У норильского театра интересная история. Он открылся в декабре 1941-го года, в самую тяжелую пору войны. До встречи с первым директором театра Григорием Александровичем Бороденко (уже тогда это был глубокий пенсионер, жил в Алупке на Южном берегу Крыма) я был уверен, что своим рождением норильский театр обязан курьезу чисто советского свойства. Вероятно, решение о театре было принято еще до войны, а потом оно выполнялось по инерции. Оказалось, нет. Именно с началом войны молодой актер Григорий Бороденко оказался без работы, так как уральский театр, где он служил, закрылся из-за всеобщей мобилизации. Бороденко по состоянию здоровья на фронт не попал, вернулся на родину, в Красноярск, тут-то и узнал, что в Норильске хотят иметь свой театр. Нашелся антрепренер, сколотили труппу, и в один из сентябрьских дней артисты будущего театра собрались на пристани, чтобы плыть в Дудинку, а оттуда, по узкоколейке, ехать в Норильск. Вот как об этом рассказывал сам Бороденко:
– Ждем. Антрепренера нет. А у него билеты и деньги. Пароход вот-вот отчалит. Прорвался я к капитану, объяснил, что и как. Он переговорил с кем-то из норильского начальства, раздалась команда: «Пустить артистов!» Погрузились, плывем. Но денег-то ни у кого нет. А многие с детьми. Первые дни ели то, что прихватили из дома. А дальше? Плыть-то целую неделю! Выход нашелся неожиданный. В кают-компании после завтрака собирались норильские тузы, руководители стройки, играли в преферанс. Я подсел посмотреть, в преферанс я играл прилично. Им как раз четвертого не хватало, я оказался кстати. Но когда я увидел, по каким ставкам они играют, у меня в глазах потемнело. К счастью, игроки они были так себе, при этом во время игры не отказывали себе в удовольствие пропустить стопарик за стопариком под енисейскую стерлядку, так что к концу игры у меня оказывалось до нескольких тысяч рублей выигрыша. Это при том, что как актер я зарабатывал тогда по 700 рублей в месяц. На эти деньги вся наша труппа и добралась до Норильска…
Исторические изыскания меня привели к неожиданному открытию. Оказалось, что в годы войны и особенно в первые послевоенные годы Норильск был самым театральным городом если не мира, то уж страны точно. Сегодня в десятимиллионной Москве всего четыре десятка театров, а в двухсоттысячном Норильске тех лет постоянно работали до двадцати театров, а число премьер доходило до полусотни в год. Все театры были лагерные, в них играли заключенные, бывшие актеры, режиссеры и музыканты из лучших коллективов страны. И только один театр был «вольный» – тот, который с первых дней возглавил Бороденко.
Здесь и разгадка тайны рождения норильского театра. Дело в том, что лагерные театры давали спектакли только для заключенных. По крайней мере, так полагалось. Правило, конечно, не выполнялось. На каждую премьеру под предлогом контроля являлось все энкэвэдэшное начальство с женами и знакомыми. Ну где еще они могли бы послушать Лидию Русланову или Головина, увидеть знаменитых артистов! И получалось, что начальству как бы и не положено то, на что имеет законное право последний доходяга из зэков. Это ощущение социальной несправедливости и привело к мысли создать свой театр. Война? Ну и что? Тогдашние бонзы, как, впрочем, и нынешние, не любили себе в чем-то отказывать. Так и начал жить этот заполярный театр.
Последние репетиции «Особого назначения» проходили в жуткой неразберихе. Обычную предпремьерную суматоху усиливали строители. Они не успевали к сроку и доделывали огрехи в авральном режиме. За сценой все время что-то грохало, визжали дрели, стучали молотки. Роль Завенягина исполнял замечательный актер Юрий Цурило, тогда ещё молодой, внешне очень похожий на Завенягина, такой же лысоватый, такой же значительный. Только ростом был много выше. В перерывах между своими сценами он удалялся за кулисы и ни с кем ни разговаривал, чтобы не выйти из образа. Однажды в театр приехал председатель горисполкома, чтобы подогнать строителей. После обхода он появился в зале с крайне озадаченным и даже немного испуганным видом. На вопрос, что с ним, неопределенно кивнул в сторону темных кулис:
– Там… какой-то человек. Мне показалось – Завенягин.
– Это и есть Завенягин! – хором закричали мы и только тогда сами поверили: спектакль получится.
Спектакль получился. Три сезона он шел с аншлагом, что для небольшого города очень большая редкость. Позже его возобновляли и показывали высоким гостям.
Писать об истории – дело неблагодарное. Всегда скажут: и то было не так, и это было не так. Но как бы там ни было на самом деле (а кто точно знает, как было на самом деле?), будет так, как написал я. И в памяти норильчан Завенягин останется таким, каким был в пьесе. Со стаканом норильского «шампанского», поднимающим тост:
– С Новым годом, друзья, с новым счастьем. С новым, 1941-м годом!
