— Да, — равнодушно согласился Никита.
Терентьев должен был что-то сделать для сына. Он занимался поисками Лавровой. Никто из сотрудников не знал, куда она уехала, ее близких друзей не знал он сам. Она исчезла из жизни незаметно, будто и не было никогда. Ее лицо тоже стиралось из памяти. Он помнил только ее глаза. И видел каждый день глаза сына. Отстраненные и чужие. Живым укором. Сам того не желая, он отводил взгляд. Нечего было сказать. Нечего.
За неделю до Нового года Никита сам к нему подошел. Он стоял, опустив голову, его голос подрагивал от волнения.
— Папа, давай отметим Новый год вдвоем. Только вдвоем.
Сын поднял глаза, и Терентьев увидел в них свет. Он покалывал лицо Терентьева раскаленной, голубой радужкой. Такого не было никогда, или он стал лучше понимать своего сына.
— Давай, — улыбнулся Терентьев.
Сын улыбнулся в ответ, и у Терентьева свалилась с сердца невыносимая тяжесть. Он подхватил сына на руки и прижал к своему лицу животом. Как получилось. Сын смеялся, он тоже. Прямо в живот сына.
— Щекотно! — хихикал Никита.
«Забыл, — думал Терентьев. — Наконец-то забыл. Все!»
Терентьеву было и радостно и грустно. Он не чувствовал веса сына. Никита почти ничего не ел. Кожа да кости.
— На чем только душа держится? — говорила Галина Захаровна и поджимала губы. Терентьеву казалось, что она его осуждает. Ничего удивительного, она была с сыном с двух лет. С тех пор, как умерла мать. Терентьев сам велел, никакой близости. Сын не должен забыть мать. Ведь знал, чувствовал, но допустил, чтобы другая, совсем чужая женщина украла сердце его сына. Теперь все кончилось. Наконец!
— Спасибо, — сказал он жене. Она улыбнулась ему с фотографии.
Терентьев позвонил в студенческую канцелярию мединститута, где училась Лаврова. Ему обещали найти ее личное дело в архиве, чтобы узнать фамилии однокурсников из ее группы. Они могли знать о ней.
— Все отменяется, — весело произнес Терентьев. — Не стоит искать.
— А мы нашли.
— Не надо, — легко ответил он.
Прошлое должно было остаться в прошлом. Так лучше. Все забывается. И самое плохое, и самое хорошее. Терентьев доподлинно это знал.
Никита ел теперь за двоих, Галина Захаровна нарадоваться не могла.
— Он выздоравливает, — сказала она.
— Да, — согласился Терентьев.
— У меня уже руки стали опускаться, — на глаза Галины Захаровны набежали слезы.
— Что бы я без вас делал? — Терентьев неловко дотронулся до плеча Галины Захаровны, не зная, как ее благодарить. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала. На душе. Терентьева стало вдруг муторно.
— Я пойду? — спросила она.
— Идите.
Галина Захаровна ушла, вытирая слезы. Терентьев проводил ее взглядом и подошел к окну. За окном морозное небо сеяло рождественский снег. Твердые, резные снежинки слоями укладывались на подоконник и искрили ярким, зимним солнцем.
— Никита, одевайся! — крикнул Терентьев. — Пойдем снег разгребать!
Они чистили дорожку и хохотали. А снег шел, заваливая расчищенную дорожку.
— Зачем мы это делаем? — отдуваясь, поинтересовался Никита.
— Сегодня католическое Рождество. Как к нам попадет Санта-Клаус? — пошутил Терентьев.
— Через трубу! — засмеялся Никита.
— Точно, — удивился Терентьев и бросил лопату. Они, хохоча, завалились в сугроб и засмотрелись на синее, искристое небо.
«Хорошо», — думал Терентьев, ощущая голову сына на своем плече. Так близко, так ясно он не чувствовал сына никогда.
— Пойдем, — Терентьев встал и потянул Никиту за руки. — Простынешь.
Уже войдя в дом, Никита оглянулся. Расчищенную дорожку почти всю занесло снегом.
— Давай вернемся, — попросил он.
— Зачем?
— А Санта-Клаус? — смущенно улыбнулся Никита, словно смеясь над собой.
— Через трубу! — рассмеялся Терентьев.
Никита мялся, стоя у порога.
— Ты же не веришь в Деда Мороза.
— Нет, — Никита не уходил.
— Мы не католики. К нам Санта-Клаусы не ходят, — серьезно сказал Терентьев. — Правда.
Никита прошел в дом. Неуверенно, нерешительно. Его хорошее настроение исчезло без следа. И Терентьев все понял. Чужая женщина научила сына верить в чудеса, а чудес не бывает. Это все знают.
Терентьев разгребал снег, зная, что сын наблюдает за ним.
— Поможешь? — крикнул Терентьев.
Никита отрицательно покачал головой.
