Совокупность всех этих гавайских странностей и произвела на свет миф о затерянном в океане земном рае. О нем все мы читали в любимых книжках нашего детства — у Джека Лондона, Стивенсона, Мелвилла, Моэма, Тура Хейердала, плюс все те уже безыменные сочинения, от которых в памяти осталась одна соблазняющая своей неопределенностью географическая химера — Южные моря.
Очарование Гавайских островов обеспечивают наши детские воспоминания, и нет вклада надежнее ностальгии по детству. Любой человек, будь он президентом, философом или футболистом, начинает свою карьеру с приключенческих романов. Именно они закладывают основу личности. Если хорошо покопаться в нашей трезвой душе, то на дне мы обязательно найдем индейцев, пиратов и шоколадных туземок. Основательный запас экзотических образов служит буфером в болезненном столкновении с действительностью. Взрослый — это не выросший ребенок, а совокупность «я» разных возрастов. В каждом из нас сидит довольно шумная компания читателей, и часто на поверхность выныривает не умудренный Прустом интеллектуал, а мальчишка с «Островом сокровищ». Именно поэтому в Лондоне узнаешь город Шерлока Холмса, а не Диккенса. В Париже вспоминаешь не Бальзака, а Дюма. И только Петербург намертво повязан с Достоевским, да и то потому, что наша литература не облагодетельствовала русских детей приключенческими книгами отечественного производства.
Бунт против взрослых не кончается с переходным возрастом, он просто переходит в другую стадию. Чем дольше, сложнее, запутаннее мы живем, тем больше нам нужны упрощенные модели мира — боевики, вестерны, приключенческие романы. Экзотическая отдушина позволяет выпускать пары безопасным образом. Поэтому прогрессу сопутствует мечта об антипрогрессе — о Золотом веке, о «благородном дикаре». Тоска по естественному, не опороченному цивилизацией образу жизни заставила искать все новых и новых благородных дикарей. Христофор Колумб открыл не только Америку, но и совершенных индейцев, не знающих власти денег и предрассудков. К тому времени, когда Новый Свет достаточно обжили, «благородный дикарь» переехал на Тихий океан. Океания стала последним на нашей Земле раем. Надо сказать, что для этого у нее были серьезные основания.
Полинезийцы жили на островах. И не зря же все утописты стремились изолировать свои идеальные страны от внешнего, «неправильного» мира. Идиллию проще построить, когда никто не мешает — например, на необитаемом острове. Впрочем, полинезийцы, превращая жизнь в райскую, обходились и без утопистов. Адамово проклятие — труд — тяготело над ними куда в меньшей степени, чем над остальными народами. Чтобы посадить кокосовую пальму, нужно поработать минут десять.
В гавайском музее поражает малое количество экспонатов — островитянам попросту не нужны были вещи. Но даже те, которыми они все же пользовались, связаны скорее с игрой, чем с трудом. Например, доски для сёрфинга, которые здесь и придумали. В изготовление их действительно вкладывалась масса изобретательности и старания — особые породы дерева, идеальная аэродинамическая форма, безукоризненно отполированная поверхность. Соорудить такую штуку, должно быть, сложнее, чем построить хижину. Но можно ли назвать хобби работой?
Полинезийская религия была достаточно сурова, чтобы казнить нарушителей табу (допустим, тех, кто осмелился бросить тень на дом вождя). Но она, обходясь разными идолами, не требовала от гавайцев строительства пирамид и храмов.
В таких условиях островитянам приходилось поломать голову, чем себя занять. Решая эту проблему, они нашли тот же ответ, что мушкетеры Дюма: война и любовь. С войной, правда, до сих пор не все ясно: не из-за чего им было воевать. Ни земля, ни рабы выгоды не приносили, а деньги — морские раковины — выполняли в основном декоративную функцию. Однако полинезийская история доказывает, что не всегда одни люди убивают других из корысти. Иногда они это делают из развлечения. Несмотря на то что в древности битвы происходили с чудовищной жестокостью — пленных не брали, война напоминала шахматы. Вожди заранее договаривались, с кем и когда они будут сражаться. Если одной стороне удавалось загнать другую в укрепления, то осажденным доставались вода и пища для подкрепления сил — иначе будет неинтересно. Да и уклоняться от сражений можно было с легкостью. На одном острове до сих пор сохранилось особое убежище, куда во время войны стекались старики, дети, пацифисты и дезертиры. Чудесное, надо сказать, местечко, с лучшим на острове пляжем, где можно отсидеться, пока не иссякнут воинственные страсти соплеменников.
