Это же самое не хуже пройдошистого любовника понимал и генерал-майор. Одно не складывалось – зачем этому пижонистому хлыщу Алевтина его занадобилась, девок, что ли, мало моложе да свободней. Не сходилось что-то, а недопонимать Глеб Иваныч ненавидел, в академии понимать учили до крайней внутренней молекулы.
– Садитесь, Томский, – он кивнул Стефану на стул, другим кивком отпустил сопровождавшего, одного из безликих. Стефан сел и вопросительно посмотрел на генерала.
«Странно, – подумал Чапайкин, – а ведь он не вор и не грабитель, как следовало из биографии, лежавшей на столе. Он нечто другое, поинтересней, пожалуй, чем случайный любовник…»
Кто бы знал, сколько за эти годы прошло через Глеба народа. Были среди них отморозки и предатели, лазутчики и диверсанты, перебежчики и дезертиры, шпионы дутые и подлинные, встречались антисоветчики, маньяки, душегубы, бывал и просто честный люд, и пугливый, и бесстрашный. Нередко в гэбистские сети заносило отъявленных негодяев, законченных лгунов и прочую мразь, пару раз объявлялся натуральный людоед и тоже не избежал своей участи после разговора с чекистом.
Но попадались и люди истинно благородные, бескомпромиссные, готовые к самопожертвованию. Этих он тайно уважал. Всякое, всякое бывало в длинной его службе и давнем генеральстве. Тысячи лиц, сотни судеб и приговоров, десятки тихушных ликвидаций без суда и следствия в силу особого чекистского чутья, согласно велению отдельной от остального совести, по равнодушному намеку, по одному короткому движению глазами чуть вбок.
Этот, что теперь сидел перед ним, прямой, спокойный и холодный, как водосточная труба, не походил ни на кого из тех, что в разные годы прошли через руки особиста Чапайкина. Этот не был испуган, но – Глеб Иванович знал точно – не по причине незапятнанности, принципиального благородства или наигранной бравады. Этот был ровно таким, каким решил предстать перед начальственным генералом, а каким он являлся на самом деле, делиться, судя по всему, ни с кем не собирался. Тем более с чином из органов. Страха в глазах его не было, но не потому, догадался Чапайкин, что человек этот бояться не умел, а оттого, что сам решил – так ему сейчас будет правильней.
– Говорить будем? – спросил Глеб Иваныч и закурил, не сводя с Томского глаз.
– Конечно, товарищ генерал, – спокойно ответил Стефан и, поморщившись, отмахнул от себя папиросный дым. – Говорите.
Сам же подумал о том, какой из заготовленных в прошлом вариантов придется запускать. Первый вполне уже мог работать, а вот что касалось второго, то с сожалением отпустил от себя мысль, что время ему еще не настало, не успел начать даже гадить Стефан Томский, чтоб образовалась минимальная тема для будущего шантажа с участием замаранной супруги.
Генерал улыбнулся. Фрукт и правда был экзотический. Так с ним еще никто не пытался разговаривать, и это заинтересовало Глеба Иваныча еще больше. И тогда он решил построить все иначе, не так, как задумал ранее. И он сказал:
– О моей жене говорить не будем. Тема исчерпана. Я даже не хочу вас спрашивать, почему – она.
Стефан безразлично пожал плечами, не подав ни единого признака заинтересованности или волнения:
– Честно говоря, мне тоже кажется, это вообще не тема для обсуждения. Полностью разделяю ваше мнение, товарищ генерал.
– Так я и думал, – произнес Чапайкин, – именно так.
– Что думали? – Стефан, казалось, несколько удивился. – Неужели то, что в Алевтину Степановну нельзя влюбиться? Тут я, пожалуй, с вами не соглашусь. Уж простите меня, товарищ генерал.
Чапайкин улыбнулся:
– Хорошо, время тратить на пустое мы не станем. Итак, у нас есть три варианта, ровно три. Точнее говоря, не у нас, а у вас, гражданин Томский. Первый вариант такой – вы искренне, прямо здесь и сейчас излагаете мне во всех подробностях, опуская версию влюбленности и прочего мужского интереса, зачем вам понадобилась Алевтина Степановна. Потому что коли это так – я имею в виду, если она вам на хрен не нужна, юноша, – то единственный вывод, который я не могу не сделать, это то, что некто молодой, недурной собой, с преступным прошлым и малоизвестной жизнью в настоящем ищет тропинку к ее мужу, высокопоставленному работнику органов безопасности, а стало быть, является либо шпионом, либо пособником врага, замышляющим провокацию или шантаж. Это ясно?
Стефан согласно кивнул, демонстрируя полное внимание к разумным словам мудрого человека. Глеб Иваныч задумчиво пожевал губами и продолжил:
– Теперь другое, тоже понятным для вас будет, надеюсь, – генерал достал из ящика стола листок с заранее напечатанным текстом, взвесил его на руке и протянул Стефану. – Почитайте, Томский. Почитайте и выскажитесь на данную тему.
