– Гребаный ты убийца, – слабо, с сомнением сказал Бев.
– Знаю, каково тебе. Верно, пожар надо было потушить. Мы думали, армия этим займется. Господи, да ведь для этого армия и существует! А что эти сволочи забастуют, мы никак не ждали. До родимчика нашей работы боятся, вот что я тебе скажу, поэтому они решили отвертеться и начали талдычить, мол, они заодно с гражданскими братьями. Считается, что в армии солдаты делают, что говорят, а не то под расстрел. Мой папаша всегда так говорил, а он ведь в «Пустынных Крысах», в Седьмой танковой дивизии, и, богом клянусь, он был прав. – Гарри отошел к решетке. – Эй, вы! Я проспался, я выйти хочу! – Он начал громко трясти решетку и орать: – Берт, Фил, сержант Макалистер!
Бев сел на шаткий деревянный стул и сухо зарыдал.
Как Беву и предсказывали, председательствовал в суде № 3 старый Эшторн. Это был свирепый придира о двух подбородках, далеко за семьдесят, лысый, но с кудельками волос, похожими на шерстяные шарики, над ушами. Рядом сидела его помощница – невзрачная плоскогрудая женщина в буроватой шляпе. Секретарь суда был громогласным и наглым. К Беву обращались просто Джонс. Констебль с кровавой ниточкой на щеке, которую – Бев мог бы поклясться – умело расширили губной помадой, зачитал обвинения в преувеличенной форме, в которую облек их сержант. Звучало довольно скверно. Мисс Порлок из супермаркета подтвердила все, кроме того, что якобы случилось в участке. Секретарь суда подал нож старому Эшторну, и старик с пугающим умением то и дело выбрасывал и убирал клинок, на который нанесли кровавые подтеки – предположительно сами полицейские. Временами старый Эшторн, подначивая, обращался к Беву с вопросом, имеет ли тот что-то сказать в ответ на обвинения.
– Признаю попытку кражи, – сказал Бев. – Но у меня нет работы. Государство рабочих отказывает мне в пособии по безработице. Я должен жить. Мне приходится красть.
– И украсть вам пришлось именно джин. – Старый Эшторн сверкнул бутылкой (Вещественное доказательство А) в искусственном свете. – Не хлеб, а джин. И к тому же очень хороший джин.
Сложив длинные скелетные пальцы домиком, он строго навис над столом. Помощница слово в слово зачитала содержимое этикетки – даже покивала, точно изумлялась пространным претензиями на великолепие.
– Вы пытались избежать законного ареста, – сказал старый Эшторн. – При вас было окровавленное оружие.
– Не окровавленное. Этим ножом никогда не пользовались.
– Говорите, когда вас спрашивают, Джонс! – крикнул секретарь суда.
– Но именно это я и сделал, – возразил Бев. – Он произнес ложь, и я ее исправил. Что тут неверного?
Помощница зашептала что-то очень длинное на ухо старому Эшторну, а тот все кивал и кивал.
– Вы нарушили закон, – сказал старый Эшторн. – Общество необходимо защищать от таких типов, как вы.
Бев разом вскипел, как сковорода с алкоголем:
– Таких типов, как я? Что вы под этим подразумеваете? Я учитель, которому запрещено передавать свои знания. Я вдовец, чью жену сожгли до смерти, пока лондонские пожарные сидели на своих задницах и ковыряли в зубах.
– Извинитесь перед миссис Фезерстоун за употребление такого слова! – рявкнул секретарь суда.
– Прошу прощения, миссис Фезерстоун, – сказал Бев помощнице судьи, – что употребил в речи такое слово. Слова – это так ужасно, верно? Гораздо ужаснее пожаров, которым позволяют полыхать, пока пожарные сидят на своих пятых точках. Я не «тип», ваша честь, или как там вам угодно себя называть. Я человек, которого лишили работы за то, что у меня есть принципы. Я возражаю против того, чтобы быть опрофсоюзенной овцой.
– Вы понимаете, что говорите? – спросил старый Эшторн.
– Прекрасно понимаю. Право и правосудие развращены синдикализмом. Не только право в широком смысле, но и правосудие, которое выносит приговор в судах. Отправьте члена профсоюза в тюрьму, и у вас на руках забастовка.
– Это неуважение к суду, – громко и надменно заявил секретарь суда.