Снег прекратился, когда стемнело. Дорожка была расчищена до ворот. Путь для чудес был открыт, но их не предвиделось ни сейчас, ни в будущем. Терентьев сварил для себя грог и дал попробовать Никите.
— Нельзя складывать руки, — сказал Терентьев. — Надо бороться до последнего.
— Это тост? — спросил Никита.
— Почти. Мне надоело чистить дорожку и… — Терентьев сделал паузу.
— Что и? — не выдержал Никита.
— И я выключил снег.
— Ты? — рассмеялся Никита. — Я. Хотя знал, что Санта-Клаусы к чужим не ходят. Но вдруг занесет нелегкая?
— Нелегкая! — расхохотался Никита.
— Чудеса путешествуют только по расчищенным дорожкам. Что для этого надо? Как думаешь?
— Никогда не бояться начинать все сначала, — серьезно сказал Никита.
Детская вера в чудо и непривычно взрослые слова сына подорвали надежду Терентьева, что все обойдется.
— Верно, — медленно ответил Терентьев. — Но для этого нужно время.
Терентьев не спал до утра. На душе было паскудно, хуже некуда. Он врал и морочил голову своему сыну, зная, что чудес на свете не бывает. Разбитые мечты и неисполненные надежды ломают и взрослого. Корежат самый закаленный характер. Лучше сказать все как есть. Время лечит. Но уже никогда Никита не станет таким, каким был до встречи с Лавровой.
На следующий день Терентьев забрал копию личного дела Лавровой и список студентов ее группы. Забрал и понял. Не стоит ничего делать. Будет хуже.
— Разыщите этих людей, — велел он секретарю.
— Как?
— По справочной, — процедил сквозь зубы Терентьев.
* * *
Новый год шел рука об руку с солнцем, жарким, как знойное лето. Новый год звучал капелью и хлюпал под ногами растаявшим снегом. Старый год боролся до последнего. Развешивал ночью сосульки на деревьях и крышах, расстилал ледяное покрывало на дорогах, заковывал лужи мерцающим зеркалом. Если отколоть у такого зеркала кусочек, с обратной стороны можно увидеть отражение зимнего города с его домами, дворцами, башнями, шпилями и улицами, построенными и сколоченными из сверкающего солнцем льда.
Никита приносил с улицы зимние города и укладывал их в морозильник, в коробки из-под мороженого. Все города были разные. Ни один не походил на другой. Ничем. Но их нельзя было долго разглядывать. Они таяли и теряли красоту. И от них всегда стыли руки. Это были чужие города, где замерзают и пропадают люди, и счастью не отогреться ничем.
Перед Новым годом Никита вынес на улицу все коробки из-под мороженого прямо под лучи жаркого солнца. И ледяные города исчезли на глазах. Никита засунул палец в мутную воду, она была теплой. Теплее, чем снег.
«Здорово!» — решил он, поглядев на солнце. Оно выпучило горячий глаз в рамке из пылающих солнечным светом ресниц. Никита рассмеялся. Солнце в ответ нахлобучило себе на затылок шапку из кудрявого облака. Как десантник.
— Здорово! — смеялся Никита.
Галина Захаровна приготовила праздничный ужин. Никита протянул ей подарок, она поцеловала его в лоб.
— Будь умницей, — сказала она. — Веселым и счастливым. Помни, как Новый год встретишь, так его и проведешь.
— Знаю, — неуверенно ответил он.
Галина Захаровна обняла его и вздохнула.
Никита отстранился:
— Я этого не люблю.
— Знаю, — улыбнулась она. — Держись молодцом, и все получится.
— Ладно, — пообещал Никита.
Ему было страшно и храбро одновременно. Так страшно, что замирало сердце. Не зря же вернулось летнее солнце. Оно нарочно греет облако. Для него.
— Папа, надень свой самый парадный костюм, — попросил Никита — Я тоже надену.
— Хорошо, — согласился Терентьев.
Терентьеву было страшно. Надо сказать сыну, что не бывает так, как хочется. Бывает так, как получится. Терентьеву сообщили, что Лаврова улетела в Москву, но адреса не знал никто. Десять дней праздников исключили праздник для сына. Вот почему от нового года нечего ждать. Все останется по-прежнему. Нужно сказать, а слов не подобрать. Не выходит. Оттого, что Никита веселый и беззаботный как прежде. Терентьева обжигала морозом радость синей радужки глаз его сына. Он ежился и молчал. Не стоит портить сыну настроение перед праздником. Все обойдется.
Новый год наступил, а чуда не случилось. Ночью солнце уходит. Его не вернуть и не заменить огнями фейерверков. Они уносятся в небо, не долетев до облаков. За ночь облака остывают, их ничем не разогреть, даже красивым, но ненастоящим огнем. Он может обжечь людей, а больше ничего не умеет.
