Дальше Черняк не прерывала ни судью, ни прокурора, тем более что показания Воротниковой ничего существенного, способного повлиять на ход судебного следствия, не содержали. Как видно, прокурор внес ее в свой список, руководствуясь исключительно эмоциональными соображениями.
– Уважаемая гражданка Воротникова, – начал Бахтин, когда пришел его черед, – вы отметили в своих показаниях, что подсудимый на ваших глазах склонял к сожительству и одновременно развращал несовершеннолетнюю Настю Уфимцеву. Откуда вам это известно?
– Да как откуда? Весь город это знает!.. Чего мы здесь тогда сидим?
– Но вы лично от кого это узнали? Или видели собственными глазами?
– Ты, милый, глупости тут не городи! Я что, потвоему, свечку, что ли, держала? Они сами не скрывают, что того...
– То есть вы хотите сказать, что либо Сироткин, либо Уфимцева сами вам об этом рассказали? Так сказать, пожаловались друг на друга?
Присяжные с трудом сдерживали улыбки. Надо заметить, что когда слово брал Бахтин, они мгновенно оживали.
– Ничего они такого не говорили.
– Тогда на каком основании вы пришли к подобному заключению?
– Но они же... – Воротникова совершенно растерялась.
– Из вашего ответа следует, что лично вы никакой конкретной информацией и фактами не располагаете, а излагаете суду версию, почерпнутую из весьма недостоверных источников. – Бахтин как бы невзначай взял со стола номер злополучной газеты и сделал многозначительную паузу. – Кроме того – на суде вы, правда, об этом не говорили, но в своих письменных показаниях во время предварительного следствия вы недвусмысленно указали, что Сироткин заставлял Уфимцеву заниматься сексуальными извращениями и издевался над ней. Это очень серьезное обвинение. Если вы и сейчас не отказываетесь от своих письменных показаний, то...
Гришайло напрягся и покраснел. Он, честно говоря, совсем забыл, что следователь посоветовал Воротниковой на всякий случай вставить в заявление несколько подобных фраз.
– Кто же они? Конечно, извращенцы! – Свидетельница почувствовала себя на коне.
– Прежде всего из ваших показаний явствует, что извращенец только Сироткин, а Уфимцева его жертва, хотя сама она жалоб на подобное обращение не подавала. В связи с этим у меня к вам еще пара вопросов, и закончим. Позвольте спросить, когда вы наблюдали за утехами Сироткина и Уфимцевой на этой самой крыше? Два года назад? Год назад?
– Как тепло стало, так и наблюдала. В мае это было. Точно, в мае.
– Прошу присяжных обратить внимание на то, что «в мае». Справочно напомню, что у Сироткина и Уфимцевой «к маю» уже родилась дочь. Не правда ли, странно? Интересно, чего он ее «в мае» совращал? И уж тем более склонял к сожительству?
Волна безудержного смеха охватила сцену, где, едва сдерживаясь, позволили себе улыбнуться даже судья и Сироткин, а в зале – Настя, спрятавшая лицо в платок и прижавшаяся к Добровольскому. Если бы в зале находился Багрянский, он, как и обещал, закричал бы «браво».
Внутренне ликуя, но якобы ничего не замечая, Бахтин задал второй вопрос:
– Позвольте теперь полюбопытствовать, уважаемый свидетель, что лично вы понимаете под сексуальными извращениями?
Воротникова немного замялась от смущения:
– Как что? Ну, то, когда люди не муж и жена, а так... вот этим самым занимаются...
– По-вашему получается, что все пары, которые не состоят в законном браке, извращенцы?
– Конечно, извращенцы! Как же можно, если не зарегистрированные?
– А если они не венчанные? – не выдержал и поддел кто-то из присяжных. Похоже, это была Заломова.
Вновь раздался смех.
– Спасибо за помощь, – стремительно отреагировал на эту реплику Бахтин, обращаясь к молодой заседательнице. – Так, господа, вы у меня хлеб отберете.
Бахтин сиял. Где бы он ни вел процесс, отношение присяжных было для него крайне важно. В этом Борис Фиратович мало чем отличался от прокурора Гришайло.
– Прошу тишины! – потребовала Зуева.
– Не вижу больше смысла задавать вопросы свидетелю, – заявил Бахтин, довольный произведенным эффектом. – Хотя нет, совсем забыл. Свидетель Воротникова, вы видите над последним рядом картину?
Свидетельница обернулась и посмотрела туда, куда указывал защитник.
– Это чего я должна видеть?
– Простите, но там висит живописное полотно. Что на нем изображено?
– По-моему, букет цветов, – наконец вымолвила свидетельница.
– Да ну? – Адвокат был явно озадачен ответом.
– А что?
– Ничего особенного, свидетель. А скажите, у вас дома есть бинокль?
– Зачем он мне? У нас дома моряков нет.
– Отлично. А очками вы пользуетесь?
