– Слухай, ты, тупо’ылая конская мо’да, ты знаешь, что слово Божие ходит в шотландку ж одето. Чьи закрома-то? – он указал потрепанной Библией на творение Господне за окном, большей частью скрытое за заброшенными фабриками и грязным дымом.
– В толк не возьму, о чем ты лопочешь, придурок, – откликнулся мистер Бузи. – Если хочешь по-маленькому, подожди, когда прибудем на место.
– Фи, – скривился шотландец и, перейдя на отличный английский, возвестил: – Донести я хочу, брат, что вы и ваши присные решили, будто слово Божие выдохлось и, будь Господь наш Иисус жив сегодня, он вывел бы плотников на забастовку.
– Если хочешь кричать попусту, о чем в Библии говорится, подожди, пока прибудем на место. Я просто вас туда везу, идет?
Молодой, изможденного вида паренек из Мидлендса с красивыми светло-серыми глазами запел «Вперед, воины Христовы». Никто не подхватил.
– Бросают нас львам, – заскулил он с акцентом своей родины. – Мучеников двадцатого столетия.
Все промолчали. Мистер Бузи достал леденцы для горла, но никому не предложил, а начал сосать сам.
– Ах вы, бездушные ко’овопийцы! – поддакнул пареньку шотландец.
– Придержи язык, придурок, – прошамкал через леденец мистер Бузи.
Поезд остановился в Танбридж-Уэллсе. Высоченный мужчина в черном дождевике встал со словами:
– Нам ведь тут пересаживаться?
– Садись, – велел мистер Бузи. – Я проверял. Мы не пересаживаемся.
– Вы приказываете мне сесть?
– Я вам говорю.
– Думаю, – сказал высокий, глядя на мистера Бузи очень холодно, – я все равно сойду.
– Попробуй, – предложил мистер Бузи. – Давай попробуй.
И тут подтвердилось, что кожаная кобура у него под пиджаком не просто для вида. Мистер Бузи наставил на высокого в черном плаще намасленный «сугу» сорок пятого калибра. Высокий сел. Все восхищенно закивали, а мистер Бузи сказал:
– Вам, ребята, лучше помнить, что вы преступники.
– Никогда бы не подумал, что такое возможно, – восхищенно сказал Бев. – Закон о ношении оружия. Скажите, Бузи, каких войск вы гермафродит?
– Поосторожней! – предостерег мистер Бузи. – Не кулака отведаешь.
– Вот те на! – подал голос шотландец. – А оно еще и разговаривает!
– Нет-нет, я никакого сексуального оскорбления не подразумевал, – объяснил Бев. – Киплинг так называл моряков Королевского флота, морских пехотинцев Его Величества, солдат и матросов. Вы – представитель закона и чиновник ОК. Живое подтверждение победившей тирании в поезде на Этчингем.
– Бейтменс[21] у них в руках, – сказал чернокожий мужчина в очках. – Сами увидите, когда приедем в Беруош. В доме поэта, воспевавшего империю, теперь региональный компьютерный центр. Да поразит его Пак с Холмов[22] электронным ящуром.
– Слушайте все сюда, – с тихой свирепостью сказал мистер Бузи. – Я выполняю работу, поняли? – Он посмотрел через проход, пригвождая взглядом и остальных из своей партии, даже тех, кто сидел смирненько, читая «Свободных британцев». – Работу – вот что я делаю. Работу. – Больше ему как будто добавить было нечего.
По проходу медленно двигался охранник в форме, выкрикивая:
– Всем выйти! Поезд дальше не идет! У нас забастовка!
Условно осужденные заинтересовались, как отреагирует на это мистер Бузи. По праву он должен был сказать: «Отлично, брат». Но, очевидно, дни холистического синдикализма еще не наступили, и никто не предполагал, что он сам выйдет на забастовку вместе с остальным профсоюзом или гильдией пробационных приставов. И уж, конечно, от него не ожидалось раздраженно хмуриться.
– Ведите нас, – сказал высокий в черном дождевике, снова вставая. – Ведите нас, брат, туда, куда желаете нас вести.
– Послушайте, – обратился к охраннику мистер Бузи, – телефоны-то работают?
– Работали только что, когда из союза транспортников пришли новости, но если хотите позвонить, вам лучше поторопиться.
– Киплинг жив, – сказал чернокожий в очках.
– Но если вам нужен автобус или еще что, – продолжал охранник, – вы не хуже меня знаете, каково положение.
– Господи Иисусе, – выдохнул мистер Бузи.
– Истинно верующие так себя не ведут, – укорил парнишка из Мидлендса.
– Тут ты прав, малый, – отозвался охранник. – Пошли, выведем вас всех.
С несчастным видом мистер Бузи вывел своих подопечных на платформу нижнего уровня Центрального вокзала Танбридж-Уэллс. Пошел дождь. Вдалеке громыхал гром. Смуглый приземистый человек, который до того молчал, произнес:
– Тоннервернотуонотравонуретнгромодагроммер…
– Заткнись ты! – рявкнул мистер Бузи. – Заткнись, понял?
Охранник заинтересованно придвинулся.
