Накануне дежурства Серый запоздно сидел у Васька Стрижака, неразливного скоропомощного друга. Жарили картошку с луком традицион-но и судили-рядили, как всегда, о служебных делах. Говорили между прочим, что Матюхин, выбивая подстанцию в передовые, безусловно и прежде всего преследует шкурные цели. Естественное для человече-ской натуры движение, рассуждал Серый, жуя жгучий картотечный ко-мок и гася его пивом, заботиться о своей карьере, и было бы оно по-хвально, если бы не страдал народ. Естественное, усмехался Стри-жак, но только не для нас с тобой, потому что мы ленивы. А без дис-циплины с этой оравой не справиться. Плохо, что Матюхин различий не делает, всех под ноготь! Серый, давясь картошкой от смеха, сказал, что Матюхин отныне требует встречать его стоя, когда он входит на утрен-нюю конференцию. Иди ты! удивился Стрижак, три дня не быв-ший на подстанции, у него выдался большой перерыв. Хотя все правиль-но. Восточный царек. Маленький Сталин. И методы соответствующие. Такому только дай власть! Жибоедов рассказывал, продолжал Се-рый, Матюхин хвастал у себя в кабинете, что подстанция у него в кула-ке. Что хочу, то и сделаю! Еще сделает! воскликнул Стрижак. И по-кажет вам такое!… Почему только нам? удивился Серый. И сказал, что у Матюхина есть все основания ненавидеть Стрижака, поскольку тот со своей бригадой кардиореанимации, вносит в коллектив заразу непови-новения. Это было узкое место на подстанции. Бригада кардиореанима-ции, старшим врачом которой был Стрижак, гордость скорой, номи-нально Матюхину не подчинялась, только имела на подстанции стоянку. Матюхину это давно не нравилось, и который год он старался от реанима-торов с их спесью избавиться. А мы снимемся, в случае чего, и уйдем на другую подстанцию! сказал Стрижак. Сползли на тему усталости. Се-рый посетовал на нехватку фельдшеров, на то, что нет времени, сил и же-лания самому приводить машину каждый раз в пристойный вид, бегать за всеми этими наволочками, тряпками, прикручивать баллоны, выпра-шивать, убирать. Кой черт! Надоело! Если бы ты меня слушался, ска-зал Стрйжак, давно бы работал нормально, в чистой теплой машине и фельдшера бы у тебя были и слушались с полужеста. Это тоже была старая тема. Стрижак ругал Серого за нежелание работать привилегированно, на спецах. Стрижак видел за этим лень. То, что Серый не может ничего путного сказать в свое оправдание, Стрижака раздражало в крик. Неужели ты настолько ленив! орал он каждую встречу за картошкой с луком. Что не можешь пройти эти дурацкие курсы! Пере-стань, наконец, жевать тряпку! Напиши только заявление! Заскучаю я у вас, отвечал всякий раз Серый. Тогда не плачь! Помолчали, гля-дя на остатки картошки в сковороде, затянувшиеся пленкой сала. Сей-час комиссии замордуют, вздохнул Серый. У Матюхина, между про-чим, самое меньшее по Москве среднее время вызова. Ты это знаешь? спросил Стрижак. Знаю, ответил Серый, пятьдесят восемь минут.Но лолковник теперь хочет пятьдесят пять! И выбьет! сказал Стрижак. Загонит вас в вечный страх и выбьет! Ладно, хватит об этом, тошнит! поморщился Серый. К отличнику здравоохранения представили, засмеялся Стрижак. Сокол! А какой ханыга был! Какой был, такой остался, ответил Серый. Только перестроенный. Взяток, гово-рят, теперь не берет и ханку на подстанции не жрет… Не понимаю, как это перестроенный? Против натуры не попрешь. А так, кривясь уголком рта, сказал Васек. Подонок был, подонком и остался! А мы с тобой кто? машинально спросил Серый, вытягивая из стакана остатки пива, и потянулся за ветчиной. Мы?