– Тебе простую коку или диетическую? А может, «Нейчез мэджести»?
– Да все равно! – сказал Эдвард. – Они дороги перекрывали? Меня полиция искала? Я крепко попал, да?
– Успокойся, никто тебя не искал. Сиди здесь хоть до скончания века.
– Не хочу!
– Впервые в жизни буду есть в настоящем кафе для дальнобойщиков, – сказал Леопольд, когда мы уселись у стойки. – Очень любопытно взглянуть на меню.
– Заказывай что хочешь, дружок, – сказал Пирс. – У меня пятнадцать баксов.
– Какая у вас, парни, здоровая психика, – сказала я. – Ты, Леопольд, просидел столько времени в багажнике с папашей-психопатом и даже не жалуешься, а ты, Пирс, об этом и не вспомнил.
– Значит, психика у меня здоровая, да? – сказал Пирс.
– Давайте заказывайте что хотите. Только самое дешевое.
– А почему это я должен заказывать самое дешевое, а не ты? – сказал Пирс. – Машину ведь я вел.
– Знаю, – сказала я. – Только, понимаешь, Пирс, денег у нас очень мало. Надо постараться растянуть их на подольше.
Пирс с Леопольдом выбрали комплексный завтрак за доллар девяносто девять: два яйца деревенских, кусок окорока домашнего (а могли бы взять два ломтика жареной ветчины или сосиску в тесте), кофе, апельсиновый сок, тосты и овсянку с подливкой.
– Овсянка с подливкой! – сказал довольный Леопольд. – Вот чего никогда не пробовал. Я думал, это южное блюдо. И вообще, что это?
– Ну, оно такое, зерновое, грубого помола, – сказала я. – Его итальянцы едят, а еще им кормят кур. Эму и африканских страусов тоже, потому что, понимаешь, зубов у них нет, и им зерно необходимо для пищеварения. Да, похоже, моим мечтам об эму, африканском страусе или нанду – это тоже страус, только южноамериканский – еще долго не суждено сбыться. Сейчас я даже не понимаю, что я такого особенного находила в курах. Наверное, мне нравились их маленькие, почти потусторонние глазки, клювы и некая сдержанность натуры, столь редкая в этом мире фальшивых чувств. Пожалуй, я бы съела на завтрак жареной курочки.
Пирс возмущенно фыркнул:
– Ну вот, я же говорил. Жареная курица стоит шесть девяносто девять, а нас ты заставила выбрать самое дешевое.
– Мод, – сказал Леопольд озабоченно, – а тебе известно, что жареная курица вредна для фигуры?
– Знаешь что? Ты прав. Ты прав, а я ошибалась. Возьму завтрак с оладьями.
Пирс достал сигареты. В пачке осталась одна штука.
– Повтори, пожалуйста, – сказал он.
– Я возьму завтрак с оладьями за двадцать два семьдесят девять. А, вот ты о чем? Успокойся, всего два семьдесят девять. Не возражаешь?
– Нет, повтори, что ты сначала сказала.
– Я сказала, что ты прав, а я ошибалась.
– Ушам своим не верю! – воскликнул он. – Ты первый человек, кто мне это сказал. Ты не представляешь, чего я натерпелся с тех пор, как в средней школе меня перевели в класс для отсталых. Такая мерзость!
– Действительно, мерзость, – сказал Леопольд, потягивая через соломинку шоколадный коктейль. – Как они могли засунуть тебя в класс для отсталых, Пирс? Они не имели права этого делать. Это мерзко.
– Да, было очень мерзко, – сказал Пирс. – Нас все время заставляли учить наизусть стихи Байрона. Типа, думали, что, если ты знаешь что-нибудь умное, чувствуешь себя лучше. «Улыбка змеится коварно, Рот – скорпионов пара, Жало нацелено метко, Точен укус и едок».
– Это ты о поэзии лорда Байрона? – сказала я. – Красавец Байрон, поэт-романтик, с густыми черными кудрями и античным профилем?
– Он был юмористом, у него было что-то с ногой и еще с горлом, отчего он и растолстел. Нам так рассказывали. Учительница говорила, что если и есть кто, рядом с кем мы можем чувствовать себя людьми, так это старина Джордж Байрон.
– Ты хорошо запомнил? Он был юмористом?
– В основном. «Глаза его серей свинца, В лице – синюшность мертвеца». – Пирс задумчиво ковырял в носу. – Они заставили меня выучить наизусть всю эту бредятину. Поэтому-то я и думаю, что мне будет трудновато запоминать всякие роли. Голова у меня уже забита доверху. Слушай, а волосы из носа очень торчат?
– Прекрати немедленно! – сказала я. – Иначе я завизжу, и так и буду визжать не переставая.
– Как вы думаете, может, заказать завтрак для Трейфа? – сказал Леопольд.