– Он что, иностранец? – спросил он. А потом: – Вы в Мэнор направляетесь, или как там его называют? Потому что если да, то, сдается, вам придется топать пешком. Ведите их вдоль полотна, против этого закона нет. Самое короткое расстояние между двумя точками.
Румяный мужчина в очень грязном дождевике, из кармана которого выглядывали «Свободные британцы», сказал в шутку:
– Шагом ’арш, паскуды!
Не успел мистер Бузи взять бразды правления в свои руки, взвод ликующе спустился на рельсы и замаршировал на юг.
– Эй, эй вы, мать вашу! – заорал мистер Бузи.
Охранник откровенно забавлялся.
Двигались колонной по двое. Напарником Бева оказался высокий в черном дождевике, в прошлом сельский библиотекарь, которого звали мистер Миффлин. Лило ужасающе. Мистер Бузи ругался. У Стоунхенджа румяный сказал:
– Пятиминутный отдых раз в час. Армейский устав.
– Не останавливаться. Вы теперь не в долбаной армии.
Неподалеку от Этчингхэма мистер Миффлин спросил:
– Не рвануть ли нам?
– У него пушка.
– Верно. Давайте проверим, заряжена ли она. Раз, два, три!
Пистолет оказался заряжен. Бев услышал, как что-то просвистело у его уха. Они с мистером Миффлином глуповато слезли с поросшей травой насыпи, на которую пытались вскарабкаться.
– Теперь вам понятно?! – пыхтел мистер Бузи. – Теперь вам понятно, что время ваших детских глупостей вышло раз и навсегда. Теперь вы знаете, кто тут, черт побери, главный.
Стоя перед замурованным камином в помещении, которое когда-то называлось Салоном Джошуа Рейнолдса[23], мистер Петтигрю взирал на свою аудиторию из ста пятидесяти человек. Все они знали, кто он, и могли только – наперекор самим себе – чувствовать себя польщенными. Худощавый, с волосами как пакля и коком надо лбом, моложавый для своих сорока лет, великий теоретик и постоянный председатель президиума ОК улыбался и близоруко щурился, протирая очки галстуком (кроваво-красным с золотыми шестернями). Он надел очки, и, когда его глаза сфокусировались за стеклами, стало очевидно, что они проницательные и ужасающей серой ясности. Внушительные глаза, подумал Бев, а мистер Петтигрю жиденьким профессорским голосом произнес:
– Братья! – Тут он улыбнулся и элегантно повел плечами. – Мне трудно употреблять этот термин с должной искренностью. Сестры! Нет, так не пойдет. Верно?
Семьдесят с чем-то женщин в аудитории как будто согласились: послышалось хихиканье и сдавленное фырканье.
– Называть рабочую женщину сестрой, словно объявлять о конце того, что друзья-американцы называют значимыми отношениями. В том, что довольно абсурдно окрестили ОКнией, есть место многому, но сомневаюсь, что на инцест посмотрели бы сквозь пальцы.
Смех. «Осторожно, осторожно, – сказал самому себе Бев, – не смейся, не поддавайся обаянию, он враг».
– Поэтому я говорю: леди и джентльмены! И тут нет назойливых цеховых старост, так что некому меня одернуть. Леди и джентльмены, вас призвали сюда, потому что вы исключительные люди. Вы, возможно, называете себя индивидуалистами, которые одну-единственную человеческую душу поставили выше странной абстрактной групповой сущности, называемой Объединенным коллективом рабочих. Вы познали борьбу, вы познали боль. Принцип уникальной ценности индивидуальной души, неограниченной свободы воли привел большинство из вас к полному отчаяния одиночеству – одиночеству изгоя, преступника, бродяги, здоровой души, которая вопит из-за тюремных решеток, воздвигнутых безумцами. Кому, как не мне, знать. Каждый день и, что еще страшнее, каждую ночь перед вами вставала, искаженная кошмарами, невыносимая человеческая дилемма. Стояла она и передо мной, и, возможно, мужества у меня было меньше, чем у вас.
В чем природа этой дилеммы? А вот в чем. Человечество жаждет двух ценностей, которые невозможно примирить. Мужчина – или, прибегая к выражению, которое рекомендует нам Движение за уравнивание женщин в правах с мужчинами, женомуж – желает жить на своих условиях и в то же время на условиях, навязываемых обществом. Есть мир внутренний и есть мир внешний. Внутренний мир питается мечтами и видениями, и одно из этих видений зовется Бог, податель ценностей, цель всех трудов отдельно взятой мятущейся души. Это хорошо, нет, это по-человечески лелеять сей внутренний, частный мир, без него мы создания из соломы, несчастливые, нереализованные. Но, и я должен подчеркнуть это «но», внутреннему миру никогда нельзя позволять вторгаться в мир внешний. История полна несчастий, тирании, угнетения и боли, причиненных навязыванием внутреннего видения остальному человечеству. Началось все, вероятно, с Моисея, у которого было видение Бога в горящем кусте, и следствием его стали десятилетия скитаний и испытаний для иудеев. Святой Павел стремился навязать свое личное видение восставшего Христа всему миру. Так было с Кальвином, Лютером, Савонаролой… Нужно ли продолжать? А в мирской сфере? Мы видели или читали, какие мучения принесло навязывание той или иной мистической концепции государства миллионам в Европе и несчетным миллионам в Азии.