Стефан взял заготовку и опустил на нее глаза. Читал вдумчиво, не спеша, без единого признака удивления либо испуга. Затем положил бумагу на стол.
– Что-нибудь неотчетливо, быть может, изложено? – поинтересовался Чапайкин. – Или вопросы имеются?
Стефан пожал плечами и невозмутимо отреагировал:
– Да, нет, все предельно ясно объяснено. Но хотелось бы все же и третьим еще поинтересоваться вариантом, товарищ генерал, если не возражаете. Не хотелось бы, знаете, недобрать знаний, коль уж так плотно пришлось с вашим ведомством соприкоснуться.
– Так нет ничего проще, – снова улыбнулся Глеб Иваныч. – Третий, он самый несложный будет, потому что напрямую от тебя самого зависит, если, конечно, в планы твои не входит на сто первый перебраться после того, как освободишься. А освободишься годков через шесть, потому что привлекут-то тебя за простое тунеядство, но при досмотре обнаружат в кармане долларов так с двести валютки. Ну а после свидетели подтвердят, что видели, как принимал зеленые от иностранца. Вот и все, голубь мой, – восемьдесят восьмая статейка. Слыхал про такую?
Стефан задумчиво хмыкнул и артистично почесал в голове, а генерал-майор резюмировал, лишний раз отметив про себя выдержку сидевшего перед ним человека:
– Второй вариант, думаю, для тебя предпочтительней прочих, потому что не предполагает нежелательного развития любых событий, но в то же время снимает подозрения, высказанные в первом моем предположении.
– Так мне всегда второй вариант нравился, я и не скрывал, товарищ генерал. Про третий я чисто из любопытства поинтересовался, – он придвинул к себе листок и размашисто подписал.
– Число, – уточнил хозяин кабинета.
– Есть число, – покорно улыбнулся Стефан и проставил дату.
– Вот и все, гражданин Томский, – Чапайкин взял бумагу, пробежал ее глазами и сунул в ящик стола. Затем он нажал кнопку, и в кабинет зашел сотрудник в должности лейтенанта госбезопасности. – Проводите, лейтенант, – распорядился Глеб Иваныч и загасил папиросу.
То, что Томский не его клиент, Глебу было ясно с самого начала. Зачем он сделал его осведомителем органов, на этот вопрос он, пожалуй, сам затруднился бы ответить. Месть? Вряд ли. Скорей, чутье и виды на будущее. Жизнь, она ведь штука длинная. И если пока этот непростой Томский не его клиент, то непременно когда-нибудь таковым сделается. А пока пускай потрудится и понервничает под государевым всевидящим оком. А там видно будет…
Единственное, что внезапно озаботило Стефана по-настоящему после того, как он покинул «контору» и вышел на свежий день, пройдя до этого три полутемных коридора управления, миновав два вооруженных поста и двойные металлические двери, это то, что же он должен поведать Джокеру обо всей этой истории. И должен ли поведать? О том, что теперь он является осведомителем органов госбезопасности, источником, работающим под псевдонимом Гусар, добровольно подписавшим бумагу не далее как час тому назад. По сути – стукачом, да не ментовским к тому же, а натурально гэбэшным. И нужно ли об этом распространяться? Да или нет? Снять с себя груз или затихариться, неся околесицу в то место, из которого спросят? Если вообще спросят когда-нибудь. Нет, решил Стефан, пусть это останется со мной, вывернусь, если что, отобьюсь…
Джокер освободился незадолго до того, как эволюция отношений между его воспитанником и женой генерала плавно перетекала в финальную часть. Однако прежде чем встретиться со Стефаном, он успел посетить городской сходняк, куда съехались около двухсот наиболее известных воров со всего Союза. Там же, в Подлипках, в поселковом ресторане и было принято единогласное решение, что отныне смотрящим по Москве назначается Джокер. Это была великая ответственность и редкая честь. Так что на встречу со своим любимцем Джокер, согласно воровскому табелю о рангах, прибыл почти уже в чине небожителя.
Тогда-то Стефан и открылся ему, разложив свой план, нажитый годами труда, по сегментам и мельчайшим составляющим. Цель, сказал, моя не может быть другой, нежели миллион. Больше – не знаю, но меньше быть никак не может, иначе я ничего не стою, так я сам решил, так себе назначил. Верно, согласился на это Джокер, но не в рублях миллион, а в американской деньге, в их заморских долларах: тогда и нам с тобой хватит, и общак в обиде не останется. И добавил многозначительно, что верные, мол, сведения имеет: лет пяток минет, не более того, и потянется народ отсюда в сторону запада, евреи в основном, да и прочие иже с ними, и станет их вроде бы власть выпускать. А это значит, потребуется за ними пригляд, за нашими бывшими по месту их новой жизни, то бишь смотрящий нужен, сечешь, аспирант? Да не где-нибудь, а в самой Америке, скорей всего, в городе Нью-Йорке, что на Гудзоновом заливе. Вот ты смотрящим от меня и станешь, Стефан, туда тебя и вбросим от наших воров, от всего сообщества. А как хрусты американские вывезти – думай. Думай и решай.