… Мы, Антоша, затравленные и гру-бые звери! А ты к тому же и глупый зверь, коли на спецах работать не хочешь! Ты в следующий раз лук прожаривай получше, ответил Се-рый, а то какая-то каша у тебя получилась! Лук пожарен прекрасно, фыркнул Васек, но ты в этом ничего не понимаешь! Ну, конечно, ты же всегда прав! Да! Я всегда прав! За чаем повздыхали, вспомнив выставку в Сокольниках, где была сказочная американская аппаратура. Ругали врачебные журналы, потому что совсем нет статей, нужных практикам. Стрижак сказал, что его статья об аритмиях в редакции лежит полгода, и никакого движения. Серый рас-сказал, что в приемнике Первой градской видел потрясающее инфаркт миокарда у женщины двадцати двух лет. Стрижак оживился и, в свою оче-редь, рассказал о японском дипломате с картиной заворота кишок, у ко-торого тоже оказался острый инфаркт. Потом с работы вернулась Галка, жена Стрижака, ругала их, хотя на столе стояли всего четыре пустых бу-тылки, три из-под пива и одна чекушка. Выпив чаю, Галка немного успо-коилась и сказала, что сделала сегодня два кесаревых, что никто родиль-ным заведовать не хочет, все умные, она, идиотка, согласилась временно, и четвертый месяц с нее сдирают живьем кожу, сестер нет, санитарок нет, в отделении снова стафилококк, хотя на мойку закрывались всего месяц назад. За такую сумасшедшую работу надо валютой платить, подытожила Галка. Снова заговорили о бешеных нагрузках, скотских условиях, и тут Стрижак высказал мысль настолько простую, что Серый удивился, как он сам раньше ее не сформулировал. Васек сказал, что общество должно на себя накладывать известные обязательства по отношению к людям, давшим клятву Гиппократа, то есть присягнувшим всегда, в любое время, днем и ночью, приходить к другим людям на помощь. Если человек добровольно принял этот крест, сказал Васек, то он и требует особого к себе отношения. Как это верно! думал Серый, возвращаясь домой в пустом последнем трамвае. Щадить надо врача, хотя бы помнить о том, что ты не один и после тебя врача ждет еще десяток-другой напуганных. Мы хнычем: Будьте людьми! Помните, что мы тоже люди! А дело, оказывается, в общественном обязательстве. Но какую же культуру надо тогда людям иметь! Неужели Васек до этого сам дошел? Или вычитал где-нибудь у старых врачей?… Когда время переваливает на восьмой час дневных полусуток, голова у ночного человека уже просветлена и начинает соображать и усталости пока нет. В машине думается хорошо, был бы путь подлиннее. Жуешь всякое. Себя, других, жизнь. Ездишь и жуешь. А встречи на вызовах под-брасывают подкормку. На то они и встречи.
Формула Стрижака потеряла блеск простоты, когда Серый по пути на подстанцию вспомнил прекрасную утреннюю блондинку с Кутузовского. К ней сразу же прицепился таксист с Шелепихи, вызывал на прошлых сутках в два часа ночи, потому что сильно потел и никак не мог заснуть. С общественным обязательством, вздохнул Серый, придется, по-видимому, повременить. Впрочем, рассудил он, общественное обязательство было бы применимо исключительно к настоящим, крепким профессионалам, к та-ким, положим, как Васек или Галка. Что делать с другими? Что делать, например, с доктором Облызиным, роддомовским официальным дураком? Двадцать лет врачебного стажа, не угодно ли! На этот раз, рассказала Галка, он принял физиологическую восьминедельную беременность за миому матки, довел беременную до обморока. Стрижак с Серым даже не улыбнулись. С Облызиным случалось и почище! Трудно себе вообразить, как далеко простирается человеческая глупость. Представьте, еще рвется оперировать! И режет. Лихо. Это он любит. Кошмар! Ну, ладно. Офици-альный дурак есть, конечно, в каждой медицинской конторе. Его нелепые диагнозы передаются из поколения в поколение, его беспощадно высмеи-вают, его презирают скопом. Он необходим врачебному сословию для са-моутверждения. Но самое интересное, что с большей страстью и злее дру-гих смеются над официальным дураком его ближайшие родственники по интеллектунедоумки. С ними как быть? Какое там общественное обяза-тельство! Не приведи господи у нас заболеть! ужасался вчера Стри-жак. Когда на сто недоумков один толковый врач! Может, сба-вишь? спросил невинно Серый. Раньше Стрижак называл другую про-порцию десять на одного. Да ладно тебе! рассердился Васек. Ка-ких-то кочерыжек готовим, а не врачей! Зато нас в стране миллион! сказала Галка. Малограмотных, заносчивых, продолжал Васек. Ма-лограмотных, оттого и заносчивых, поправил Серый. Кому же тогда валютой платить? То-то и оно, грустно ответил Васек.
