она оказалась такой неимоверно громкой, что Слава был просто по-ражен.
Ему и раньше приходилось прислушиваться к ночным звукам, он слышал крики ночных птиц, знал какая птица, как кричит, слышал журчание воды в реке или в ручье, слышал шум ветра и шебуршание зверьков в траве. Сейчас он тоже все это слышал, но все знакомые звуки тонули в каком-то неизвестном ему звоне. Звон шел со всех сто-рон, он не был постоянным и монотонным, он нарастал, превращаясь в раздражающий, неприятно бьющий по барабанным перепонкам, гул, а, достигнув своего апогея, этот гул вдруг исчезал, но через несколько мгновений начинался снова. Этот звук был чем-то похож на гудение высоковольтных проводов, но откуда здесь ЛЭП? И почему звон то нарастает, то исчезает? Какое невидимое существо его генерирует?
Воображение Гуинплена рисовало ему страшного монстра, нескольких монстров, притаившихся в лесной чаще, окружившей домик егерей со всех сторон.
'Ребятки' стояли рядом с Гуинпленом, и не обращали на гул ни-какого внимания, видимо, они привыкли к этому звуку и не считали его опасным.
– Ну, ну, – сказал Слава псам. – Я вам верю. Вам лучше знать, что здесь происходит и что это за зверь поет свою дурацкую песню.
Псы недоуменно покосились на Гуинплена. Багира зевнула и по-тянулась, прогнув спину. Потом она выпрямилась и степенно пошла к вольеру, сыновья, еще раз взглянув на Славу, последовали за ней.
– Ну, что? Поспать что ли еще часик? – спросил Гуинплен сам у себя и, выбросив окурок, пошел в дом.
Сидоров младший спал в сенях, вытянув длинные ноги и перего-родив ими весь проход. Заходя в дом, Слава скрипнул входной две-рью. Игорь проснулся, спросил, не поднимаясь:
– Что, накурился?
– Ага.
Перешагнув ноги Игоря и взявшись за деревянную дверную руч-ку,
Слава повернулся к егерю и спросил:
– А что это за звон такой стоит?
– Лягушки, – ответил Игорь и повернулся на бок. – Здесь их тьма.
Болота рядом…
Глава 11. Генерал Инзарин.
Неужели этот парень и правда мой сын? Мой Алешка? Наш с Валентиной
Алешка? Неужели судьба, которая, и без того, почти все-гда была к нам благосклонна, преподнесла нам на старости лет еще один подарок?
И такой дорогой? Нет, не верится! Хочу поверить, но не могу! Слишком большое счастье, в него поверить сложно. Тридцать лет прошло, тридцать с хвостиком. Горько и больно было нам с Ва-люшей только первые несколько месяцев, может быть, даже только один месяц. Потом мы стали потихоньку приходить в себя. Привыкли к потере. Андрюха требовал внимания, оттягивал наши мысли на себя. Нужно было о нем заботиться, чтобы не болел, чтобы рос здоровень-ким и умным. Чтобы не нуждался ни в чем. Много мы в него, в Андрю-ху, вложили, все, что на двоих было рассчитано.
И вдруг…Алешка наш жив? Жив и здоров, да еще и поздоровее Андрея будет! Нет, не могу поверить…
А ведь парень-то, как можно заметить, не сходит с ума от радо-сти!
Не кинулся в наши объятья. Братья, так братья, сказал он Анд-рею, позже разберемся…
Позже… А будет ли возможность, разобраться во всем позже? Судя по всему, ситуация сложная. Судя по всему, у Носорога и сейчас есть определенная власть, деньги, свои личные или чужие – не важно, и мощное прикрытие сверху. Чтобы организовать такую широкомас-штабную операцию по поимке четырех человек… Чтобы вот так, за-просто, приказывать командиру мотострелкового полка… Чтобы вы-звать группу десантников из Уссурийска… Для этого нужно иметь своего человека, как минимум, в штабе округа. И человека с больши-ми полномочиями…
Носорог никогда не был мелкой сошкой. Есть такая категория людей, которые всегда наверху, всегда приближены к кому-нибудь, власть имущему. В то время, двадцать пять лет назад, он носил пого-ны старшего лейтенанта, но мы все знали, что это ненадолго, карьер-ный рост Рогулису был обеспечен, для этого и в Афганистан послали.
Генералом он должен был стать намного раньше любого из нас, бое-вых офицеров. На войне каждому своя судьба уготована – кто-то под-ставлял голову под душманские пули и осколки от гранат, а кто-то по-лучал ордена, медали и звезды на погоны. Рогулис, ни то
Альбертас, ни то Альфредас, точно уже не помню, а отчество и вовсе забыл, сложное какое-то, литовское, Рогулис был именно таким – баловнем судьбы. Мы, боевые офицеры, таких недолюбливали, хотя некоторые из этих 'баловней' были, если объективно, неплохими ребятами, просто им в жизни повезло больше, чем нам. Кое-кто из этих отмечен-ных богом, членами политбюро и высшими чинами армии и КГБ не от-сиживался в штабных блиндажах и в вагончиках и бункерах тыловых расположений, а вместе с нами дышал черным дымом горящей соля-ры и орошал своей кровью раскаленный до градуса спекания афган-ский песок. Кое-кто из них погиб в сражениях, кое-кто остался на век калекой. Но в основной своей массе они все-таки были трусами и в пекло не лезли. Слова 'патриотизм' и 'интернационализм' они про-износили часто, но только применительно к другим, к тем, которые шли под пули, к тем, которые являлись для них и для их боссов обык-новенным пушечным мясом.
Кто и когда прозвал Рогулиса Носорогом, неизвестно. Но все – и офицеры, и солдаты, называли его так. И Рогулис знал о своем про-звище. Еще бы ему не знать? Шпионов у него было достаточно.
Це-лый штат доносчиков, который чуть ли не ежедневно пополнялся все новыми и новыми сотрудниками. Своеобразное бюро Носорога росло и крепло. Любой солдатик или сержант, хоть единожды совершив ка-кой-либо проступок, или имевший черные пятна на своей довоенной биографии, тут же обрабатывался особистом Рогулисом, и после этой обработки на него уже нельзя было рассчитывать. Чаще всего, инте-ресующий Носорога объект, возвращался в свое подразделение и продолжал нести службу, регулярно докладывая своему новому шефу обо всем, что происходило в отделении, во взводе, в роте. Носорожьи фискалы были во всех подразделениях полка. Предполагаю, что за доносы они получали от Носорога, помимо его лояльного к ним отно-шения, и другие подачки, в том числе, денежные. Я неоднократно ви-дел доллары у них в руках, в основном, мелкие купюры. Однажды отобрал у агента Носорога его тридцать сребреников и пошел с ра-портом к командиру полка. Тот молча меня выслушал, и глядя на кар-ту Афганистана с воткнутыми в нее флажками, висевшую на стене его кабинета, процедил сквозь зубы:
