— Что же мы… вот так и расстанемся?..
Ромка лихорадочно выворачивал карманы в поисках ручки и клочка бумажки.
— Мне даже не на чем записать твой адрес и телефон!
— Я попробую щас съебаться из дома, когда все уснут, — сказала я, — Но вряд ли у меня получится…
— А когда у тебя автобус?..
— Садись в машину! — Танька силой запихнула меня на заднее сиденье и, захлопнув дверцу, села спереди. Дядя Толя завёл мотор.
— Ты хоть скажи, где тебя найти?.. — Ромка бежал вслед за автомобилем.
— В Гжели! — крикнула я, высовываясь из окна, — Пятьдесят пятый километр!
— Где? — крикнул он, не расслышав издалека.
— В Гжели!!!
Но машина уже набрала скорость, оставив Ромку далеко позади.
— Ужо погоди, я тебе задам! — ругалась баба Зоя, запирая дверь на засов, — Разгульная девчонка! Ничего, отец приедет — всё ему расскажу! Он с тебя за это самое шкуру спустит…
Я молча села на кровать. Спорить с ней и огрызаться у меня уже не было ни моральных, ни физических сил. К тому же, благоразумнее в моём случае сейчас было бы переждать «грозу», и, дождавшись, пока она уснёт, по–тихому свалить. Бабка же, высказав всё, легла на свою кровать и отвернулась к стене. «Старая Пизда…» — мысленно произнесла я и фыркнула, вспомнив, как давеча её обозвал Ромка.
Наконец, Старая Пизда захрапела. Осторожно, чтобы не разбудить её, я вылезла из–под одеяла и на цыпочках прошла к двери. Проклятая половица предательски скрипнула. Танька подняла голову с подушки.
— Ты куда?
— Тссс! — прошипела я и, наклонившись к ней, шёпотом произнесла: — Слушай, Таньк, давай съебёмся на пару, а? Гулять, так гулять, тем более, ночь последняя!
— Обалдела, что ли, — сонно проворчала она, — Совсем спятила? Ты посмотри на часы: вам вставать скоро!
И отвернулась на другой бок.
На улице между тем уже совсем рассвело; лишь холодная роса на траве, обжигающая мои босые ноги, свидетельствовала о том, что ещё очень рано. Натянув на ходу свой топик и мини–юбку, я юркнула из избы и быстро подбежала к калитке.
— Ну и куда же это мы намылились?!
Я обернулась — сзади меня, грозно скрестив руки на груди, в ночной сорочке стояла баба Зоя.
— Никуда… эээ… в туалет…
— Ну надо же, а я и не знала, что теперь, прежде чем пойти в туалет, надо обязательно накраситься и надеть мини–юбку! — язвительно проговорила бабка, — Кроме того, ты идёшь не в том направлении — туалет находится с другой стороны.
«Блядь!!» — мысленно выругалась я. Надо ж было так проколоться! И зачем я соврала ей про этот грёбанный туалет?! Теперь придётся вместо свидания с Ромкой идти в этот вонючий сральник, в который даже на секунду невозможно зайти без противогаза.
— Тебя проводить до туалета? — окликнула меня бабка.
— Нет! — отчеканила я с такой злобой в голосе, на которую только была способна.
Через час мы с бабкой уже сидели в электричке, которая, набирая скорость, увозила меня всё дальше от Круглово и от Ромки. Бабка, сидя напротив меня, продолжала пилить меня и отчитывать, но я не слышала ни её нотаций, ни её угроз. Прислонив голову к стене и закрыв глаза, я сидела и молча глотала слёзы. Я ненавидела бабку — Старую Пизду, и чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Я вновь и вновь вспоминала Ромку, его голубые глаза, его объятия и восхищённый взгляд, и тёмную лестницу в его доме, и этот переезд, на котором мы сидели, обнявшись, и как прятались в кустах от Серёжки и Шурика, и как удирали от бабки на мотоцикле… Я плакала, потому что никогда и ни с кем у меня ещё не было такого счастья, как с Ромкой. И ещё, потому что чувствовала, что всё это — и гонки на мотоцикле, и переезд, и Ромкин восхищённый взгляд, и наше с ним такое короткое, но такое яркое счастье — больше никогда–никогда не повторится.
Потянулись скучные, безрадостные дни. Без Ромки. Без Круглово. Меня уже ничего не радовало в Гжели: ни лето, ни подружки, ни наши игры, ни даже мои любимые поездки всей компанией на великах на карьер. Даже парни, с которыми мы знакомились на карьере чуть ли не каждый день, уже не вызывали у меня ни малейшего интереса. Все они до единого казались мне или уродами, или же скучными занудами. Впрочем, у меня и самой уже, наверное, не было того азарта и блеска в глазах во время общения с ними, какое было у меня до тех пор, пока Старая Пизда не разлучила меня с Ромой. Утраченный образ Ромки теперь заслонил для меня всё; я постоянно сравнивала с ним всех парней, и конечно, ни один парень Ромке и в подмётки не годился. Даже имена их, такие серые и обычные — Паша, Серёжа, Лёша — не шли ни в какое сравнение с именем Рома, таким редким, сладким как карамель, и самым красивым на свете…
— Кто не курит и не пьёт, тот трезвый и не весёлый! — мрачно шутила я. Даже фразы Ромкины теперь казались мне самыми лучшими, неповторимыми и остроумными.
