— Ладно, — вдруг покладисто сказал Митя.
Поднял «Синдром». И действительно пошел.
— Готово? — спросили.
— Ага, — ответили.
— Давай, — сказали.
В огромной комнате — с большой балконной дверью, выходящей в сад, — было полутемно уже. А может быть, это так казалось — от старого пианино с латунными подсвечниками, от резного ли буфета, уставленного закусками, от старомодной ли висячей люстры со стеклярусом — только в комнате сумеречно было. Таинственно. Да еще громадная картина в золоченой раме, изображающая человека в лосинах и мундире на боевом коне среди взрывов. За окном огромным, за балконом вечер еще не начинался.
— Пускаю, — сказала Катя, Митина дочь.
Народу в комнате было немного. Гости еще только начали собираться.
Трое Катиных одноклассников сиротливо сидели у стены, одинаково закинув ногу за ногу.
Юлия Павловна — Митина теща — в большом кружевном жабо с брошью сидела у себя в углу в покойных, правда, продранных уже вольтеровских креслах, и давний ее поклонник — Серафим Лампадов, гордый сухой старик, — привычно сидел рядом. Выглядел он тоже празднично — в синей «бабочке» в мелкий белый горошек.
Васенька — Митин сослуживец — маялся на стуле, возле бутербродов. Света — Митина жена — сидела посередине комнаты на низком пуфике, прикрыв глаза. Катя возилась с чем-то, стоящим на крышке пианино.
— Ну что ты тянешь? — спросила Светлана.
— С непривычки. Рука дрожит.
— Чего дрожит? — поинтересовалась старушка.
— Пустое, — сказал Лампадов.
— Готово, — сказала Катя.
Все затихли.
— …Эта пластинка… — раздаюсь вдруг, — …познакомит вас с тем, что такое стереофония, и поможет наладить аппаратуру…
Опять мгновение было тихо, и все в комнате сидели тоже очень тихо и неподвижно, уставившись в пространство. Вдруг музыка грянула, отчаянно, бравурно, — с разных сторон обрушились скрипки, медяшки труб, тарелки звенели празднично, барабан торжественно ухал.
— Вот это да! — наконец выдохнула Света.
— Забалдеть, — сказала Катя, застывшая как истукан. — Царский подарок.
— Кому? — поинтересовалась старушка.
— Вероятно, Димитрию Петровичу, — пояснил Лампадов.
Скрипки возносились под небеса и падали в пропасть.
— Вы слышите ложечки? — спросила Света.
— Какие ложечки? — не сообразил Васенька.
— Там. В оркестре, — пояснила Света.
Действительно, бились в трепете ложечки.
— Что, собственно, дают? — наконец сказала бабка, натруженно прислушиваясь.
— А-а? — спросила Катя, приложив ладонь к уху.
— Бабушку интересует, вероятно, что играют? — прокричал Лампадов.
— Щедрин — Бизе, — проорала в ответ Катя, — «Кармен».
— Все-таки это довольно нахально, — вдруг сказала бабка. — Щедрин — Бизе…
— Чего? — не расслышала сквозь оркестр Катя.
— Бабушка удивляется, почему Щедрин — Бизе?.. — проорал Лампадов, и жилы на шее у него вздулись. — Почему не просто Бизе?..
— А Бах — Бузони? — проорала в ответ Катя.
— Что вы разорались? — недовольно сказала Света. — И сделайте все-таки потише. Это невозможно.
Катя сделала потише.
— Бузони-музони… — вдруг неожиданно сказал Васенька, — а Мити все нету…
И покраснел.
На столе — модель «Синдрома».
— Поразительная вещь, — сказал Митя пожилой женщине. — Уникальная.
Она сидела в середине темной комнаты, от пола до потолка забитой какими-то поблескивающими экспонатами. Громоздились разломанные пианолы, книги, опять медяшки оркестрантов, — а вверху очень яркая горит электрическая лампочка.
Митя неподалеку с оберточными газетами в руках.
— И вы говорите, что хотите передать это в дар музею?
— Хочу передать, — сказал Митя твердо. — В дар.
— Безвозмездно, говорите?
— Абсолютно безвозмездно, — подтвердил Митя. — Я в принципе против частных коллекций. А вы?
— Да, пожалуй…
— Я не сравниваю, конечно, — но вы могли бы хранить дома подлинного Леонардо?
— Нет. Не могла бы…
— Вот видите, — сказал Митя удовлетворенно. — Мы не варвары. Не гуммы.
— Ну да.
— К тому же агрегат действующий… — обнадежил Митя. — У вас водопровод далеко?
— Нет.
— Поди сюда, милый… — позвал Митя, и от стены отделился худой парень в синем халате. Сквозь сильно увеличивающие очки глаза его глядели почти безумно.
