Элисон сняла солнечные очки и посмотрела на него:
— Вы снова скажете, что это любимый напиток Хемингуэя? Я бы скорее подумала о виски…
— Во всяком случае, это был любимый напиток Кэри Гранта и Деборы Керр.
Жестом она пригласила его сесть. После их предыдущей беседы, очень для нее значимой, она надеялась, что он вернется. Этот человек, лицо которого почему-то было ей знакомо, обладал странным магнетизмом, не имеющим ничего общего ни с обаянием, ни обольщением. Беседа была недолгой, но когда она исповедалась ему несколькими часами ранее, то почувствовала себя освобожденной от ужаса, поселившегося в ней давно…
— Почему у меня такое впечатление, что я знаю вас? — спросила она.
— Это еще срабатывает, эти трюки, чтобы продолжить знакомство? — удивился он шутливым тоном.
— Нет, я серьезно.
Марк признался:
— Скажем, несколько лет назад у меня было пятнадцать минут медийной славы.
— В какой области?
— Психология. Меня много показывали по CNN и MSNBS.[106] Я был дежурным психологом — тем, кто успокаивает телезрителей после каждого трагического события: массовое убийство в школе Колумбайн, теракты 11 сентября, распространение сибирской язвы…
— И вы больше не практикуете?
— Больше никогда.
— Почему?
— По причине как раз трагического события. Которое коснулось меня. В таких случаях осознаешь, что все советы, которые ты давал другим не допускающим возражений тоном, в конечном счете не помогают твоему собственному горю.
Тень пробежала по лицу врача. Элисон сгорала от нетерпения узнать больше, но последовало молчание, которое окунуло ее в собственные тревоги. От алкоголя, который она выпила за время всего путешествия, у нее разболелась голова. Несмотря на это, она выпила еще бокал шампанского, проглотив его залпом, через силу. Она хотела повторить, но Марк остановил ее:
— Если придется выносить вас из самолета, боюсь, ваши друзья папарацци очень обрадуются. Не делайте им этого подарка.
Она пожала плечами:
— Одним унижением больше, одним меньше.
— Почему вы так жестоки к себе?
— Потому что это единственная свобода, которой я располагаю, — ответила она. — Потому что моя жизнь не стоит ничего.
— Я знаю, что мужчинам не дозволено спрашивать об этом, но сколько вам лет, Элисон? Двадцать четыре? Двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Как можно говорить, что жизнь ничего не стоит, в двадцать шесть лет?!
— А это уже моя проблема.
Умышленно Марк спровоцировал ее:
— Не рассчитывайте, что будете плакаться мне в жилетку. У вас есть все, что можно пожелать: деньги, молодость и, несомненно, здоровье… Вы думаете, что ваша жизнь ничего не стоит — так измените ее! Делайте что-то другое, с другими людьми. Вы можете даже начать с нуля: купить себе новое лицо, новое имя, новую жизнь.
— Жизнь переделать нельзя, ее можно только продолжить. Все знают это, господин психолог.
— Сегодня утром я задал вам один вопрос, но вы мне не ответили.
— Я уже не помню, — заявила она, смутившись.
— Я хотел узнать, за что вы хотите себя наказать.
Элисон почувствовала, как ее захватывает неодолимая потребность все выложить этому человеку, которого она знала всего несколько часов. Желание немедленно избавиться от мучившего ее секрета было слишком велико. Конечно, последствия могут быть ужасны: тюрьма, бесчестье… Но если хорошенько подумать, уже долгие годы ее жизнь — тюрьма. А что касается бесчестья…
Встретив взгляд молодой женщины, Марк задал свой вопрос в последний раз:
— За что вы наказываете себя?
— Потому что я убила мальчика.
27
Элисон
Воспоминание третье
Беверли-Хиллз, Калифорния
Весна 2002 года
Два часа после полудня
В роскошной комнате средиземноморской виллы Элисон открывает один глаз и тут же смыкает его.
О, моя голова!
Накануне вечером она организовала небольшую вечеринку по случаю дня рождения своего очередного мимолетного дружка. Сборище гламурной молодежи Беверли-Хиллз продолжалось до поздней ночи. Элисон слишком много выпила и в отвратительном состоянии легла спать только рано утром.
Когда наконец она решилась посмотреть на часы, выругалась от досады и подскочила на кровати.
А, черт!
