КНИГА ШЕСТАЯ
О том, как Жан-Малыш спустился в Царство Теней и как вышел оттуда; сказать-то оно легко, друзья мои, а вот сделать, сами знаете, ох как непросто. Поди-ка попробуй!..
У подножия холма на нижних ветвях фигового дерева висели, будто сохнущее белье, синие саваны, в какие облекают мертвых. Самый большой из них принадлежал, как видно, совсем древнему покойнику: материя почти совсем выцвела, истлела от незримых прикосновений времени. Жан-Малыш накинул его на плечи и вошел в деревню мертвых; первым, кого он встретил, был юноша, убитый копьем лет двадцать тому назад во время войны с Пожирателями. Покойный сидел возле своей хижины в глубоком раздумье, обхватив лоб руками. Заслышав шаги Жана-Малыша, он тяжело, точно старый муфлон, поднял голову и взглянул на пришельца глазами, подернутыми тонкой серебряной пеленой, полными тьмы и одержимости.
— Здравствуй, — рассеянно произнес он, — привет тебе, пришедший издалека…
— Здравствуй, — вздохнув, ответил Жан-Малыш.
— Почему ты на меня смотришь так, будто мы встречались при жизни, чужестранец?
— Я носил тебя на руках, — сказал Жан-Малыш.
— А как тебя зовут, чужестранец?
— Я знал твоего отца и отца твоего отца, — продолжал Жан-Малыш, — я нянчил тебя, танцевал на твоей свадьбе и хоронил тебя…
— Очень жаль. У тебя доброе лицо, и голос твой ясен и правдив, но если мои глаза и видели тебя там, наверху, а уши слышали, то я не унес об этом воспоминаний под землю; прости меня, чужестранец, и иди своей дорогой…
Жан-Малыш попрощался с ним и зашагал по улицам, которые были полны Теней: Теней воинов с погасшим взором, и сонных львов, и ланей, и змей, и полевых мышей; и охотники, и их былая добыча — все пребывали в одном и том же топком безмолвии, все были одинаково бесстрастны. Лица некоторых покойных, из иных поколений, были ему неизвестны, но многих он знал по имени по прожитой жизни, — например, короля Эманьему, хрупкое тело которого было простерто поперек дороги, а лик, как и у других, обращен к каменному своду. Все эти знакомые и незнакомые Тени усопших недавно или в былые времена людей вздрагивали при его приближении, потом, воздев глаза к небу, принимали прежние позы, будто куклы, которыми управляли невидимые нити, тянувшиеся от них в верхнюю деревню, на освещенную солнцем землю. Неужто это и есть те всесильные обитатели загробного мира, что вершат судьбами людей? — спрашивал он себя в замешательстве, великие покровители рода человеческого, которых умоляют, почитают, лелеют даже в снах своих, без участия которых ничего не случается в подлунном мире?!
Он только на миг задержался возле Онжали, лицо которой показалось ему вдруг пустым, словно клетка, из которой выпорхнула птица; потом, пожав плечами, пересек площадь с баобабом, спустился с другого склона холма и направился к владениям Пожирателей…
Там, на берегу реки Сеетане, из-за зеленой стены в него полетели камни…
Изгнанный предками, Жан-Малыш укрылся в тенистой роще, чтобы спокойно поразмыслить о своей участи сбившегося с курса корабля, без руля и без ветрил дрейфующего под беззвездным небом в бескрайнем море. В этом мире, куда его занесло словно тополиную пушинку, жизнь была не совсем жизнью, а смерть не совсем смертью, даже на время нельзя было положиться — оно отставало на целый век, как старый будильник, забытый на пыльной этажерке…
Минуло три дня, и пришла ему в голову мысль: раз Царство Теней простирается под всем миром, как считали Низкие Сонанке, не попробовать ли ему добраться до Гваделупы; пусть это крохотный, совсем незаметный на земных картах островок, но ведь он существует. Может быть, мертвые Лог-Зомби, всегда любившие поговорить о рае и аде, и вправду находятся под горами и долами острова, привычно копошатся себе потихоньку в тенечке, будто так и надо, и ни до чего-то им нет дела, и даже отсутствие солнца, даже безумный мрак, захвативший весь верхний свет, их не волнует; а чего им волноваться, этим потомкам рабов без роду, без племени, как они сами себя называли, этим богом обиженным бедолагам, этим букашкам, занесенным сюда шальным ветром?
— Да, — твердо решил он, — там мое место, под пригорком красной земли на семи ветрах, среди покойных, которые узнают меня и не спросят: «Кто ты, чужестранец?»
Целую вечность и еще одну вечность искал он дорогу, тропу, хоть какой-нибудь след подземного хода на Гваделупу, но все напрасно. Ни один из покойных никогда и слыхом не слыхивал об этой стране-песчинке, и даже те, кто знал о далеком океане, не могли точно указать путь к нему. И постепенно покидала Жана-Малыша надежда отыскать путь на родину, а собственное потустороннее существование превратилось для него в бесконечный поток, или, если хотите, в бескрайнее море, на котором кое-где вздымались и тотчас бесследно исчезали круглые спины волн. Такой волной было, например, для Жана-Малыша то время, когда он пустился вовсю расточать силу своего мужского начала в Царстве мертвых. Но и в минуты сладострастия на лицах женщин лежало плохо скрываемое безразличие, и вскоре нашему герою приелись эти танцы без музыки, которые вечно оборачивались притворством.