— Тяни фал, — сказал сурово. — К водопроводу. И на кран надень. Потом жди команды. Понял?
— Понял, — сказал парень и пошел с фалом.
— Готов? — крикнул Митя.
— Готов!
— Пуск! — крикнул Митя.
— Чего?
— Я говорю, кран открывай. Воду пускай. Смикитил?
— Смикитил.
Митя нажал педаль. Модель заурчала. Опять красный шарик вздуваться стал. Перед лицом зачарованной женщины.
— Перекрывай гидравлику.
— Понял, — крикнул парень, и аппарат затих.
— Ну, репарда у вас, конечно, нету… — сказал Митя грустно.
— Нету, — подтвердила женщина.
— Заколочку одолжите, — попросил Митя.
Она вынула заколку. Митя ткнул заколкой в шарик. Он с грохотом разлетелся. Все шло как по нотам.
— Это фантастика! — сказала женщина потрясенно.
Парень мигал огромными глазами сквозь очки.
Между тем день рождения Мити пребывал в довольно странном состоянии: он как бы уже и начался, но в то же время никуда не сдвинулся.
Гости неопределенно слонялись по квартире. Гостей прибавилось. Был тут и второй Митин коллега с женой. Подошел третий. Коллеги сгрудились вокруг стола с закусками, друг на друга не глядели, томились. Меланхолически перебирал клавиши Гоша Струйских — красивый седоватый мужчина, журналист-международник — старый друг дома.
Катины приятели все так же сидели на стульях вдоль стены. — Может быть, мы пойдем уже?.. — тихо спросил один из приятелей Катю.
— Тебе чего — не сидится?
— Сидится, — ответил приятель и замолчал.
— Может, есть хочешь? — опять спросила Катя.
— Да, — сказал приятель, по совсем не тот, которого Катя спрашивала.
— Сейчас жвачки дам, — пообещала Катя. — Струйских привез, с экватора.
Струйских перебирал клавиши, и, казалось, ему нравилось. Зажевали жвачку.
Тогда бабушка спросила:
— Это что?
— Это жвачка, — объяснила Катя.
— Дай пожевать, — приниженно попросила бабка.
И Катя дала. И сослуживцам дала. Только Струйских не взял. Не хотел. Жевали.
Тут звонок раздался.
— Слава тебе, господи! — сказала Света.
Пошла в прихожую.
Собака залаяла. Все оживились.
За дверью стоял Онаний Ильич Грибанов с супругой.
— Это мы, — сказал он громко.
Митя оживленно шагал по предвечерней улице. «Синдрома» с ним не было. Только пакет с шариками. Настроение поправилось.
— Гражданин конструктор! — закричали сзади, и Митя на всякий случай обернулся.
Размахивая руками, вытаращив увеличенные за очками глаза, за ним гнался парень из музея. Митя втянул голову в плечи и бросился бежать. Бежали по-спортивному. Споро. Потом дыхание у Мити начало сдавать. Пучеглазый чуть на него не налетел.
— Тебе чего? — спросил Митя.
— Вас просят вернуться… — задыхаясь, сказал парень.
— Вот, — сказал Митя решительно и показал кукиш…
— Гражданин конструктор! — опять сказал парень, догнав его вновь.
— Дар есть дар, — сказал Митя грубо. — Мое дело подарить. Ваше дело — дальше думать…
— Я хочу сказать… — начал парень, но Митя перебил:
— Подарки не отдарки. Соленая печать — назад не ворочать.
— Да не в этом дело… — пытался вклиниться парень.
— А в чем? — спросил Митя с вызовом.
— Вас сфотографировать требуют. На стенд. Фотография в экспозицию пойдет…
— О, мама дорогая… — грустно сказал Митя.
Но ему опять полегчало.
День рождения, в общем-то, катился. Уже бутерброды жевали. Пить, правда, не пили, но уже ели.
Говорил теперь Гоша Струйских, говорил негромко, но все слушали:
— Аллопатин, гомеопатии… Все хорошо, конечно. Все, в общем… мало… А вот полюбуйтесь-ка, Тибет… Дичь, скажете, юрты, кибитки, китайцы, нанайцы, — а медицина феноменальная… И глубоко интеллигентная… Нирвана. Полное отсутствие всяких эмоций… И все секреты у монахов. Древние книги, черная магия… Шутки-шутки, а это еще человечество посмотрит, где черненькие, а где беленькие… Вы нас черненькими полюбите… Ха-ха-ха!.. — Гоша поперхнулся бутербродом и закашлялся.
Катя несколько раз стукнула его по спине.
— Вот так в дыхалку заскочит, и каюк, — сказала Катя.
— Чего заскочит? — поинтересовался Гоша.
— А чего хочешь, — объяснила Катя. — И никаких монахов.