Часть третья
Вечная мерзлота
Ранним утром 19 июня 1956 года на рейде Дудинки в низовьях широко распахнувшегося Енисея из снежной пелены выяснился двухпалубный пассажирский теплоход «Александр Матросов», отработал назад, гася набранную за ночь скорость, и медленно пошёл к берегу сквозь строй самоходок и барж, ржавыми утюгами лежавшими на воде в ожидании разгрузки. Стояло безветрие, отвесно падал снег, затягивая рейд с нависшим над ним тяжелым косогором в бараках и мелких избах Дудинки. Низкое солнце полярного лета сочилось сквозь облака, насыщало всё вокруг странным рассеянным светом. В нём тускнели бортовые огни «Матросова» и сочно, геранями, алели флажки и кумачовые плакаты на рубке.
Теплоход ждали. Ещё с вечера на подъездные пути порта был загнан состав в полтора десятка пассажирских вагонов, старых, с выступающими подножками, но свежеокрашенных, ярко-зеленых, тоже в праздничных кумачах. Едва «Матросов» показался из-за голых правобережных бугров, навстречу ему от причала ринулся катер, приветственно паля ракетами, на лихом вираже обогнул теплоход. Но палубы были пустынны, звук выстрелов глох над водой, свет терялся. И только когда капитан дал три гудка и загремела корабельная музыка, всегда сообщающая любой остановке праздничную величавость прибытия, на теплоходе оживились. Первые заспанные пассажиры высунулись на палубы и ахнули – снегу, холоду, странному рассеянному свету, заворожено прилипли к поручням. Ударил и смолк на корме баян. И пока заводили швартовы и теплоход отрабатывал взад-вперёд, притираясь к измочаленному весенним ледоходом причалу, из всех кают и трюма лезли и лезли парни и девушки, протискивались к борту и застывали в молчании перед этой неизвестной землёй, желанной и пугающей, как судьба.
Это были первые семьсот человек из шести тысяч молодых москвичей и ленинградцев, которые вызвались приехать на строительство Норильского горно-металлургического комбината в ответ на обращение ЦК КПСС и Совета Министров СССР к молодёжи страны с призывом принять участие в освоении Крайнего Севера и Дальнего Востока.
Как всякое большое событие, отправка молодёжи в Норильск имела две стороны, внешнюю, видимую всем, и другую, глубинную, невидимую извне, но предопределяющую всё, как течение реки предопределено невидимым рельефом русла.
Внешней стороной были громкие, с митингами и оркестрами, проводы эшелонов из Москвы и Ленинграда, митинг в Красноярске при пересадке с поезда на теплоход, митинг был назначен и в конце пути, в Норильске, где на отшибе от города, возле одиноко торчавшего среди тундры беленого здания вокзала уже ждала обтянутая кумачом трибуна. Стоявшие на трибуне руководители города и комбината знали, чем было вызвано обращение ЦК и Совмина к молодёжи страны. После большой амнистии 1953 года и массовых реабилитаций при Хрущеве все северные стройки, на которых работали миллионы заключенных, испытывали острый дефицит кадров. Из Норильска уехали тысячи квалифицированных рабочих и инженеров, стало некому добывать руду и стоять вахты у плавильных печей. Оргнабор не мог восполнить убыль рабочей силы, хотя вербовщики сулили золотые горы. Нужно было искать другое решение.
В стране уже был опыт привлечения молодёжи для решения хозяйственных задач. По призыву партии празднично украшенные эшелоны отправились из десятков городов на освоение целины. И хотя из новосёлов уже через год не осталось и половины, миллионы гектаров земли в Северном Казахстане были вспаханы и засеяны. По проторенному пути пошли и сейчас. Так решалась и ещё одна проблема, очень беспокоившая руководство страны: из городов убиралась наиболее активная часть молодёжи. Лучше пусть что-нибудь строят на северах, чем мутить воду в городах с перенаселёнными коммуналками и растущей безработицей.
О чём думали руководители Норильска, глядя с трибуны на растерянную молодёжь, заполнившую привокзальную площадь? Многие были в лёгких куртках и кедах. Выезжали из лета, а оказались в зиме. О чём думал директор комбината Владимир Васильевич Дроздов, приветствовавший молодых патриотов, решивших связать свою судьбу с заполярным Норильском? Он хорошо знал, что их ждёт. Тяжелая физическая работа за очень небольшие деньги. В те годы зарплата с северными надбавками, установленными для вольнонаёмных, не покрывала стоимости жизни в условиях Заполярья. Жизнь в наскоро переоборудованных холодных лагерных бараках. В городе было всего одно многоэтажное общежитие на Гвардейской площади с привычными для столичных жителей бытовыми условиями. Сколько из этих семисот человек останется в Норильске через год? А на подходе ещё тысячи молодых людей, так необходимых городу и комбинату.