И понял он, что Царство мглы — это Царство скуки, так ведь и говорили ему Старейшины деревни на холме, старые-престарые, уже впавшие в детство беззубые деды, что смотрели в небо слепыми бельмами глубоководных рыб: конечно, подземный мир был отражением верхнего, но отражением в мутном и холодном зеркале…
Тысячи раз проплыло солнце по каменному своду в неясной сине-зеленой тишине Царства мертвых — так пятнышко ряски проплывает по поверхности пруда; тысячи селений повидал Жан-Малыш: на острых скалах и в глубоких пещерах, за крепостными стенами и высокими глиняными колоннами, с богато разукрашенными, как дворцы, хижинами; встречались ему и деревни на сваях, и дома, выстроенные, как птичьи гнезда, на вершинах могучих деревьев, с лестницами из лиан, которые жители убирали на ночь, памятуя о тех происшествиях, что случались с ними под настоящим солнцем — тем, что рассеивает мглу…
На всех обитателях Царства были неизменные синие саваны, точь-в-точь как те, что он видел в деревне короля — все пребывали в тех же безучастных позах, устремив взоры вверх, в мир света, в ожидании хоть какого-нибудь знака, привета от живых или хотя бы капли пальмового вина, сбрызнутого на их могилу родственниками. Мертвые не ведали покоя — сердца их походили на потревоженные ульи. В дневное время, когда пятнышко ряски плыло по пруду, они следили за жизнью родной деревни там наверху: незримые, провожали сестру к ручью за водой сына или другую родню — на рыбалку или охоту, на просяное поле, а то и на войну, где также старались помочь живым. А с наступлением ночи они проскальзывали в головы спящих, чтобы дать им совет, подсказать средство от какого-нибудь недуга, а главное — призвать к соблюдению старых обычаев, ведь они были их ярыми, непреклонными защитниками. Какую бы жизнь они ни прожили, как бы ни исстрадались за свое земное бытие, верхний мир неизменно представлялся им в радужном свете; они только и мечтали о том, чтобы побыстрей вернуться на поверхность и прожить под солнцем еще один земной срок. Самые осмотрительные готовились к этому всерьез и, прежде чем расстаться с синим саваном, словно бабочка с коконом, тщательно подбирали себе время возвращения, оценивали преимущества той или иной семьи, нрав будущей матери. Но большинство из них не были столь разборчивы и, едва попав в Царство Теней, из кожи вон лезли, прямо с ума сходили: с раннего утра следили за женщинами, идущими там, наверху, по воду, стараясь не упустить случая и прошмыгнуть в первую приоткрытую щелку…
Единственной их отрадой была любовь — не земная, требующая соблюдений приличий, а разгульная, не знавшая ни меры, ни запретов.
Правда, самые древние Тени не находили в любви никакой радости, а когда этому дивились те, кто недавно спустился в подземное Царство, почтенные старцы восклицали: да на что нам нужны эти любовные услады, если мужчины лишены семени, а женщины не способны породить нам потомство, на что, скажите?!
Вот уж посмеялся Жан-Малыш, от всего сердца посмеялся над жителями королевской деревни, считавшими покойных грозными, всесильными духами, без которых ничто не обходилось на земле: даже просо и то без них не взойдет, ну какой может быть урожай, если мертвые не дунут на корни всходов?! — утверждали эти наивные души; а на самом-то деле все это пустая болтовня: ведь мертвые только и могли, что повелевать снами живых, а больше ничегошеньки…
И были они что жалкие, выброшенные на берег рыбешки, еле шевелившие жабрами в тщетной надежде на прилив. Повсюду в Царстве Теней учтиво встречали чужестранца, дети склонялись перед ним, а девушки обнажали плечо в знак уважения к его сединам. Но наш герой с некоторых пор отдавал предпочтение Теням Скитальцев, тем, кто, подобно ему, умер вдали от своей хижины и теперь пытался отыскать под каменным небом путь, тропинку или хоть след тропинки, ведущей в родную деревню. Кого только среди них не было: и бывшие рабы, и свободный люд, молчуны и весельчаки, знатные люди и мудрецы, задумчивые созерцатели и шуты гороховые, неуемные гуляки и аристократы, не знающие, куда себя приткнуть. Были здесь и дети: они смотрели на вас спокойно, без страха и смущения, но в глубине их невинных глаз полыхало все то же неистовое стремление вернуться в родные края. Многих оторвала от родины война, увели с собой завоеватели, другие были жертвой колдовства или, наоборот, чародеями и колдунами, гнусными душегубами, не страшившимися и самой преисподней; попадались и такие, чей сон был потревожен как раз во время дальнего ночного путешествия во сне, и это обрекло несчастных на тяжкое одиночество в чужих краях. А некоторые в смятении приходили с побережья и такое рассказывали о белых, что содрогались даже самые невозмутимые. Обычно скитающиеся Тени охотно обменивались историями, окликали друг друга через широкие долины, чтобы потолковать на привале, — глубоко тоскуя по земле, они так живописали свои былые приключения, что те казались правдивей и живей самой жизни; но вернувшиеся с побережья не теряли времени на болтовню — едва бросив два-три слова, они спешили дальше, скрывались из виду, подгоняемые стремлением побыстрей добраться до своих соплеменников, скользнуть в их сны, предупредить обо всем…
