— Следи повнимательней за тем, где остаешься на ночь, — сказал Нитц, и Шиллинг подался вперед, потому что понимал, к чему это все ведет. Но было поздно — Нитц уже продолжал: — Нехорошо это, Мэри. Прости меня. Мне чертовски жаль, но это правда. Он слишком стар для тебя.
— Доброй ночи, Пол.
Он даже не взглянул на него.
— Я должен был это сказать.
— Все — хорошо, — жестко сказала она.
— А что хорошего? Ну, может, и много чего. Но все равно недостаточно. А теперь ненавидь меня, если хочешь.
— Я тебя не ненавижу, — произнесла она слабым отрешенным голосом, как будто вглядывалась во что-то очень далекое.
Нитц потянулся, чтобы щелкнуть ее по носу, но она отпрянула.
— Поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — сказал Шиллинг. — Мы все устали. Сейчас не лучшее время.
— Время не лучшее, — согласился Нитц. — А что лучшее? Все совсем не так хорошо, как ты думаешь, Мэри. Или хочешь думать.
Шиллинг завел мотор.
— Оставь ее в покое.
— Простите, — сказал Нитц. — Я, правда, прошу прощения. Думаете, мне это нравится?
— Тебя ждут на работе, — отрезал Шиллинг.
Он отжал сцепление, и машина поехала. Перегнувшись через Мэри Энн, он захлопнул дверь. Она не возразила, даже не пошевелилась. Нитц, сжимая коричневый бумажный пакет, постоял на тротуаре, а потом повернулся и исчез внутри бара.
Через какое-то время Шиллинг сказал:
— И Христа распяли одни из самых славных людей на земле.
— Что это значит? — пробурчала Мэри Энн.
— Это значит, что Нитц — славный парень, но у него есть свои предубеждения, свои идеи. И свои желания, конечно, как и у всех нас. Он не смотрит со стороны. Ты ему не безразлична, очень даже не безразлична.
— Хорошо, — сказала она, — мне приятно это слышать.
Он чувствовал, что совершает ошибку, продолжая этот разговор. Она была не в том состоянии, чтобы слушать, рассуждать и принимать решения. Но он не мог остановиться:
— Прости меня.
— За что?
— За эту перебранку.
— Да, — кивнула она и уставилась в окно.
Они катили дальше по темной улице, и вдруг он спросил:
— Ты уверена, что тебе это нужно?
— Что — это? Да, я так хочу. Я уверена.
— Ты слышала, что он сказал. И ты доверяешь ему. А что с твоей соседкой? Она сможет найти кого-то другого? Или ей придется одной платить за всю квартиру?
— За нее не беспокойся, — сказала Мэри Энн, решительным жестом отметая его сомнения, — бабок у нее навалом.
— Все произошло так быстро. Ты не успела ничего толком обдумать.
Она пожала плечами.
— Ну и что?
— Тебе нужно больше времени, Мэри. — Нитц вынудил его сказать это. — Ты должна абсолютно ясно понимать, во что ты ввязываешься. В чем-то он прав. Я не хочу… ну, втянуть тебя во что-то не то.
— Не глупи. Квартира мне очень понравилась. Я хочу развесить там репродукции и разложить циновки. Ты можешь повозить меня и помочь все выбрать. И одежду… — глаза ее загорелись новыми идеями и планами. — Я хочу, чтобы мне было что надеть, когда мы снова пойдем…
— Возможно, это тоже было ошибкой, — сказал он, — может, не стоило тебя туда брать, — произнес он, хотя думать об этом было уже поздновато.
— О… — протянула она, пихнув его плечом, — ты говоришь, как полный идиот.
— Спасибо.
Мэри Энн нагнулась к нему, загородив лобовое стекло.
— Ты на меня злишься?
— Нет, — сказал он, — только отодвинься, мне ничего не видно.
— Чего не видно? — Она замахала руками перед его лицом. — Фьють, задавили кого-то. Давай разобьемся — смотри, мне плевать.
В приступе горького нигилизма она схватилась за руль и крутанула его туда-сюда. Тяжелый автомобиль вихлял из стороны в сторону, пока Шиллинг не разжал ее руки.
Сбавив скорость, он спросил:
— Пешком хочешь пойти?
— Нечего мне угрожать.
Изнемогая от усталости, он произнес:
— Тебя нужно выпороть. Кожаным ремнем.
— Ты говоришь, как мои родители.
— Я с ними согласен.
— Да пошел ты, — сказала она спокойным, но сдавленным голосом. — Ты мог бы меня ударить? Ты на это способен, да?
— Нет, — ответил он, следя за дорогой.
— А может, и способен… все возможно. Что угодно может быть. Все и ничего.
Она скользнула вниз по сиденью и задумалась.
— А ты не хочешь остановиться где-нибудь поесть?
— Не слишком.