Гусев бубнил что-то про колбасу, в которую для веса суют туалет-ную бумагу.
Может быть, все дело в том, что люди имеют таких врачей, каких заслужили? В четыре часа неожиданно обломилась подмога. В этом факте не было теперь ничего досадного. Разогретый Серый не возражал против об-щения. Наоборот, поговорить тянуло. Если бы еще удалось выпить чаю, залить изжогу, мучившую после обеда. А обедали отвратительно, щи были такие, что в тарелку плюнуть хотелось. Вываренное мясо, очевидно, из этих же щей, что Серый жевал на второе, выплюнуть все-таки пришлось. На третье пили компот из сухофруктов и дышали запахом столовским. Утерлись бумажными салфеточками, выданными в знак особого располо-жения к скорой уборщицей, собиравшей на тележку грязную посуду. Уборщица, багряная сеточка на щечках и голубые мешочки под глазами, пошутила насчет спиртика, но была не понята. Обедали, не объявляясь, то есть не брали у диспетчера положенные на обед двадцать минут. За это время путем пообедать все равно невозможно. Приходится с извине-ниями, но упрямо втираться в очередь, объясняя по ходу недовольным, что другого выхода нет. Белый халат, некоторым образом, служит подтвер-ждением твоих слов. Иногда в очереди находится борец за гигиену, проте-стующий против обслуживания в спецодежде. Но как без халата дока-жешь голодным и оттого не особенно приветливым людям, что ты врач скорой и со временем у тебя зарез? На слово могут не поверить. Или директора вызовут в зал. Чтобы убрали прытких, нахальных, которые считают себя умнее других. А то в оперативный отдел позвонят, что са-мо по себе неприятно. Будешь потом отписываться. На скорой всякая вина виновата. И на часы все поглядываешь, глотаешь, не глядя, не чув-ствуя, хватаешь, как хищник. Потом, разумеется, тяжелый ком в брюхе. Нудит. Одним словом, нервы. Поэтому проще пообедать спокойно под ка-кой-нибудь большой вызов с госпитализацией. Может же врач в приемном задержаться? Впрочем, иногда в приемное звонят те, кому нужно, проверя-ют. Но сказано: Не рискнешьне добудешь! Головой работай, рассчи-тывай! А пообедав, попроси положенные двадцать минут и вернись на под-станцию, и выпей чаю, и расслабься в кресле. Серый так и сделал. Обедать будете, конечно, на подстанции? кура-жась, спросила диспетчер, когда из столовки он позвонил на Центр и доложил, что сдал пострадавшего и находится в приемном Склифа. Непременно! ответил Серый. И получил десять минут на дорогу и двадцать минут на обед. Единственное, чего он не учел, остывших чайников. А электроплиты, к сожалению, греются долго. Серый выругался, включил конфорки и пошел расслабляться в кресло, поклявшись, что со следующе-го вызова, как угодно, вернется и чаю выпьет. На подстанции он застал три бригады, обедающие, похоже, таким же образом, что и он. В диспетчерской, на связи с Центром, нежданно, не в свою смену, водрузилась гренадерша Зинаида Бережная. На гвардейца деланная! завистливо утверждал Жибоедов. Серый, который вообще к толстым людям относился осторожно, при виде Зинаиды каждый раз как-то поджимался, ожидая от нее пакости. Зинаида перебывала чуть ли не на всех подстанциях Москвы. Было известно, что ее отличительная черта хамство, а также, что она бывает удовлетворена полностью лишь в слу-чае, когда последняя бригада изгоняется ею на вызов. Зинаида управля-лась с сотрудниками круто. Единственная из диспетчеров она ночью объявляла вызовы через микрофон, по инструкции. По скоропомощным понятиям это была редкая бестактность. Другие девочки подойдут, в по-лутемной комнате отдыха разыщут нужного, подергают его, тряхнут в конце концов, если крепко заснул, но тихо, чтобы не разбудить осталь-ных. От прекрасного контральто Зинаиды просыпаются ночью жильцы со-седнего кооперативного дома работников искусств. Зато в Зинаидины сут-ки Матюхин может спать дома спокойно, бригады на вызов вылетают, как стрелы. Все заметит Зинаида. О выпитой на линии бутылке пива и говорить не приходится, тотчас унюхает, а унюхав, или сама заклюет до полусмерти, или донесет наутро Матюхину, если сотрудник ей не по зубам.
