И который, соответственно, всегда толкает влюбленного или художника ненавидеть общество.
Более того, радость от сопереживания между двумя людьми огромна, но к ней всегда примешивается наслаждение от участия чего-нибудь неизвестного. Разделять со вторым человеком (любовник — любовница, музыкант — слушатель, читатель — автор) одни и те же искания, охотиться вне стен города. Сговор отъединяет от социума, именно поэтому он заранее прощает то, на что потом закроет глаза, — и то, с чего коллектив и семья, напротив, не спускают широко раскрытых глаз (они наблюдают).
Коллективность ненавидит мессу без певчих — иначе говоря, любое общение, где в качестве третьего не присутствуют ее представители (или хотя бы ее язык).
Следствие. Для священников месса без певчих — это эквивалент чтения про себя для грамотных.
*
Это наслаждение стать неразделимым, невидимым, нерасторжимым, ненаказуемым дуэтом представляет собой одну из самых прекрасных черт любви.
Аргумент IX. Возможно также, этот дуэт — самое прекрасное в танце, самое прекрасное в музыке. (В чтении тоже, даже если этот дуэт невидим глазу читающего.) Дуэт — это двое. Это абсолютная связь, когда она гетеросексуальна. Это и есть различие двух полов. Существуют только два пола. Ни больше ни меньше. В этом смысле тайна, на которой с такой силой настаивала Неми, тайна, которой так настойчиво требовала хозяйка замка Вержи, выражают отказ от любого одобрения, кроме как от сообщника, отказ предстать перед взглядами общества, или парижской консерватории, или Бургундского герцогского двора, или кого угодно, кто не входит в дуэт в его чистейшем виде, состоящий из двух таких воистину разных людей.
*
Наслаждение мыслью как открытием, где духовное совершенство совмещается с полной отдачей чему-то более масштабному, логике более бесконечной, чем та, которой владеет одинокий ум — ум всего одного человека, принадлежащего одному полу, ум всего-навсего современный. Наслаждение экстратерриториальностью понятийной земли по отношению к земле физической, к телесному, к реальному, к астральному — вот он, восторг, в котором нет ничего мистического, кроме того, что, собственно, составляет смысл мистики: молчаливого, тайного.
*
Один, испытывающий двоих. Idem, испытывающий Alter. Это сама сексуальность.
Но в данном случае это бесконечное есть само конечное.
*
Уста эгофоров находятся в противоречии с половыми различиями в их межножье.
Возвращаюсь к аргументу I. Влюбленный принимает себя за любимого — это власть речи. Лингвисты называют эгофорией эту возможность поменяться местами, которую речь предоставляет межчеловеческому диалогу.
Однако по причине половых различий, если любовник когда-нибудь принял бы себя за любимого, он саморазрушился бы. Или, подобно Пьеру Абеляру, утратил бы свой половой орган. А те, кто его ему отрезал бы, в свою очередь, потеряли бы и свой половой орган, и свой взгляд. Что бы ни делали мужчины и женщины, речь (когда «я» и «ты» могут поменяться местами) не может вмешаться в половые различия (где поменяться местами невозможно).
Мое желание не есть твое желание.
Половые различия не поддаются трактовке, что ни говори.
Следствие. Любовники в прошлом, настоящем и будущем никогда не могут быть любимыми.
*
Если любовь означает жизнь, ставшую более напряженной благодаря тому, что два глаза смотрят на вас и медленно закрываются на то, что они в этот миг видят, — значит корень завороженности неистребим.
Coniventia — это уловка, которую изобрели два глаза против бифокальности, свойственной охоте хищников.
Coniventia сама по себе животна. Это ингибитор.
*
Любовники идут вперед. Ibant. Они шли. Они шли подобно тому, как цари Востока следовали за звездой, sidus Царя Иудейского.
Любовники идут вперед, начиная от этой расщелины, от этой безусловной, непроходимой преграды половых различий.
Любовь недостижима. И жестокий обрыв оргазма на взлете наслаждения — это отсутствие зрения, это сама пустота.
Следует согласиться на любовь как на альтернативу языка. Это соглашение, предполагающее прощание с языком, доверие к тому, что было до языка; в сущности, это имеет отношение к смертельном восторгу от завороженности, через которую мы прошли в детстве.
