— М-м, — как от острой боли замычал молодой горец, и когда Тимур его челюсть отпустил, выпалил: — Нет!
— Ха-ха-ха, угадал. Будешь, будешь, — с этими словами Тимур вытащил из-под халата маленький подкинжальный нож и умелым, ловким движением, под тоскливый тонкий визг поверженного отрезал одно, потом второе ухо Малцага, кинул их к ногам Моллы Несарта и с явным удовольствием, вытирая руки платком, приказал евнуху кастрировать, яйцами накормить псов; его — в рабство, в пожизненное рабство, с клеймом!.. — А мы все — гулять! Накрывай дастархан! Молодое вино сюда! Женщин сюда! Музыкантов сюда!.. Так будет со всеми неверными на нашем верном пути!
* * *
Кастрация, как и рабство и все подобное в исламе, впрочем, как и во всех остальных мировых религиях, запрещены. Однако если Повелитель так повелел — этому быть. К тому же все это завершается праздником. А когда праздник, гуляют все, за исключением двух-трех телохранителей Тимура, что неотступно следуют за ним, многочисленной внешней охраны стана, а также поваров и евнухов, для которых работы во время пиршества только прибавляется.
Молла Несарт об этом порядке уже знает, посему посреди ночи, особо не таясь, засеменил в апартаменты главного евнуха. Евнух — это не работа и не призвание, это, скорее, судьба, судьба всеми презираемого человека. Евнухи существовали практически везде и всегда с самой глубокой древности. На заре ислама, когда пытались каноны религии ревностно соблюдать, будущих евнухов готовили в основном в Судане, а потом повзрослевших мальчиков-кастратов для обучения доставляли в арабские страны и далее, на север.
В средние века, с широким распространением мусульманства, евнухи стали настоящим сословием. Это превратилось в определенный образ жизни со своей школой, традициями, культурой. Теперь, зачастую не насильно, а добровольно, некоторые мужчины избирали этот жизненный путь. Нельзя сказать, что он был легким и сладким, во многих случаях он заканчивался плачевно и трагически. Однако история знает и о ярких исключениях, когда евнухи уходили на заслуженный покой, приобретая солидные состояния, высокие должности, даже удачно женились, и есть факты, когда становились эмирами, султанами, королями.
Евнух — блюститель ложа, слово греческое и не продукт Востока, как представляется, а производное больших богатств.
Евнухи не в каждой среде появляются и не из каждой среды воспитываются. Они — потребность своего времени, и если, скажем, из общества монголов евнухи не выходили, то тюркиты, особенно западные, к этому склонность уже имели. Однако, как в выгодном деле, в качестве евнухов во времена Тимура более других преуспели персы. Именно они, в основном, завладели этой нишей, и их было немало, если в одной регулярной армии тюркитов их было более тысячи или каждый сотый.
Евнухов все презирают, так же и они относятся ко всем. Они как старики, которые уже не могут, и стыдно смотреть. Посему все, что связано со страстью и похотью, — стыд и срам. Так же и у евнухов: у них нет главного человеческого качества — они не являются продолжателями человеческого рода, поэтому живут лишь ради себя. Атрофия наиважнейшего чувства ведет к обострению других. Они зачастую властолюбивы, алчны, ревнивы, чревоугодники, да и своеобразная страсть у них тоже есть — извращенцы.
Это пухлые, холеные, надменные люди с тонким сладким голоском и особыми манерами. У них лишь один способ заработка себе на жизнь, и их жизнь целиком зависит от хозяина. И если в восточном обществе мужчин категорически запрещено говорить о женах, то гордиться возможностями своего евнуха — норма. Ими торгуют, обмениваются, дарят, как ценный подарок, также и увольняют, и изгоняют, и убивают. В общем, это те же изгои рабовладельческого строя. И каково же должно быть искусство и достижение, сколько надо было в жизни услужить, чтобы стать, наконец-то, главным евнухом самого Тимура. Это мечта, это предел, это баснословное жалование и доля от каждой победы. И все это богатство главный евнух Тимура — некто Кульбагтай — уже не один год отправлял в свой родной город, надеясь, вот-вот, как в меру разбогатеет, вернуться восвояси и доживать свой век припеваючи. И тут, надо же такому случиться, в один момент из-за излишней заботливости, чуть было голову не потерял.