Я помешалась на Ромке в буквальном смысле этого слова. Это выражалось даже в самых незначительных мелочах. Упомянет ли кто–нибудь всуе имя «Рома», или угостит ли меня подружка Настя карамелькой с ромом — во мне словно пружина разворачивалась. А уж доведётся ли мне где–нибудь на дороге услышать рокот мотоцикла — сердце прямо так и обрывалось. В глубине души я всё ещё лелеяла сладкую надежду: а вдруг Ромка на своём мотоцикле приедет ко мне сюда, в Гжель? О, какое это было бы счастье…
Но дни шли за днями, недели за неделями, а Ромка ко мне так и не приезжал. Впрочем, он ведь мог и не расслышать тогда про Гжель и пятьдесят пятый километр. И потом, пятьдесят пятый километр — понятие растяжимое. Одним словом, найти меня по такому адресу было одно и то же, что найти иголку в стогу сена.
В один из вечеров я никуда не пошла гулять, и, замкнувшись в себе, угрюмо сидела на крыльце. Закат тихо догорал; с поляны были слышны весёлые голоса молодёжи: очевидно, там играли в волейбол. Кругом кипела жизнь; но кипела она где–то в стороне от меня — для меня же всё это как будто умерло.
«Где же ты, Ромка… Любимый мой, голубоглазый Ромка… — сквозь слёзы шептала я, — Если бы ты только знал, как мне тебя не хватает… Зачем мне всё это — и лето, и поляна, и друзья, если тебя рядом нет…»
Из раскрытого окна дома доносились радиоволны и звон посуды — очевидно, Старая Пизда уселась пить чай с конфетами. «Чтоб ты подавилась…» — злобно пожелала я ей. Я ненавидела её до такой степени, что, наверное, своими руками убила бы её — если, конечно, это не каралось бы законом. Ведь именно по её милости моя жизнь теперь была разбита.
«А что, если мне самой бежать к нему в Круглово?» — вдруг вихрем пронеслось в моей голове. От этой мысли, внезапно пришедшей мне в голову, стало вдруг как–то жутко и сладко. Действительно, как же раньше я не могла додуматься до такого пустяка? Ведь Круглово находится по тому же направлению от Москвы, что и Гжель…
Я вскочила с крыльца как подорванная и помчалась на платформу узнавать расписание электричек, чтобы завтра же привести свой план в исполнение. Но там меня ждал облом: электрички, проезжающие через Круглово, ходили только по чётным дням. А сегодня как раз было чётное. Выходит, следующая нужная мне электричка будет только послезавтра.
«Послезавтра, и ни днём позже! — твёрдо решила я, ложась в постель, — Осталось пережить только ещё один день без Ромки. А послезавтра я буду счастлива…»
Однако даже послезавтра моему плану так и не суждено было осуществиться. Назавтра, чтобы хоть как–то убить этот томительно–пустой день ожидания, я отправилась с подругой Сашкой гулять в посёлок и, сорвавшись с яблони, на которую я залезла воровать чужие яблоки, упала в канаву и насквозь пропорола себе ногу какой–то железякой.
Страх падения в чужом огороде оглушил меня настолько, что в первый момент я даже не почувствовала боли, а лишь услышала противный хруст разрываемого железякой мяса. Тем не менее, даже с пропоротой насквозь ногой я умудрилась самостоятельно выбраться из канавы и выйти на дорогу. Но на дороге силы оставили меня; из раненой ноги ручьём хлынула кровь, и я, больше от испуга, чем от боли, со стоном осела на землю. Сашка кинулась за помощью в соседний дом. Пожилая женщина, живущая там, вышла с марлей и кувшином воды, и они вдвоём с Сашкой кое–как промыли и перевязали мне рану. Однако идти я уже не могла, и Сашка, взвалив меня на закорки, потащила домой на своём горбу. Из моей ноги по–прежнему продолжала хлестать кровь, и бинты почти моментально отяжелели и окрасились в ярко–алый цвет. От потери крови я уже была на грани сознания; чертовски хотелось пить.
И вдруг… на дороге послышался приближающийся рокот мотоцикла. О, этот рокот! Я встрепенулась: по мне словно прошёл электрический ток. Это он! Он! Этот рокот я могла бы узнать из миллиона!! Всё ещё не веря своим ушам, я пристально посмотрела на дорогу.
