Первая адюльтерная леди Карагана — интересно, что выделывает с ней под одеялом этот всемогущий волчара со звериным, серым, загривком,
успешно женатый на директоре сбербанка —
на раскоряченной бабе с чёрными бровями,
похожими на усы?
Этот бывший комсомолец-партиец, этот демократ хренов — как он, Соловейчик, трогает эту суку Ботвич?
223
Конечно, конечно. У тучного Соловейчика, грубо обдирающего край, денег значительно больше, чем у кого бы то ни было…
— Да уж, — тут же проявился Внешний. — Выкормыши ВэКэШа кинули и разодрали страну Советов так, как вам, стилягам, и не снилось!
Где Цахилганову тягаться с Гошей…
Цыц! Соловейчики правят нынче страной,
— Соловейчики — разбойнички —
а вовсе не супермены Цахилгановы, если уж честно…
Но Соловейчики, номенклатурное отродье, это только жадное быдло, и быдлом помрут, потому что ими тоже — правят. Правят международные силы.
А Цахилгановым — нет. Вот то-то и оно! Ещё — нет…
И это — главное преимущество Цахилганова!
Что ж, Цахилганов не будет Цахилгановым, если не придумает, как именно должен он использовать это небольшое, пустячное, но решающее преимущество в борьбе против… Против страшного всеобщего будущего.
Он мотнул головой, не узнавая себя. Стоп!
Но — тогда — решительно — всё — равно — был — ли — общий — их — знакомый — Митька — Рудый — пьян — или — не — был — главное — определилась — цель!
Гнездо крамолы, в себе и в мире…
Избыв гнездо крамолы в себе,
можно уничтожить гнездо зла мирового,
надвигающегося на жизнь
будущих поколений…
А был ли двуполый? Может, двуполого и не было?
224
Любин голос вернул Цахилганова к действительности:
— Птица… Ты впустил её в наш дом…
— Никого я не впускал, Люба, — со вздохом ответил Цахилганов.
Надо же, он опять врал. Впускал, и ещё как.
Сколько раз бывала в нём Ботвич?
Но Ботвич — она ушла к Соловейчику. Ушла поневоле! Не потому, что тот богаче! Это Цахилганов, сам, бросил её, после одиннадцати лет внебрачной связи!.. — опомнился он от ревности. — Да. Ради своей Любы, годами носившей одну и ту же юбку — и — ничего — не — просившей — у — него — никогда!
Почему? Почему не просившей, кстати?..
Однако голос Ботвич… Отстранённый голос Ботвич уже истаивал от беспомощности где-то совсем рядом:
— Ты же знаешь, мой мальчик растёт без отца…
Ах, как вздрагивает её слабый
никак не окрашенный голос!
— Ему нужен репетитор. А у нас нет средств…
Тихий голос безутешной матери…
— Он так раним!..Он несчастен оттого, что я хожу в ондатровой шубе. А песцовая стоит дорого…
Что там было ещё?
— Мальчик страдает: я подъезжаю за ним на старой машине. Их из спецшколы развозят на мерседесах, и одна только я… Его дразнят бедным: у нас нет коттеджа. Ужас какой-то…
И — тускло мерцающий, крапчатый взгляд расширенных глаз:
— Положи их на тумбочку, не знаю даже, что бы я делала без тебя…
Вот только тут — полуулыбка.
Летучая.
Ненадолго.
225
Странно, она же совсем не умела моргать, удивился вдруг Цахилганов.
Что бы это значило?..
Но, к сожаленью, она нравилась Цахилганову именно такой —
утешенной.
Полуулыбающейся кратко, чуть-чуть.
Чтобы не передать лишнего.
Не пресытить собой!
Не — расточить — себя — чересчур — как — последняя — какая — нибудь — беззаветная — безоглядная — преданная — дура,
— всегда — всеми — преданная — в — итоге —
над которой только смеются, только потешаются все, кому не лень…
А ему ведь и хотелось-то малого — разжечь её, эту плоскодонку Ботвич, как неисправную печку, хотя бы раз в жизни, только раз, до состоянья беспамятной, как раз, шлюхи.
И с каждым новым подарком казалось: вот-вот это наступит.
И — много — раз — видел — он — в — мыслях — наперёд — что — овладевает — ею — беспамятной — от — страсти — на — голом — полу — будто — последней — лахудрой — видел — видел — как — именно…
Но — нет. Нет. Нет… Ботвич, не мигая все одиннадцать лет, расходовала себя с расчётливостью жёсткого экономиста,
набавляющего зарплату по копейке,
годами…
К сожаленью? К счастью?
226
А у себя дома…
Как же было дома, вспоминал он с дотошностью ревизора.