Хотя евнухов и не считают мужчинами, это особая каста людей со своими понятиями и интересами. И, конечно же, против такого владыки, как Тимур, они открыто не пойдут, да сквитаться попытаются, тем более что понятно, раз хозяин над головою уже меч занес, значит, он рано или поздно опустится. Поэтому евнух Кульбагтай уже всерьез подумывает, как бы с этой службы, пока живой да здоровый, уйти. Об этих мыслях главного евнуха примерно догадывается и Молла Несарт, и поэтому он так смело навестил его и — не как положено на Востоке — витиеватый начал разговор, на это нет времени, а сходу выпалил:
— Не кастрируй парнишку — пощади, — и, зная, что ранее оказанная услуга мало чего стоит, услащая разговор, положил в руку евнуха увесистый мешочек.
— Хе, — с удовольствием ощутил евнух тяжесть платы, вернул обратно.
У Несарта перекосилось лицо.
— Не волнуйся, отец, — усмехнулся евнух, — неужели две головы, которые ты спас, не стоят двух крупных гениталий?.. Иди, уж это я смогу. К тому же с удовольствием, — и когда Молла уже исчез в темноте: — Э-эх! И наш народ он истребил. А за своего сынка как зверствует.
Великие пиры — веха в жизни Тимура. Казалось, что на этом кавказская эпопея закончится, и, как мечтали многие воины, после нескольких лет в походе они наконец-то вернутся домой. И сам Повелитель уже об этом подумывал. Да его новый сын Мухаммед-Тума прямо во время пира, под хмельком, решил еще раз выслужиться: доложил, что не все нахские племена истреблены.
— Дело в том, — преданно шептал он на ухо Властелину, — что хитрые горцы увели стариков, женщин и детей в непроходимые Черные горы, что восточнее Аргунского ущелья, туда, где нет дорог и никаких караванных и военных путей.
— А ты знаешь туда дорогу? — сразу отрезвел Тимур.
— Конечно! — на все готов Мухаммед-Тума.
— Там женщины и дети? — переспросил Повелитель и, еще раз услышав утвердительный ответ, браво закричал:
— Ох, харемин ичинэ гирмэ![86] Ты, мой любимый сын, — хан Алании и всего Кавказа! Да чего там мелочиться, назначаю ханом всей Золотой Орды! — махал руками Тимур.
— Да-да, ичгери,[87] — поддержал Тума.
С военной точки зрения эта операция не вызывала особых трудностей. В горных лесах прорубили просеки и поэтапно дошли до бассейнов рек Басс, Хули, Гумс. Здесь сопротивление было минимальным. Мужского населения практически не было, оно погибло в предыдущих боях. Эти места были густо заселены, много было беженцев с равнины. Как и ранее, армия Тимура разграбила и разрушила все горные поселения. Молодых захватили в плен, остальных уничтожили.
А когда Тимур двинулся еще дальше на запад и дошел до рек Аксай и Ямансу, Мухаммед-Тума взмолился:
— О Повелитель, это мои владения.
— А разве до сих пор были не твои владения? — вроде искренне удивлен Тимур. — Ну, ничего, не огорчайся. Я тоже так начинал. Ибо надо вначале своих побить, чтобы чужие боялись. Так где твой дом, где твое гостеприимство?
— Мой замок в предгорье, на равнине.
— Молодец, жить надо на просторе. А эти горцы под стать своим горам: высокомерны и упрямы. Мы их побьем, чтобы тебе потом править легче было. Хе-хе, сынок, поверь моему опыту.
Опустошив горы, Тимур спустился на равнину. Подойдя к городу Мухаммеда-Тумы, он по-доброму сказал:
— Мой любимый сын, созови всех мужчин вон на том майдане.
— Зачем? — не на шутку встревожился Мухаммед-Тума.
— Как «зачем»? — смеется Тимур. — Я должен тебя, нового хана, представить.
— Когда все мужское население собралось на огромной поляне, неожиданно появилась тюркская конница, взяла всех в плотное кольцо.
— Пощади нас, не проливай преданную тебе кровь, — пал на колени Мухаммед-Тума.
— Даю слово, преданную мне кровь не пролью, — все еще мягок тон Повелителя, — если все свое богатство сюда выложите. Да еще сто девушек и двести мальчиков.
Мухаммед-Тума, может быть, и готов был требование Тимура исполнить, но его земляки — нет. Тогда их всех истребили, одного Туму оставили.
— Что ж ты плачешь, мой сын? — по-прежнему ласков голос Повелителя. — Разве может мужчина плакать? Ты лучше мне золотого ягненка верни и живи спокойно, хан Мухаммед.
В тот же день доставили Тимуру древнее искусство.
— О-о! Хорош, хорош! — любовался богатством Повелитель. — И все бы ничего, — искоса посмотрел он на Мухаммеда-Туму, — вот только какой же ты хан, и кем ты будешь править, если своих подданных сам истребил. И никакой ты не Мухаммед, ты действительно ублюдок — Тума.
