Первая вещь выплыла через неделю после той беды в Сокольниках и тут же сделалась паленой. Не удержал Кузьма запонки, думал, сольются с другими – город-то вон какой, а тут бирюльки на рубашечку, да не на каждый день цеплять. А купец отвалил так, что снова Кузьма присел. И опять не устоял – потащило уже отчаянно, не упас ангел-хранитель, не усмотрел за Кузьмой.
Ну а дальше все, как обычно. На другой день запоночки те купец оставил на катране, а оттуда они прямиком к Джокеру и свалились, потому что катран тот под ним стоял. Только вот Кузьма об этом не ведал по малости своего авторитета. В общем, прояснить пейзаж весь окончательно день понадобился, другой.
Кузьму решили не щадить: сначала вызнали все в деталях, и чья наколка была, и что взял, и тем же днем прикололи, исполняя Джокерово приказание. А заодно прибрали в похожее место и безвинного таксиста – дело того требовало. Больно уж высоко Стефан с Джокером замахнулись в своей задумке, слишком отчаянно, а разладить что замыслили, нету права никому, ни своему, ни чужому. Тем самым и перекрыли ментам тропинку в хозяйский дом, обрубили нитку, добавив к крови несчастной Иды Меклер еще две. Вещи, Кузьмой схороненные, люди Джокера отрыли и переправили в запасник к Стефану: экспертировать и далее пристраивать по уму.
Все шло ровно и гладко года до семьдесят первого, пока не наступила пора переводить сколоченные рублевые миллионы в заморский эквивалент. Первый народ, как и предвещал Джокер, резво потянулся в сторону американского процветания с конца шестидесятых. Не сплошь потоком еще, но все ж интенсивно, не желая останавливаться на полпути, привычно предчувствуя, что вольница такая может стать короче ожиданий. Путь предстоял накатанный и прекрасно известный: Москва – Вена, далее либо Израиль, либо Рим – Нью-Йорк.
С этой поры наступила третья фаза грандиозного плана – окончательно оформить задуманный долларовый миллион, готовя одновременно пути к его вывозу отсюда туда. И эта часть – Стефан отчетливо такое понимал – являлась наиболее опасной и непредсказуемой из-за того, что, хочешь не хочешь, для этого требовались настоящие, а не фуфловые иностранцы, носители зеленых бумаг, готовые отдать их Стефану взамен сверхвыгодной цифры в советских рублях. Этим и предстояло заняться теперь.
К этому сроку, надо признать, по линии «осведомитель Гусар», накопилось не так уж и много раздражительного негатива. Пару-тройку раз за истекшие после «бумаги» годы проявлялся очередной безликий, назначал встречу, сажал в машину, чего-то по обыкновению говорил, чем-то несуразным интересовался, что-нибудь отвлеченное советовал и расставался до следующего неясного раза. В ответ Томский всякий раз, наводя на морду искренний серьез, внимательно выслушивал безликого, согласно и уважительно кивал и нес в ответ пустое и глупое, такое, от чего в первую же минуту у собеседника сводило челюсть от брезгливости и скуки. Этого, собственно, Гусар и добивался.
Тем не менее поначалу он дергался, каждый раз ожидая с той стороны какой-нибудь последующей поганки, но в итоге все сходило на нет, звонки прекращались, и тогда он расслаблялся, понимая, что встреча была для отчета, для текущей галки, – у всех своя работа. Успокоившись, он вновь возвращался к своей работе, ничуть не менее ответственной и волнительной, чем вся их комитетская забота и суета.
Первые доллары потекли, когда ему удалось нащупать парочку интересных каналов, первый из которых образовался с помощью некрасивой девки – дочки уборщицы из УПДК. То, что мать ее стучит в «контору», было ясно и так. Вопрос заключался в том, чтобы найти надежный способ обездвижить намерения той по части негласно несомого долга, другими словами, перевербовать уборщицу от «них» к себе, нажав на слабые, но нужные по жизни точки.
Такой точкой и стала безнадежно прыщавая дочь, с редкими волосами и низкой тяжелой задницей. Именно в этот адрес Джокер и заслал порученца из банды, отобрав с помощью Стефана самого смазливого на вид и поприличней на манеры. Это и явилось главной ошибкой предприятия, что выяснилось, правда, гораздо позже, когда уже ничего было поделать невозможно. И не то оплошностью стало, что нащупали и заслали, а то, что через это дело засветили пацану Стефана Томского, отборщика и консультанта.