Понимать друг друга на уровне пальцев и глаз, что так естественно для матери и грудного младенца.
Это взмах ресниц, беглый взгляд, неизмеримое умиление плоти перед самой собой, передающееся от матери к младенцу.
Сообщничество же, напротив, состоит в том, чтобы одновременно крепко зажмуриться. Сообщничество состоит в том, чтобы не видеть.
Оно ослепляет. Оно требует тьмы.
*
Прежде, у истоков мира индейцев тупи[114], всегда было светло. Дочь Змеи была женой одного индейца. И вот однажды индеец сказал своим слугам: «Уйдите. Моя жена отказывается возлечь со мной». Но женщина сразу сказала супругу в присутствии слуг: «Меня не то смущает, что ты возьмешь меня перед глазами троих твоих слуг. Но не могу смотреть на тебя во время любви». Она объяснила, что отныне хочет заниматься любовью только ночью. Ее отец держал ночь и всех животных в пещере, потому что животные — это часы, как и звезды. Она пошла за ночью, животными и звездами и привела их обратно.
*
Аргумент X. Вот то первое, что мы видим перед собой задолго до того, как становимся самими собой, то, что появилось гораздо раньше, чем мы стали самими собой и почувствовали, что мы — это мы, и гораздо раньше, чем мы можем подумать о том, чтобы увидеть самих себя: это то, что много времени спустя после своего рождения мы назовем матерью.
*
Вначале взгляд ребенка упирается во взгляд матери. Человеческий младенец, родившись, не сразу встает на две слабые ножки, сперва мать носит его в своем чреве, затем на руках; вот так же точно она носит его в своем взгляде, прежде чем он сможет встать на ноги и выпрямиться. Взгляд распрямляет тело, и всякий взгляд покоится во взгляде другого. Взгляд никогда не покидает первоначальной поры жизни, где наш взгляд был ее взглядом, и на этом основано сообщничество взглядов.
*
Для мужчин любовь непременно подразумевает стыд подвергнуться оскорблению, ужас перед отказом, скудость того, что они собираются обнажить, грубость их полового обличья, неуверенность в собственных возможностях, боязнь бессилия, страх оказаться не на высоте собственного желания. Некоторым женщинам нравится этот стыд, их поражает этот ужас, трогает эта нагота, и они становятся повелительницами этого страха, который одновременно ошеломляет их и ограждает от нетерпения, навязчивости, а иногда и насилия.
Они закрывают глаза и вступают в сговор, не навязанный им первоначальным впечатлением, в первое не биологическое и не генеалогическое соглашение о том, чтобы «закрыть глаза» (это я называю любовью).
*
Представители итальянского Ренессанса выбрали обнаженные груди и индивидуализированные черты лица. Мой выбор — из-за тех, которые когда-то любили или отвергли меня, — это молчание (то есть слово, обращенное в тайну), ночь (то есть удаленный свет), бессонница (напряженность чувств, нагота без образа).
Аргумент XI. Самое странное состоит в том, чтобы думать, будто телепатическое происходит от завороженности. Сопереживание — это последствие обездвиженного пожирания.
Засада. (Именно это подстерегание роднит любовь с охотой и чтением.)
*
Аргумент XII. Возобновление — противоположность повторению. Повторение в музыке противоположно исполнению. Повторение в жизни можно прекратить, мы можем разомкнуть электрическую цепь пропаганды, свойственной вечному социальному захвату маленьких atomoi, маленьких individua.
Повторять, не повторяя, — значит возобновлять.
Любовь — это редкость: это то, что возобновляется (coniventia), а не то, что повторяет детское перемигивание (fascinatio). Это не родственные отношения (не отеческие, не материнские). Не-родственность — это именно то, что я хочу назвать древним словом «сообщничество». Эта готовность закрыть глаза может быть адресована лишь другому полу. (Чтобы достичь эгофории, мы закрываем глаза на неидентичность каждого из нас. То, что все мы владеем речью и способны с ее помощью говорить «я», беспрестанно нам это подтверждает.)
То, что возобновляется, относится к рождению, а то, что повторяется, — к его следствию. Присущее повторению — в противоположность возобновленному — всегда будет только вторичным. И в самом деле, нередко отношения между мужчиной и женщиной застревают на обворожении. Сексуальная пара замирает на стадии прожорливого переноса[115].
