— Никто, — сказала бабка.
Помолчали.
— А кто это пришел? — спросил Гоша.
— Я точно не знаю, — ответила Света. — Старинный друг, вероятно.
— Святое дело, — сказала бабка.
Леша развернул сверток.
— Что это? — удивился Митя.
— Труба. Слуховая.
Действительно, посередине кухни стояла старинная слуховая труба, выкрашенная в зеленый цвет.
— Зачем? — спросил Митя.
— В подарок.
— Мне? А для чего? — поразился Митя.
— А ты, Митя, темный, — грустно сказал Леша. — «Ночью сквозь тело трубы слышу дыхание мира», — проговорил он слегка нараспев.
— Это что? — Митя обалдел.
— Басё, — сказал Леша просто.
— Кто?
— Басё, — повторил Леша без нажима. — Третий век. Гений японской литературы.
— Как говоришь? — поинтересовался Митя.
— «Ночью сквозь тело трубы слышу дыхание мира», — повторил Леша без выражения.
— Какого мира?
— Сущего, — сказал Леша.
Гости ко всему прихотливому течению сегодняшнего праздника пообвыкли помаленьку и Митиного теперешнего отсутствия как бы и не замечали. Разговор тек довольно плавно, незлобливо.
— Карьера балерины — ее ноги… — задумчиво повторила бабка, — помните, Серафим, мое фуэте в «Спящей» и тот роковой тридцать второй оборот…
— Помню, — взгрустнул Лампадов.
— Мама, тебе больше говорить не о чем?.. — тускло спросила Светлана.
— Отчего же… — Онаний Ильич, — очень интересно, мир кулис…
— Справедливо, — сказала бабка. — Так вот, кручусь и ничего себе не думаю. Вдруг страшный грохот. Я падаю… Как подстреленная… Слышу, можете представить, явственно слышу, как кость хрустит. Вот тут… В лодыжке… — И бабка показала лодыжку, и все печально посмотрели, — и больше уже ничего не слышала… и не видела… Глубокий обморок… Публика ревет… Занавес падает… Потом, уже в больнице, Серафим, ты помнишь, — это он рассказал мне… Оказывается, мальчик свалился из ложи в оркестровую яму… Увлекся… Увлекся и упал… Головой барабан пробил…
— Какой кошмар! — сказала жена Онания Ильича.
— Форменный, — согласилась бабка, — а мальчика звали Митей… Димитрием Петровичем…
— Позвольте… — сказал профессор растерянно.
— Да-да, — сказала бабка печально. — Мы познакомились потом. Его семья некоторое время выплачивала мне по нетрудоспособности… А Митя как-то привязался ко мне сразу… И я к нему… Потом Светочка подросла… Одно за другое… Вот так наши судьбы и сплелись…
— В узелок, — закончила Катя.
— Это невыносимо, — сказала Светлана, встала и стремительно вышла.
— Митя! — строго сказала она, стоя в дверях кухни.
— Что? — ответил Митя. Окна были открыты настежь, они стояли у окна и возились с трубой.
За окнами был синий вечер. И дерево стояло.
— Ты испытываешь нервы?
— Чьи?
— Общие. Мои. И гостей.
— Вовсе нет, — сказал Митя. — Я немножко занят.
— Может быть, ты на время отложишь занятия? Там гости ждут…
— Отложим, Леша? — спросил Митя, а Леша безразлично пожал плечами.
— Нет. Ничего не получится, — сказал Митя, огорчившись. — Ты извинись там. Это буквально несколько минут…
Светлана хлопнула дверью.
— Это нервы, — сказал Митя грустно. — Продолжим…
Митя присел на корточки, приложил к уху трубу.
Труба лежала на подоконнике и раструбом была высунута на улицу. Затихли.
— Слышишь? — спросил Леша тихо.
— Что? — спросил Митя.
— Как трава растет…
— Нет, — признался Митя.
— Ну-ка дай мне. — Леша присел и прислонил трубу к уху. Опять притихли.
— Ну как? — через некоторое время спросил Митя.
— И я не слышу, — признался Леша.
— А что вообще слышно? — поинтересовался Митя.
— Вроде орет кто-то. Страшно так. Зверски, — неопределенно сообщил Леша.
— Зверски? — оживился Митя. — Ну-ка дай я…
Они поменялись местами.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Леша.
— Ага, — сказал Митя. — Орет. Э-э, это слон в зоопарке. У меня через две остановки — зоопарк…
Леша отпихнул приятеля от трубы. Послушал сам.
— Точно, слон, — удовлетворенно сказал он, — грустит.
— А вдвоем нельзя слушать? — поинтересовался Митя.
— Попробуем, — предложил Леша.
Оба присели на корточки и затихли.