— Степанида! У меня все деньги вложены в дело. Они крутятся. Понимаешь? Ну, погоди немного. И потом — ты обнаглела, должен тебе сказать. Костюм, конечно, элегантный, очень строгий, но такой дорогой — в девятом уже классе?
Не — говорить — же — дочери — что — он — опять — вернулся — от — Ботвич — с — пустыми — карманами.
Степанида, насупившись, мотается из стороны в сторону, будто маятник:
— А — я — хочу — раз — в — жизни — этот! Именно!.. Чёрный. С белым воротником. Я у тебя когда-нибудь что-нибудь вымогала?! Нет! Я, наоборот, лучше всех училась, чтобы можно было ходить фиг знает в чём. А теперь…
— Не всё ли равно тебе, в чём ты одета, обнимаясь с винтовкой? Потом… я что-то не припомню, чтобы ты увлекалась тряпками. Напротив…
Степанидка побагровела, набрякла, приготовилась зареветь в голос — но вдруг превозмогла себя:
— Слушай! — развела она руками. — Если ты где-то надыбал себе бабу, которая таскается с тобой по кабакам во всём высшем, то я из принципа не буду больше ходить, как чумичка.
— Не рановато ли ты нацелилась на высшее? Козявка.
— А ты хочешь, конечно, чтобы я была как мама.
— Да. Я хочу, чтобы ты была как мама!
— И чтобы мы обе ходили, как две задрипанные чумички? Вот с Одной девочкой так же было. Привёл её папа к психиатру…
Доктор — дочка — кричит — день — и — ночь — кофточка — меня — кофточка — душит — душит — а — девочкам — дорогой — родитель — надо — хотя — бы — раз — в — пять — лет — новые — кофточки — покупать…
227
— И что? Не смешно, — бубнит Цахилганов. — Костюм будет мал тебе уже через год. Перебьёшься. И никаких скандалов! Повзрослей сначала как следует… Успеешь купить. И ты успеешь. И мама успеет. Куда я от вас денусь? Потом. Потом. Потом.
— Ну, спасибо, папашища: ты меня хотя бы кормишь. Очень даже странно, что мне ещё не приходится висеть на ветке. Как Одной Девочке.
Идёт — значит — мужик — по — бульвару — и — вдруг — видит — на — берёзе — девочка — с — бантом — висит — зубами — за — ветку — держится — девочка — а — девочка — что — ты — там — делаешь — а — она — не — разжимая — зубов — я — ссссок — пью.
— ?!!.. Чтобы я не слышал больше этих троглодитских историй. Одна твоя Девочка у меня давно в печёнках сидит!
— От троглодита слышу.
— …Что ты, зараза, себе позволяешь?! Да твоя мама слова мне против не сказала за всю жизнь!
— Угу. Как Одна Девочка…
— Какая — ещё — опять — Одна — Девочка?!!
— А про неё бригадир на стройке перед экскурсией школьников рассказывал.
Наденьте — говорит — каски — а — то — вот — десять — лет — назад — железобетонная — плита — сорвалась — и — всех — детей — убила — и — лишь — Одна — Послушная — Девочка — в — каске — уцелела — улыбнулась — только — и — пошла — тут — самый — маленький — школьник — и — говорит — а — я — знаю — эту — девочку — она — до — сих — пор — ходит — по — нашей — улице — в — каске — и — улыбается.
— И что дальше? Что?!.
— Ты из мамы сделал Одну Послушную Девочку. В каске. Улыбающуюся. На которую можно ронять железобетонные плиты. И плиты падают, падают всю жизнь. А она только улыбается… И опять улыбается… Но я в Твоей каске по жизни ходить и улыбаться — не буду. Ни в чьей не буду. Ни-ког-да!
— …Много ты понимаешь! Нос утри! Пилорама. Бензопила. Не будет тебе никакого костюма! Хоть ты обрыдайся…
228
Цахилганова ждёт машина под окном. И он уезжает под монотонный, низкий рёв Степаниды. Однако возвращается с полпути.
— Это мама — сама! — сделала из себя такую девочку в каске! — кричит он в пространство квартиры с порога, не раздеваясь. — Потому что мама — умная, в отличие от тебя… А ты — заносчивая идиотка! Ты не понимаешь того, что у женщины на свете лишь два пути! Первый — позволять себе всё понимать. А значит, быть одинокой, то есть — сломанной. Помнишь свою куклу, которую изгрыз Чак? Вот так же у них трясутся и заваливаются глаза внутрь — как у сломанных кукол, точь-в-точь, у этих понимающих! И я видел таких женщин, их много! — грозил он пальцем в пустом коридоре. — Второй же путь — быть блаженной: верить в мужскую ложь, бежать от пониманья как от чумы, и улыбаться, улыбаться, улыбаться. Вот это и означает жить в каске. А проще — это означает для женщины: жить! Глупая!