– Пользуюсь, – недоуменно ответила гражданка Воротникова и с гордостью добавила: – Только когда пишу или деньги считаю.
– Понятно, – сухо подчеркнул сказанное адвокат. – Тогда ответьте на последний вопрос: как вы могли распознать с расстояния ста метров, что делали Сироткин и Уфимцева на крыше своего дома? Что оба были раздеты? Что занимались развратными действиями? Впрочем, вопрос мой чисто риторический. Вы и с расстояния пятнадцати метров не разглядели, что на картине изображен мужчина. Кстати, Александр Сергеевич Пушкин. Его пышную шевелюру вряд ли можно спутать с букетом. Вы свободны, свидетель. – И уже обращаясь к судье и присяжным, Бахтин игриво добавил: – Если у обвинения окажутся все такими же всевидящими свидетелями, надеюсь, долго нам проводить здесь время не придется. А вы, подсудимый, скоро обниметесь со своей возлюбленной. Надеюсь, прокурор не сочтет это развратными действиями?
Несмотря на свою внешнюю неповоротливость колобка, Гришайло резко вскочил. «Ах, так! – хотел крикнуть он, – вы еще смеете выставлять меня на посмешище в присутствии земляков? Ну, хорошо, посмотрим, как вы сейчас запоете!» Но вслух, обращаясь к судье, он смиренно попросил повторно вызвать на допрос свидетеля Добровольского.
«Все-таки решился», – подумал Бахтин. Разумеется, он прекрасно понимал, что эффектно выиграть маленькую схватку еще не означает, что выигран весь бой. Пока обвинение его подзащитного так и осталось непоколебимым: изнасилования и совращения несовершеннолетней, кроме подсудимого и пострадавшей, никто не опроверг. Впрочем, кто может подтвердить?
Судья Зуева, как этого ей и не хотелось, вновь пригласила Владимира Андреевича на свидетельское место.
– Скажите, свидетель, вы знали, что гражданин Сироткин и гражданка Уфимцева брат и сестра? – задал свой коронный вопрос прокурор.
– Вы опять ведете дело к инцесту? – строго спросила судья. – Мы же договорились, что тема не обсуждается.
– Уверяю, ваша честь, упомянутое вами слово я даже не собирался произносить в этом зале.
– Отвечайте, свидетель. – У судьи больше не было аргументов.
– Я не знал этого, когда забирал их из детских домов, – пояснил Добровольский.
– А позже? Позже у вас появилась такая информация? – не уступал Гришайло.
– У меня и сейчас нет достоверной информации на этот счет, – невозмутимо продолжал Владимир Андреевич.
– Но вы говорили Уфимцевой и Сироткину, что они брат и сестра?
– Возражаю. Это провоцирование свидетеля на дачу показаний против самого себя! – возмутился Бахтин.
– Вопрос достаточно простой, и свидетель не высказывает недовольства, – попыталась урезонить его Зуева.
– Вопрос провокационный, поскольку если обвиняющая сторона хочет выявить с его помощью степень информированности Уфимцевой и Сироткина при вступлении их в половую связь – а другой убедительной причины я просто не вижу, – то можно сделать это другими методами. Например, элементарно спросить Владимира Андреевича, прислушивались ли вообще подопечные к его словам?
– В целом они были послушными ребятами, – не ожидая повторения вопроса от судьи или прокурора, все так же ровно отметил Добровольский.
– Владимир Андреевич, вы говорили, что неплохо зарабатываете. А чем вы, собственно, занимаетесь, если не секрет? – Настала очередь Бахтина задавать вопросы свидетелю.
– Работаю в президентской резиденции. А вот чем занимаюсь?.. Вы правы, это действительно секрет, – ответил Добровольский.
Багрянскому, сидящему в кинобудке над залом, в этот момент показалось, что свидетель жутко недоволен вопросом и одновременно с этим смущен.
– Как же вам все-таки при решении об опекунстве попались на глаза фамилии Сироткина и Уфимцевой? Ведь существовал же какой-то хотя бы формальный повод? Даже отмечая цифры в «Спортлото», человек чем-то руководствуется. Хотя бы интуицией.
Добровольскому так и хотелось закричать во весь голос: «Оставьте меня в покое! Я руководствовался своим прошлым, о котором вы ничего не знаете. И знать не должны. Прошу, умоляю, не напоминайте мне о нем!» Но ни один мускул не дрогнул на лице бывшего военного. Он лишь кашлянул и тихо сказал:
– Вы правы. Наверное, мною двигала интуиция. Я не помню...
Настя внимательно слушала все вопросы и ответы, которые доносились до нее со сцены. Но старалась никак не выражать своих эмоций. Возможно, это была та единственно верная реакция женщины, которая позволяла уберечь, защитить их с Димкой еще не родившегося на свет второго ребенка и не убить в нем желания появиться в этом безумном и жестоком мире.