– Давайте скажем, – предложил старый Эштон, – что это всего лишь неправда? Давайте также, – обратился он напрямую к Беву, – будем разумны? Закон основан на разуме. Неразумно было бы налагать на вас штраф, поскольку у вас нет средств его уплатить. Это ваше первое правонарушение. – Он сверился с распечатанной биографией Бева. – По вашему поведению мне представляется вполне очевидным, что прежде вы не бывали в зале суда. Не в моей власти отправить вас в тюрьму. Даже будь это в моей власти, тюремный срок ни в коей мере не изменит вашего положения. Как вы говорите, вы вынуждены красть. Справедливость в более широком смысле требует, чтобы условия вашей жизни были изменены так, чтобы была пресечена и устранена потребность совершить преступление. Вы будете условно освобождены. Мистер Хоукс, – сказал старый Эшторн, – будьте добры разъяснить процесс условного освобождения нашему… э… э…
Во втором ряду встал лощеный человечек. Бев было счел его праздным завсегдатаем судебных слушаний, а теперь оказалось, что он какого-то рода судейский. Он был круглощеким, элегантно одетым и самодовольным на манер валлийского тенора, поющего «Утешенье тебе, мой народ». И акцент у него был валлийский.
– Да, ваша честь, – начал он, а потом улыбнулся Беву: – Давайте заменим термин «условное освобождение» более осмысленным – «реабилитация». Вы слышали про Кроуфорд-Мэнор?
– Нет, – ответил Бев, – не слышал.
– Сэр, – сказал мистер Хоукс, заканчивая за Бева ответ с нажимом, но и со своего рода извиняющимся юморком. – Кроуфорд-Мэнор – центр реабилитации, созданный ОК и частично финансируемый казначейством. Вам дадут возможность переосмыслить свою позицию. Вас ни в коей мере не станут принуждать к возобновлению былого статуса члена профсоюза. Предполагается и даже заранее известно, что курс реабилитации разъяснит природу прав, которые вы как будто рассматриваете как тираническое принуждение, настолько полно и ясно, что вы, как я ни в коей мере не сомневаюсь, будете только рады быть вновь приняты в сообщество рабочих. Вам есть что сказать?
– Не поеду, – сказал Бев.
– Боюсь, у вас нет выбора, – сказала помощница судьи.
– Вон тот ваш друг сказал, что принуждения не будет.
– Никакого принуждения в процессе реабилитации, – улыбнулся мистер Хоукс. – Но боюсь, запись на курс принудительная. Вы же не можете отрицать, что нарушили закон?
Над этим Бев задумался. Он понимал, что то или другое у него непременно отберут: либо деньгами штраф изымут из кармана, либо свободу перемещения в тюрьме. Совершил преступление – и, если поймают, принимаешь последствия.
– Следующее дело, – изрек старый Эшторн.
Констебли бросали на Бева убийственные взгляды, пока он покидал скамью подсудимых. Мистер Хоукс улыбался.
– Мне прямо сейчас ехать? – кисло спросил Бев.
– Через три часа. Поедете на поезде в половине второго от Чаринг-Кросс. Кроуфорд-Мэнор – сразу за деревней Беруош, в Восточном Сассексе. Вас будет ждать транспорт и остальные со станции Этчингем. Мистер Б…
– Ну, это уже форменное безобразие! – возмутился Бев. – А ведь ветви власти были когда-то разделены. Теперь вы, сволочи, контролируете судопроизводство, равно как и…
– Как я и собирался сказать, за дверьми зала суда вас ждет мистер Бузи. Он – сопровождающий пристав из службы пробации. – Внезапно мистер Хоукс изменил и тон, и манеру и сказал тихо и хрипло: – Да образумься же, размазня! Тебе не победить, дружок. Не забывай, мы тебя зацапали.
– А пошел ты, мешок дерьма, – посоветовал Бев.
– Так-то лучше, малыш. Теперь ты как работяга заговорил. Давай тащи отсюда свою непрофсоюзную задницу.
Всего набрались двадцать один человек, включая мистера Бузи, который походил на частного детектива-неудачника и сейчас сидел, прижимая к груди и укачивая огромный крапчатый кулак, точно оружие, которое ему не терпелось пустить в ход. Но, зевая и потягиваясь на вокзале Чаринг-Кросс, он дал всем увидеть – возможно, преднамеренно – кожаную кобуру под пиджаком. Большинство в группе сомневались, что в ней есть пушка. Это ведь Англия, где при оружии ходят только преступники.
Большинство в группе были люди с образованием, несколько очень молодых, лишенных надежды, цепляющихся за принцип, как за кредитную карточку с истекшим сроком действия. Но были и религиозные фанатики, включая одного шотландца с кустистыми бровями, который от самого Танбриджа взялся провоцировать мистера Бузи:
– Слухай, ты, тупо’ылая конская мо’да, ты знаешь, что слово Божие ходит в шотландку ж одето. Чьи закрома-то? – он указал потрепанной Библией на творение Господне за окном, большей частью скрытое за заброшенными фабриками и грязным дымом.
