В целях экономии времени я прикупил гардероб оптом у человека, показавшегося мне идеальным типажом. Я выбрал мохнатую шапку с лисьим хвостом, доходящим до копчика, длинный стеганный, как узбекский, халат, пуховик и казаки с загнутыми в полукольца носами. В завершение образа я обзавелся широкой поясной сумкой с многочисленными клапанами, видимо, для провоцирования карманников. Я зеркальным образом копировал прикид человека, с которым вступил в гражданский акт купли-продажи. Продавец-образец, как положено на базаре, зарядил две цены. И обиделся, когда я не стал торговаться.
Я сказал:
— Беру все.
Новые вещи мне шли. Когда я появился в них перед кооператором, тот с удивлением спросил:
— Где-то я тебя видал. Ты не земляк мне?
— Земляк, — подтвердил я.
— Зе-ме-ля! — протянул он и замялся. — Что ж сразу-то не сказал. Я б тебе скидку сделал.
— Не надо скидок. Мне важно, что вещи фирменные, — соврал я.
— Все фирменные, даже носки, — соврал он. — Ну, расскажи, как там у нас?
— Красиво. Вот только траву косить некому.
— Кому нужна трава? Коровам. А ты, парень, в городе. Здесь просто: купил за двадцать, продал за пятьдесят. Разница — на карман.
— Здорово.
— Будешь дома, передай привет Михе Косолапому, — попросил он.
— От кого? — уточнил я.
— От меня, — сказал он, подумав.
— Хорошо, — пообещал я. — Приятно было пообщаться.
— Носи на здоровье, — ответил он. — Вещи хорошие. Сам бы такие носил, если б деньги лишние были.
Одеты мы были одинаково. Функционально он и являлся мной. А я был им. И у нас не было способа объяснить разницу между нами остальным пяти миллиардам землян…
Обновив гардероб, я позавтракал в летнем кафе «У Акбара». Так назывался ларек, возле которого шатко стояло четыре круглых стола, а внутри сидел черный человек в грязной майке. Рядом с ним мутно кипел бак. В недрах бака бледно пузырились лопнувшие по швам сосиски.
Я съел две порции с красным, как акварель, кетчупом, выпил чашку кофе из оплавленного пластикового стаканчика. На этом деньги Косберга закончились, что, собственно, было неважно, так как я уже понял, что деньги нынче зарабатываются достаточно просто.
До самых сумерек я ходил по рядам, задавая барыгам отвлекающие вопросы, стараясь говорить понятно, не переступая рамки их кругозора.
— Слышь, — спрашивал я, глядя оппоненту прямо в глаза. — Есть у тебя такие синие джинсы в разводах?
— Вареные, что ли?
— Ну, типа да.
— Ну, есть, — отвечал тот с некоторой ленцой. — Ну и чё?
— Мне нужно, — объяснял я тоже с ленцой.
— Шестьсот, — с неохотой.
— Двести, — с отвращением.
— Ха, — недоверчиво.
— Мне нужен опт, — нажимал я.
— Десять? — он напрягался.
— Ха, — презрительно.
— Двадцать?
Я не отвечал. Теперь пришла моя очередь выказать полную незаинтересованность в сделке. Так было принято у серьезных торговцев.
И после серьезной паузы, длиной с сиесту:
— Мне нужен вагон.
— Деньги?
— Тут, — я скашивал глаз на поясной кошелек, к которому из толпы то и дело тянулись чьи-то грязные руки.
Оппонент жадно сглатывал:
— Я сейчас, жди.
В его отсутствие я успевал продать две пары вареных штанов, «бермуды» или еще что-нибудь того рода.
Торговец приводил непропорционально широкого человека со свернутым носом и удручающе низким лбом.
— Боря, — назывался человек неразборчиво.
— Саня, — отвечал я ему тем же способом.
— Ну, дак чё? — переметывался с ноги на ногу он. — Давай «бабки». Через полчаса товар будет.
— Я бы хотел посмотреть на товар, — отвечал я, поигрывая плечами.
— Такие же, как у меня, — продолговатый человек действительно был в крепко вываренных штанах.
— Деньги будут, когда будет товар, — я не уступал, потому что уступить — означало здесь проиграть.
— Ты что, мне не веришь? — в тоне «широкого» звучала сложная смесь обиды с угрозой. Это явно была наработка.
— Нет, — ненапряженно протягивал я. — Я никому не верю.
— Ты, я вижу, парень не промах, правильно рассуждаешь, — «широкий» переглядывался с приведшим его продавцом. — Будет тебе товар. Встречаемся в два часа ночи за платформой Девяткино. Приходи один с «бабками». Будем делать бизнес.