— Я тоже. Я не знаю, чего я хочу — чего же я хочу?
— Никто, кроме тебя, этого не знает.
— Ты во что-нибудь веришь?
— Конечно, — сказал он.
— Почему?
Они подъехали к ее новому дому. Окна второго этажа светились в темноте. Через стекло были видны свежепокрашенные потолки; они блестели и переливались влажным светом.
Взглянув наверх, Мэри Энн поежилась.
— Там так пусто. Ни занавесок, ничего.
— Я помогу распаковать, — сказал он, — все, что тебе понадобится на сегодня.
— Это значит, что красить мы больше не будем.
— Пойди, ляг и поспи. Завтра тебе полегчает.
— Я не могу здесь ночевать, — сказала она, и в голосе ее звучали отвращение и страх, — ничего не доделано. Я так не могу.
— Но твои вещи…
— Нет, — сказала она, — и речи быть не может. Прошу тебя, Джозеф; клянусь, я так не могу. Ты ведь понимаешь, о чем я, правда?
— Безусловно.
— Нет, не понимаешь.
— Понимаю, — сказал он, — но… ерунда какая-то получается. Вещи твои там — одежда, все. Где тебе еще ночевать? Ты же не можешь вернуться на старую квартиру.
— Нет, — согласилась она.
— Хочешь переночевать в гостинице?
— Нет, только не в гостинице. — Она задумалась. — Боже мой, как по-дурацки все вышло. Не надо было затевать покраску. Нужно было просто перевезти вещи.
Она устало уронила голову и закрыла лицо руками.
— Я сама во всем виновата.
— Если хочешь, можешь переночевать у меня, — сказал он.
Он вряд ли предложил бы ей это при обычных обстоятельствах; мысль эту породили усталость, и желание отдохнуть, и эта глухая стена, в которую они уткнулись. Он чувствовал, что не справляется; он слишком устал. Все мысли он отложил до завтра.
— А можно? Я тебя не слишком побеспокою?
— Думаю, нет.
Он завел машину.
— Ты уверен, что это удобно?
— Я отвезу тебя, а потом вернусь сюда за вещами.
— Ты такой милый, — вяло сказала она, прильнув к нему.
Он довез ее до своего дома, припарковался и впустил девушку в квартиру.
Вздохнув, Мэри Энн упала в глубокое кресло и уставилась на ковер.
— Здесь так спокойно.
— Прости, что не успели докрасить там.
— Ничего страшного. Закончим завтра вечером.
Шиллинг снял пальто и подошел к ней, чтобы взять ее красный жакет.
— Что могло бы тебя развеселить? — спросил он.
— Ничего.
— Хочешь поесть?
Она раздраженно закачала головой.
— Нет, я не хочу есть. Боже мой, я просто устала.
— Тогда пора в кровать.
— Ты только туда и обратно?
— Это быстро. Что важно не забыть?
Он поискал бумагу и карандаш, но сдался.
— Говори, я так запомню.
— Пижаму, — пробормотала она, — зубную щетку, мыло… да черт с ним, я поеду с тобой.
Она поднялась и направилась к двери. Шиллинг остановил ее; она прислонилась к нему и стояла так молча, просто отдыхая.
— Иди сюда, — сказал он. Он взял ее за руку и отвел в спальню, где стояла большая двуспальная кровать.
— Забирайся и спи. Я вернусь через полчаса. Что забуду, привезу завтра перед работой.
— Хорошо, — согласилась она, — пусть так.
Она принялась машинально расстегивать пояс. Шиллинг задержался в дверях. Она сняла туфли; не говоря ни слова, схватилась за края перепачканной краской футболки и стянула ее через голову. Тут ею овладела безысходность; она безмолвно стояла посреди спальни в лифчике и джинсах, не двигаясь ни туда, ни сюда.
— Мэри Энн, — начал он.
— Ну что еще? — спросила она. — Оставь меня в покое, ладно?
Кинув футболку на кровать, она расстегнула джинсы и сбросила их на пол. Потом, не обращая внимания на стоящего в дверях мужчину, голышом прошла к кровати и забралась под одеяло.
— Выключи, пожалуйста, свет, — попросила она.
Он выключил. Из темноты на это ничего не сказали. Он тянул время; уходить не хотелось.
— Я закрою тебя на замок, — наконец сказал он.
— Как хочешь, — отозвалась она.
Шиллинг пересек темную спальню.
— Можно присесть? — спросил он.
— Пожалуйста.
Он сел на самый краешек кровати.
— Мне стыдно. Стыдно, что мы не закончили.
И еще больше — за кое-что другое. Гораздо больше.
— Я сама виновата, — пробормотала она, уставившись в потолок.
— Мы найдем помощников; может, и без Нитца обойдемся. И закончим все, возможно, к середине недели.
Она ничего не ответила, и он продолжал:
