Баррет не понимает, что на это отвечать. Он снова смотрит на Сэма. Сэм понятия не имеет, о каком свете идет речь. Он как будто очутился в компании иностранцев, говорящих на неизвестном ему языке, и ему остается только стоять молча с добродушной полуулыбкой на как бы что-то понимающем лице.
– Вчера вечером, – говорит Эндрю, – я шел домой. По Ютика-авеню, ну ты знаешь. Мы в Краун-Хайтс сейчас живем.
– В огромной квартире, – с горделивым вызовом добавляет Стелла. – С нами куча людей живет. Хороших людей.
Она как будто расписывает добродетельные достоинства – простоту нравов, глубокую человечность отношений – маленькой, никому в мире не интересной страны.
– Короче, я посмотрел вверх, – говорит Эндрю. – Как будто кто-то мне велел посмотреть вверх. И там был он.
– Свет, – говорит Баррет.
– Он… это самое… мерцал, – говорит Эндрю. – Прямо над головой. Такая кучка звезд. Но ниже, чем звезды. И зеленый такой. Ближе сюда, к Земле, в смысле. Ближе звезд.
– Ты действительно его видел, – говорит Баррет.
– Видел, видел, – говорит Стелла. Моему парню надо верить.
– Вот это я и хотел тебе рассказать, – говорит Эндрю. – Что я тоже его видел. Ну и понятно, где еще об этом рассказать, как не тут, в парке.
– Это… просто потрясающе.
– Жутко красиво было.
– Ага.
Баррет с удивлением замечает, что весь дрожит. Может ли то, что говорит Эндрю, быть правдой? Да, может. Исключать этого нельзя. Разве не Эндрю первому он рассказал про свет? Разве не действовал он тогда по наитию? Баррет всегда списывал тот момент откровенности на вожделение и кокаин. Но вдруг он знал, отчего-то догадывался, что Эндрю, прекрасному простаку Эндрю, единственному из его знакомых хватит… невинности, чтобы ему поверить? И чтобы самому увидеть свет?
Была еще, конечно, Лиз, но она упорно утверждала и утверждает до сих пор, что им обоим все это помстилось.
Новая реальность, лучше прежней, начинает вступать в свои права. Оказывается, есть на Земле малое сообщество простых людей (а ведь Бог всегда благосклонен к простым людям?), открытых видениям.
Что если Баррета (и Эндрю, и даже, возможно, циничную Лиз) со дня на день ждет откровение; что если они одними из первых узнают, что их творец снова ради них явился в мир?
Все может быть. Ничто в данный момент не указывает на то, что этого быть не может.
Баррету удается унять дрожание в голосе.
– Итак, говоришь, кучка звезд?
– Ну да. Таких… скорее, бирюзовых.
– А ты при этом… почувствовал что-нибудь?
– Почувствовал, что на меня Бог смотрит. Вроде как изучает.
Да. Вот оно.
Трое паломников, которым подмигивают небеса…
Баррет с трудом, запинаясь, выговаривает:
– Узнаю. То есть да, я тоже это чувствовал. Этот… изучающий взгляд. Нацеленный на меня.
– Однозначно.
– Просто… просто поразительно.
– Однозначно поразительно.
Какое-то время все молчат. Баррет старается не забывать про Сэма, бедного Сэма, который стоит в стороне и недоумевает, какого черта, но Сэм все поймет, ему придется понять, Баррет все ему объяснит. Баррет не сошел с ума и не бредит. Необъятный и доселе не дававший о себе знать отец решил наконец показать детям, что их видит и за ними приглядывает, что они не заблудились навсегда в лесной чаще…
– И да, слушай, – говорит Эндрю. – Я тут хотел тебя кое о чем попросить.
– Конечно. Проси о чем хочешь.
Эндрю улыбается своей безупречной улыбкой, ничуть не натужной и не искусственной; это в чистом виде обворожительная мужская улыбка.
– У меня проблемка образовалась. Небольшая такая проблемка.
– И какая же?
– В общем, с деньгами.
– А-а.
Ничего, кроме “а-а”, у Баррета произнести не получается; озадаченная досада – единственная эмоция, какую ему удается вложить в этот односложный выдох.
Эндрю перестает улыбаться. В том, как легко и быстро улыбка сходит у него с мигом потемневшего лица, чудится что-то тревожное, словно уже начинают проглядывать первые симптомы затаившейся хвори – обозначается слабый намек на сыпь, кашель становится глубже и влажнее, чем обычно.
– Я должен денег одному человеку, – говорит Эндрю.
– Ясно.
Баррет ждет, ничего другого ему сейчас не остается. Близится нечто грозное, вот-вот накатит приливная волна – это понятно Баррету по тому, как в только что прозрачной воде у кромки летнего пляжа поднимается зеленая муть.