Сам посланец, опасаясь неудовольствия Джокера, сработал грамотно и шустро, и уже через неделю после подставного знакомства, завалив для начала девку цветами, он по-честному завалил ее в постель, задыхаясь от страсти и любви, зацеловывая и облизывая каждый прыщ на девкиной морде.
Чуть потом он же стал считаться в семье женихом. Еще через месяц пацану удалось уговорить будущую тещу свести его с хозяином убираемого жилья – иностранцем, изобретя подходящую сказку про лекарства для умирающего дядьки. Дальше все покатилось без участия матери и девки. Иностранец оказался понятливым и в свете поставленной задачи достаточно алчным. Так что первые сто тысяч, исчисляемые правильными знаками, были сделаны сравнительно легко и без острых опасений быть разоблаченным. Обмен происходил, как правило, в парке или другом пригодном для этого месте, и ничто не предвещало тогда беды.
Беда случилась, когда набухающая валютная масса перевалила за половину и быстрым темпом начала набирать оставшиеся до мечтаемого миллиона обороты. Именно тогда в уборщицкой семье возник первый серьезный конфликт между никудышной по уши влюбленной в бандита дочкой и миловидной, не по годам моложавой мамой. Просто в один из дней паренек Джокеров дозрел. Батька в его штанах постепенно принялся изнемогать от ужаса ласк прыщавой невесты, словно отмороженный холодом, и ушел в противоправную отказку. В тот же день подвернулась мама, ставшая против батьки один на один. И не устоял пацан, отогрелся в один миг, рука сама к материному заду протянулась и, дрожа, легла на упругую центральную часть тещиного окорока.
Теща тоже оказалась человек. И тряхонуло ее от этой руки ладного родственника не меньше, чем незадолго до этого самого его отшатнуло от дочки. В общем, кто кого в тот раз взял, для дела было уже не так значимо, поскольку с того самого момента все то, ради чего спектакль, задуманный умным режиссером, был затеян, стало рушиться на глазах.
Ультиматум дочкин был недвусмысленным: или мама, или я. Пацан растерялся и совершил неисправимую ошибку вместо того, чтоб к Джокеру бежать виноватиться про мать, он решил уйти в воровскую несознанку. Матери ответил, что – «мать», дочь же убедил, что – «дочь».
После этого с расстоянием в день закрепил выпущенное слово поочередно с одной и с другой известным способом. Вызнав про получившийся конфуз, обе, уже гораздо спокойней, обсудили ситуацию на семейном совете и в результате вышвырнули пацанские вещички на лестницу. Дело, однако, этим не кончилось. Желая крови, уборщица сообщила куда следует о настырстве жениховом в адрес надзорного иностранца, и уже через час к парнишке была приставлена комитетская наружка. Уборщице приказали выброшенные вещички принять обратно и по возможности не делать двойному жениху козьей морды. Наоборот, велели утрясти дело миром и продолжать подставляться распутнику в любом приемлемом для семьи режиме, не высказывая недовольства. Дочку за такое послушание пристроили курьером в румынское посольство, компенсируя таким образом вынужденную связь с ненадежным гражданином.
За самого же гражданина взялись со всей серьезностью. Через скорое время вышли на посредника, связанного с торговым иностранцем, отследили валютный канал, который через промежуточных людей неожиданно привел «контору» к вору в законе Джокеру. И тут – надо отдать комитетским должное – чутье их не подвело: хватило терпения не оборвать работу на Джокере, как на высшей инстанции преступного мира, а методично длить ее, предчувствуя дальнейшее развитие ситуации.
И не ошиблись – через Джокера весьма непрямая тропка вывела их на человека по имени Стефан Томский.
Всю работу самолично координировал Глеб Иваныч Чапайкин, ставший к тому моменту уже генерал-лейтенантом и первым заместителем начальника московского УКГБ. Это было для него открытием настолько приятным, насколько и ошеломляющим. В то же время первый зам удивлен был лишь отчасти и только потому, что речь шла об этом конкретно человеке, а не о ком-либо другом. Именно так подумал он тогда, отпуская Гусара на все четыре стороны, шесть лет тому назад, – что когда-нибудь всплывет этот непуганый карась, молодой человек с удивленными глазами и приятными манерами, и удивит еще сильных мира сего своей необычной отдельностью и непохожестью на других.
И поэтому приказ Чапайкина был таков: никого не брать, всех в подробнейшую разработку, включая все-все, от самых незначительных деталей до любых мало-мальски приметных фактов: связи, намерения, день, ночь, куда поссал, сколько съел, с кем, кого охмуряет, с кем спит, ну и все такое. Ежечасный контроль, регулярный доклад. Лично!