Если полинезийцам не удалось приучить белых к своему пониманию стратегии и тактики, то с любовью обстояло иначе. Бугенвилль, открывший Таити, назвал его островом Цирцеи, и не напрасно. Полинезийцы исповедовали такую половую мораль, которая не снилась и калифорнийским хиппи. Великий знаток Полинезии, участник экспедиции на «Кон-Тики» Бенгт Даниельсон по этому поводу пишет, что в той райской жизни, которую вели островитяне, не было особой разницы между одним человеком и другим. У личности было не так-то много возможностей себя проявить. Поэтому в принципе выбор супруга мало что менял. Женились не для того, чтобы прокормиться или продлить род — и о том и о другом позаботится природа, — а для удовольствия. Секс рассматривался как сакральный ритуал, как божественное развлечение. В браке ценился только партнер с богатым опытом, накапливанием которого следовало заниматься с большим усердием. С детских лет до старости островитяне шлифовали технику. Для этого и существует знаменитый гавайский танец — хула-хула. Обычно его описывают в романтических, но туманных терминах. Но в сущности танец очень прост: девушка с неистовой быстротой вертит бедрами, юноша приседает и покачивает тазом. Даже писать неприлично, а смотреть тем более.
Хулу-хулу на Гавайях танцуют повсюду — в школах, ресторанах, на улицах, в аэропорту. В дни национальных праздников тысячи танцоров устраивают состязания на стадионах. При всей кажущейся незатейливости танца овладеть им непросто. Европейцы справляются с этим из рук вон плохо, что и произвело на свет унизительный для нас термин техники брака — «миссионерская позиция».
Туризм — золотое дно для Гавайев. Сюда ежегодно приезжают более пяти миллионов человек. Когда-то такое путешествие считалось верхом роскоши — для миллионеров и коронованных особ. На пляже Вайкики — самом, наверное, знаменитом в мире — до сих пор стоит осколок «бель эпок» — ярко-розовый «Гавайский королевский отель». Но с тех пор как в конце пятидесятых в Америке появились мощные «боинги», на Гавайях началась эпоха массового туризма, принесшая островам процветание. И не только экономическое.
Местные власти больше всего озабочены тем, чтобы их прекрасные острова не потеряли своей прелести — ведь это главная ценность архипелага. Поэтому на Гавайях экология на первом месте. Только четыре процента территории отданы под застройку. Остальное — плантации сахарного тростника, кофе, местных орехов макадамия, орхидеевые цветники, фруктовые сады и просто нетронутая природа — горы, вулканы, ущелья, долины, пляжи. На островах практически нет промышленных предприятий. Даже выращенные здесь ананасы везут морем на калифорнийские консервные заводы. Гостиничные комплексы размещаются так, чтобы между ними оставалось достаточно места для одиноких романтических прогулок. К тому же повсюду, кроме столицы — Гонолулу, не разрешается строить небоскребы. Дома должны быть не выше кокосовых пальм. Являясь Америкой, Гавайи пестуют свою непохожесть на нее.
Туристический бум — следствие компромисса между научно-технической революцией и ненавистью к ее последствиям. Гавайи, как и в прошлом, стали убежищем от цивилизации, но убежищем цивилизованным — с роскошными отелями, дорогами, аэродромами (правда, в самом дорогом отеле нет телевидения и туда запрещают доставлять газеты). Коммерческая эксплуатация полинезийского мифа оказалась единственным способом его сохранить.
Конечно, в гавайском раю есть привкус киношной красоты. Но однажды мы с женой все же вкусили прелесть истинно первобытной жизни, отправившись из нашего «Хилтона» путешествовать по пляжу. Часа три мы шли по берегу, встречая по пути только песчаных крабов. Наконец голод и жажда заставили заскучать по киоску с хот-догами, отсутствие которых так радовало нас вначале. И тут я нашел кокосовый орех. Вспомнив прочитанное в детстве, мы стали ковырять скорлупу раковиной. Не тут-то было, кокос — не бутылка, и, чтоб откупорить его, потребовалось с полчаса колотить орех об острые камни. Зато, напившись кокосового молока и закусив мякотью ореха, мы гордо переглянулись — ведь это была еда, добытая собственными руками. Убедившись, что все необходимое Гавайские острова предоставляют нам бесплатно, мы пошли дальше. И если бы не преградившая дорогу скала, шли бы, наверное, до сих пор.