Элисон обещала присутствовать на открытии нового спортивного зала для VIP-персон в Хантингтон-Бич, но уже опоздала. Она сделала несколько шагов к туалету, но просыпаться тяжело: тиски сжимают голову, в желудке изжога, во рту сухость, ресницы слиплись. Теперь она сожалела о каждом стакане водки, о каждой текиле, которые накануне с улыбкой опрокидывала в себя. За последние несколько лет такие тяжелые похмельные пробуждения стали привычными. И каждый раз она клялась себе, что это больше никогда не повторится, но ее добрые намерения были тщетны…
Она ополаскивает лицо водой, тащится на кухню, где Грасиелла, старая гувернантка из Пуэрто-Рико, хлопочет с утра, дабы навести порядок после вчерашнего погрома.
— Почему ты меня не разбудила? — упрекает ее Элисон.
— Ты меня не просила.
— И чего ты ждала? Уже два часа!
Латиноамериканская служанка вынимает из духовки тарелку и кладет на стол.
— Смотри, я приготовила тебе блинчики с лимоном и сахаром, как ты любишь.
Элисон со злостью отталкивает тарелку:
— Жир и сахар! Ты сошла с ума? У меня нет желания стать такой же жирной, как ты!
Грасиелла невозмутимо проглатывает упрек. Она уже двадцать лет служит у Ричарда Харрисона и знает Элисон с рождения. Раньше они ладили. Элисон рассказывала ей обо всем, что с ней случалось за день, делилась своими заботами и секретами. Но с некоторых пор они отдалились друг от друга.
В плохом настроении молодая женщина накладывает себе немного овсяных хлопьев и запивает их апельсиновым соком.
— У меня болит живот, — жалуется она, открывая стеклянную дверь.
Дверь кухни выходит на великолепный игровой домик, устроенный около бассейна в форме гитары, наполненного до краев. Элисон ненадолго усаживается на стул из тикового дерева, но начинает накрапывать дождь, и она убегает.
— И погода против меня! — злится наследница.
Вернувшись в кухню, она находит две шипучие таблетки, которые растворяет в стакане воды.
— Тебе бы надо сначала принять парацетамол, — замечает ей Грасиелла. — Аспирин только усилит изжогу.
— Что ты в этом понимаешь? — выходит из себя Элисон. — Ты не врач, ты служанка.
С этим оскорблением на губах она выходит из комнаты, закрывается в ванной и обрушивает на себя холодный душ, который скорее доводит ее до исступления, нежели успокаивает. Уже в комнате она натягивает облегающие джинсы Blue Cult, римские сандалии от Феррагамо, затем в раздражении перетряхивает все свои шкафы в поисках майки.
— Куда ты ее засунула? — рычит она, вылетая на кухню.
— Что? — спрашивает Грасиелла.
— Мою майку!
— У тебя их сотни.
— Моя розовая майка от Stella McCartney!
— Если ее нет в шкафу, значит, она в стиральной машине.
— Я что, просила тебя стирать ее?!
— Ты мне вообще ничего не говорила. И хватит капризничать, Эли. Тебе уже двадцать два, а не двенадцать.
— А ты не разговаривай со мной так!
— Я с тобой разговариваю, как это делала бы твоя мать, если была бы здесь.
— Но ты не моя мать, ты — моя домработница.
— Я, может быть, и твоя служанка, но все-таки выложу тебе всю правду: ты становишься невыносимой, Элисон. Ты ведешь себя как избалованный ребенок, глупый и эгоистичный. Ты бессердечна и бесчеловечна. Ты отравлена всем самым пагубным, что дают деньги: презрением и потерей истинных ценностей. Ты все еще не поняла, что богатство — это не только права, но и обязанности. Ну а уж на обязанности тебе плевать! У тебя нет никаких планов в жизни. Да, конечно, я твоя служанка, малышка моя, но даже мне с некоторых пор стыдно за тебя…
Задетая жестокой правдой Грасиеллы, Элисон хватает стоящую на столе чашу с хлопьями и наотмашь швыряет ее в лицо домработницы.
Грасиелла — женщина старая, но сноровку вовремя уклониться от летящего в нее снаряда еще не потеряла, и чаша разбивается о стену.
Несколько секунд обе пребывают в оцепенении, одна перед другой, парализованные яростью и внезапностью их ссоры.
Первой сдается Элисон, она убегает из дома и забивается в свою машину, огненно-красный внушительных габаритов внедорожник. Дрожащая, с затуманенными глазами, она поворачивает ключ зажигания, нажимает на газ и вылетает из ворот своего владения.
* * *
Зачем я это сделала?
Сильный дождь вперемежку с молниями и громом обрушивается на дома, выстроенные в аккуратную линию, на цветущие, безупречно ухоженные сады. Джип «Вранглер» летит на полной скорости вдоль улиц, обсаженных пальмами и смоковницами.