— По рукам, — отвечал я.
За платформой Девяткино находился обширный пустырь, слывший плохим местом еще в те времена, когда я заканчивал школу. Ехать я туда не собирался, в отличие от этих парней, не понимающих юмора.
Похожие диалоги состоялись у меня возле табачных и винных палаток. Господа кооператоры, обитавшие на «Апрашке», тонко чувствовали, что кинуть значительно выгоднее, чем торговать. Инстинкт самосохранения, боязнь ответственности, страх перед будущим побуждал государство избавляться от производственных и торговых предприятий, как падающий воздушный шар освобождается от балласта. Отпущенный в свободный полет балласт достигал дна, где разбивался на кусочки. Там на дне кусочки растаскивались во все стороны, попадая в немытые жадные руки. Индустриализация сменялась натурализацией, а торгово-денежные отношения — меном, бартером и отбором. Коллективизм, солидарность, честь, совесть и другие эфемерные категории, препятствующие духу свободного предпринимательства, сметались с обеденного стола человеческих ценностей, как объедки из прошлого.
В этом смысле рынок на «Апрашке» был показательной территорией. Здесь побеждал тот, кто быстрее других освобождался от пут прежде значимых понятий. Освобождение проходило легко. На пустыре за платформой Девяткино сегодня ночью в предвкушении легкой наживы готовилось собраться неприлично много народу. Надо думать, мои деловые партнеры смогли найти общий язык друг с другом, пусть с ненормативной лексикой и невербальными вставками в виде кулачного боя.
Я лежал на кровати рядом со спящей Надей и думал о судьбах кооперации. Судя по сытому, если не сказать, глуповатому выражению лица, Надя была удовлетворена, я же был напряжен. Я пытался составить некий предварительный отчет для Косберга. Я не знал, где и как кооператоры достают товар для продажи, потому картина кооперации России представлялась неполной. Не смыкая глаз, я ворочался на постели, простынь подо мной скрутилась в дугу. Случись со мной бессонница прежде, я бы выпил грамм двести водки и тотчас бы крепко заснул. Но старания Косберга не прошли даром: последние месяцы жизни выжгли во мне человеческое. Острое желание оперативной работы гнало меня прочь из дома. Не в силах больше сопротивляться, я встал, оделся и вышел на улицу. Сборы заняли одну минуту сорок секунд.
Я предположил, что товар производится недалеко от места продажи (учитывал экономию на транспортировке), поэтому отправился исследовать выселенные кварталы, сопредельные Апраксину переулку. Из всех сомнительных мест, в первую очередь, меня интересовали подвалы — там наверняка сохранилась необходимая для примитивного производства и ремесленничества инфраструктура — водопровод, электричество, канализационные стоки.
Все подвалы в квартале были тщательно заперты и на вид пустовали. Для проверки я решился проникнуть в один, неубранное лестничное пространство перед входом в который хранило в своей пыли многочисленные отпечатки ботинок и бот.
При попытке подломить дверь я подвергся атаке. Нападавшие выглядели как мало-охтинские: те же признаки умственного вырождения на лице, те же косолапые жесты, те же вещи. И обзывались так же неприхотливо, как выглядели. Они оказались храбры, как храбры очень глупые люди, и, несмотря на внешнюю неказистость, скрутили меня достаточно быстро, связали клейкой лентой и потащили в подвал. Я не сопротивлялся. Я хотел знать, что происходит внутри.
Опустившись на семь ступенек под землю, мы оказались в едва освещенном предбаннике. Здесь было сыро, душно, пахло плесенью и мокрой грязью.
— Мент? — спросил один из «апрахинских», наклонившись ко мне.
— Нет. Приезжий.
— В гости приехал?
— Нет. Работа нужна.
— Что делать умеешь?
— Всего помаленьку.
— Бухаешь много?
— Подшит.
— Будет тебе работа…
Так я попал на кооперативный завод.
Прежде чем мне удалось бежать, я проработал на ликероводочной линии три дня и три ночи. Линия была обустроена прямо в подвале и состояла из нескольких грязных чугунных ванн с водой и спиртом, столом для наклеивания этикеток и верстаком для забивания пробок. Двадцать сортов водки со всех концов света делали пятеро бомжеватого вида угрюмых людей. Я был штуцерщиком на этом конвейере: наливал в плохо промытые водочные бутылки смесь воды и спирта, прикованный наручниками к горячей водопроводной трубе. На зарплату рассчитывать не приходилось, иногда приносили еду.