– Занесло меня немного, – говорит Эндрю. – Сам знаешь, как бывает.
– Знаю.
– Этот самый человек – он долг с меня требует.
Чтобы деньги отдал.
Есть какой-то человек, которому Эндрю задолжал денег. Это человек хочет получить долг скорее раньше, чем позже.
– Понимаю, – говорит Баррет.
– Ну то есть я и хотел спросить – не подкинешь несколько баксов?
– Не подкину ли я несколько баксов.
– Мы же оба свет этот видели.
Баррет не находит слов. Он не успел пока подготовиться к новому откровению – к антиоткровению. Его хотят надуть. Эндрю ничего такого не видел. Ему просто срочно понадобились деньги. Зная, как легко Баррет поддается на обман, как свято верит в бывшее ему видение и какой властью он над Барретом обладает (почему некоторые воображают, будто красивые дети не догадываются о своей власти над окружающими?), Эндрю решил, что с Баррета без труда можно получить взнос в Фонд Видевших Свет.
Стелла выступила его подручной. Он подучил ее: подкинь этому типу “прозрение” медиума, чтобы он потом поверил, что видели-то все одно, но, увы, порознь.
– Мы же друзья? – говорит Эндрю. – А я оказался на мели, и мне, типа, нужна помощь друга.
Баррет будто со стороны слышит собственные слова:
– У меня нет денег. Я, собственно, практически ничего не зарабатываю. Я работаю у Лиз в магазине.
– Не, постой, – говорит он. – Я много-то и не прошу. Мне просто позарез надо, непонятно, что ли?
– Все мне понятно, – отвечает Баррет. – Но помочь тебе я ничем не могу.
– Я видел свет. Мне небеса священные подмигнули. А это же для нас тобой не просто так…
– На самом деле ты ничего не видел.
– Ты что, не понял, я же сказал…
– Сколько тебе нужно? – спрашивает Сэм.
* * *
В кафе навязчиво светло. Тайлер обеими руками держит свою кружку кофе. Лиз заказала маленький чайник чаю, но так к нему и не притронулась.
– Не поверишь, но я ни разу не был в Калифорнии, – говорит Тайлер.
– Много кто ни разу не был в Калифорнии.
Это кафе на одном из не самых оживленных отрезков Авеню Си явно пользуется популярностью среди людей, у которых что-то не ладится в жизни. Женщина с ослепительно-оранжевыми волосами громче, чем это необходимо, спрашивает про суп дня. Двое мужчин в темных очках спорят, есть ли разница между цементом и бетоном или это одно и то же.
– Там есть городок Кастровилль, – говорит Тайлер. – Артишоковая столица мира.
– Ради нее, по-твоему, и стоит в Калифорнию ехать?
– Нет. Но это так… по-калифорнийски.
– Наверно.
– В Кастровилле каждый год проводят фестиваль артишоков. С парадом. И с выборами королевы. На коронацию ее одевают в платье из артишоковых листьев. И знаешь, кого там однажды выбрали королевой? Мерилин Монро.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я новостной наркоман.
– Это было в новостях?
– Возможно, на выборы мы будем в Калифорнии, – говорит он.
– Да.
– Может так сложиться, что мы попадем на фестиваль артишоков и как раз будем смотреть, как шествует по узким улочкам девушка в платье из артишоковых листьев, когда объявят, что победили Маккейн с Пейлин.
– Слишком многое для этого должно совпасть.
– Ну да. Просто мне кажется, в этом будет такой извращенный кайф – узнать о том, что страна решила полностью и окончательно скатиться в тартарары, наблюдая, как машет зевакам симпатичная девица в артишоковом платье.
– Ты прямо как помешанный.
– Что, извини? Нет, “помешанный” – это про странные увлечения. Одержимые заводят семнадцать кошек. Одержимые собирают все видеоигры, вышедшие с начала семидесятых. А меня интересуют судьбы мира. Ты находишь это ненормальным?
– Если хочешь со мной в Калифорнию, тебе придется завязать с наркотиками, – говорит Лиз.
– Я не принимаю наркотиков.
Вместо того чтобы спорить, ей хватает посмотреть ему в глаза.
– Думаешь, ты все знаешь? – говорит Тайлер.
– Нет. Я просто обычно предполагаю худшее, и это иногда выглядит так, будто я все знаю.
В соседнем отсеке один из мужчин в темных очках вещает:
– В цементе выше содержание песка. Поэтому постройки в отсталых странах и рушатся то и дело. Потому что там используют цемент.
Опустив взгляд на свой кофе, Тайлер говорит: – Я завязал. Честное слово.
– Врешь.
– Не вру.
– Хорошо, если так.
Она, разумеется, знает, что он врет.
– Когда я принимал наркотики, – говорит Тайлер, – я делал это, чтобы пробиться к музыке. В неизмененном состоянии мозг с этим не справлялся.