— Сколько я за один сегодняшний вечер нервов угробила, не рассказать…. — услышали они вдруг женский голос и не поверили своим ушам. — Господи ты, боже мой, это не рассказать…
— Сейчас же перестань… — сказали мягко. — Не накручивай себя…
— Не в этом дело… — продолжала женщина без выражения. — Он милый, славный человек, конечно…
Балкон был в полумраке, за балконной дверью сияли огни комнаты.
Облокотившись о перила балкона, стояли Светлана и Гоша Струйских. Гоша курил, пуская дым колечками. Рядом сверкало окно кухни. И труба из него торчала. Вечер был синь и тих. Дерево стояло неподвижно. Безветренно было. Тепло.
— Но послушай, Гоша… У тебя Тибет, падишах, монахи, черт в ступе — я не знаю что, но много — интересно… У Онания — «Синдром» этот самый… А Митя все зуб показывает… Который год… И зуб-то, понимаешь, выпал давно…
— Что ты от него хочешь? — мягко спросил Гоша и пустил колечко особенно ловко. — У всякого человека есть свой предел. И у Мити. Он его достиг. Новенького ничего не будет. И ничего дурного в этом нет, в том, что не будет. И не надо ждать. Он ни в чем не виноват. Делает, что может. А чего не может — не делает. И это тоже благородно. Не прыгает выше собственного пупа…
— Ты, Гоша, сообрази… Ему сорок пять… Можно сказать — зенит судьбы… Почти итог… Еще Грибанов с этим собором…
— С каким собором? — не сообразил Гоша.
— С Шартрским, — объяснила Светлана вяло. — Как с неполноценным, правда… Какой там камень! Какой там собор! Он этот шарик лет двадцать тому назад придумал. С тех пор — ни гу-гу…
Леша отошел от трубы раньше. Как только сообразил, что к чему. Митя дослушал до конца.
— Хватит, — сказал он наконец и поставил трубу на подоконник.
Митя стоял в дверях гостиной — легкий, вдохновенный.
— Прошу простить великодушно! — сказал он и обвел глазами присутствующих.
— Это как? — спросил Васенька.
— Дела чрезвычайной важности. Рад бы отложить, да не могу. Обстоятельства могут перемениться. Время дорого.
Он налил вина.
— Посошок на дорожку! — сказал он и крикнул: — Леша!
В дверях появился Леша.
— Трубу взял? — строго спросил Митя.
— Нет, — сказал Леша невнятно.
— Возьми.
Митя выпил, поклонился и вышел вон.
Светлана догнала уже на лестнице.
— Митя! Ради бога! Что случилось?
— Ничего, — сказал Митя просто. Он в плаще был, а в руках труба. — Просто я все слышал. Так получилось. Случайно. Но мне стало интересно, и я дослушал до конца. Ты извини. Это не нарочно.
— Что ты слышал? — не поняла Светлана.
— Все. Вот так. Прошу простить великодушно, — повторил Митя.
Некоторое время шли молча. Был вечер, но не поздний, — народу много на улицах было. Празднично горели витрины. Шли деловито, будто знают, куда идут.
— У тебя время есть? — спросил наконец Леша робко.
— Это с какой стороны поглядеть… — темно ответил Митя.
— Ну, сейчас? — пояснил Леша.
— А как ты думаешь?
— Думаю, есть, — сказал Леша мрачно.
— Согласен.
— Мне тут в одно место зайти надо. По работе. Хорошо бы… — сказал Леша и запнулся.
— Что хорошо бы? — спросил Митя.
— С тобой вместе зайти. Так надо. По работе.
— Делу время, потехе час, — сказал Митя твердо.
Прошли мимо празднично освещенного подъезда Оперного театра. Спектакль кончился, народ расходился. Миновали подъезд, деловито прошли сквозь толпу, дальше — дворами. Прошли вахтершу, которой Леша сказал «здрасьте» и кивнул на Митю — «этот со мной», потом долго шли длинными коридорами, лестницами — все вниз почему-то, — оказались в подвале, — Леша притормозил, схватился за какой-то прут, покачался, сказал ни к кому не обращаясь: «Балбесы», — дальше пошли, теперь наверх, коридором, опять дверь открыли золоченую с белым, — оказались в зале. Кресла были закрыты чехлами, в зале было полутемно, народу немного — вдали где-то, в первых рядах только, — а занавес — открыт.
Сцена представляла серебристую рощицу в печальный час заката. Озеро голубело вдалеке. Посредине рощицы возвышалось что-то огромное, на которое был накинут брезент. Одинокий рабочий, присев на корточки, с грохотом забивал гвоздь.
Леша быстрой походкой делового человека прошел к первым рядам. Митя — за ним. С кресел поднялся очень толстый мужчина, совершенно лысый.