– Пожалуйста. Только будет ли он есть окорок? – сказала я. – Свинину он ненавидит. Он даже яйца не ест, если их пожарили с сосисками или беконом.
– Можно попросить сделать без ветчины, – сказал Леопольд. – Он и не догадается, что это некошерное.
– Это мысль, – сказала я.
Пирс зевнул.
– Я сейчас вырублюсь, – сказал он.
– Выпей кофе, – посоветовала я. – Леопольд, а о чем ты беседовал с отцом? Что он за человек?
– Он мне сказал, что гомосексуалисты давным-давно должны были вымереть, потому что они не размножаются.
Я задумалась.
– Может, и не размножаются, – сказала я наконец, – зато плодятся.
– Ты хоть не думаешь, что у меня есть гомосексуальные наклонности? – спросил меня Пирс у кассы. Он заплатил по счету и купил себе сигареты.
– Кобелю плевать, что трахать, – сказала я и сунула в карман пачку вафель «Кит-Кэт», пакетик молочных ирисок и леденцы для Эдварда.
– Ага, – сказал Пирс, помолчав. Он был озадачен, но польщен. – Ты права. – Мы ждали сдачу и еду для Трейфа. Пирс взял с витрины коробочку. – Глянь-ка! «Метамфетамин. Новая формула». Круто! Винт – и без рецепта! Но, блин, дорого…
– Пирс! – сказала я предостерегающе. – Не забывай, мы ограничены в средствах. Вот что я придумала: я буду раз в две минуты говорить тебе гадости. Ты начнешь злиться и не заснешь.
В машине я поставила поднос на заднее сиденье и смотрела, как Трейф деликатно пожирает яйца и тост. Леопольд с Пирсом стояли у багажника и спорили о том, как его открыть. Внезапно в щели показался огромный страшный глаз.
– Эй! – сказал Эдвард. – Чем это так вкусно пахнет? Это вы мне завтрак принесли?
– Ой, – сказала я, – чуть не забыла. Потерпи немного. – Я вытащила из кармана пачку вафель и показала ее глазу. Глаз исчез, и появилась рука. – Нам тоже оставь, – велела я. – Эдвард, расскажи, что именно ты натворил.
– Я – ничего, – сказал Эдвард. – Это был кто-то другой. А они мне шьют.
– Давай поговорим о тебе в третьем лице, – предложила я. – Может, так будет легче. Я слышала, что серийные убийцы предпочитают рассказывать о себе в третьем лице. Что он сделал?
– Он позабавился с библиотекаршей, – буркнул Эдвард. – Пока она была без сознания.
– Зачем же он так поступил, а, Эдвард?
– Он ненавидит людей, – сказал Эдвард. – Он их ненавидит и хочет иметь над ними власть.
– Разумное объяснение. Могу себе представить, что бы делала я, если бы испытывала подобные чувства. А как по-твоему, почему он их испытывает?
– Потому что люди считают, что он хуже их. Единственным человеком, к которому он не испытывал ненависти, была твоя мать, но потом и она стала его раздражать.
– Но моя мать гораздо старше его.
– Я сказал своей мамусечке: «Может, ты и старенькая, но не волнуйся: пока я хожу по этой земле, никто тебя в приют не отправит. Будешь жить со мной». У меня было одно-единственное условие: чтобы она без разрешения из своей комнаты не выходила.
– Может, все вели себя так, будто они лучше его, потому, что они на самом деле лучше?
– Нет! Стоило самой распоследней секретарше из соцобеспечения на него взглянуть, так и она начинала улыбаться этак свысока, покровительственно. Но окончательно все испоганили ее дети. Если бы эти испорченные, избалованные, гадкие, никчемные дети не мешались вечно под ногами, у него с твоей матерью все могло сложиться по-другому. Хотя… кто знает, может, все равно ничего хорошего бы не получилось. Никогда не получается.
Он трещал дальше, а я вылезла из машины и подошла к братьям.
Пирс пытался вскрыть замок багажника биковским стержнем.
– Черт! Ни фига не получается. – Он попробовал вытащить стержень, но тот застрял намертво.
К нам направился какой-то мужчина в бейсбольной кепке.
– До чего жирный! – сказал Пирс и пнул машину.
– Тс-с! – шикнула на него я. – Это может с каждым случиться. А вдруг ты сам как-нибудь проснешься утром и увидишь, что стал таким же.
– Главное – сахара не есть! – сказал Пирс.
– Ого-го! – сказал Леопольд.
Трейф, приникнув к заднему стеклу, зашелся в истеричном лае. Мужчина приближался.
– Если он хочет выглядеть стройнее, не стоит ему носить футболку в поперечную полоску, тем более такую тесную, – сказала я, когда он был уже совсем рядом. – Да, ты, пожалуй, прав. Дело не в футболке. Он и правда жирный.
– Привет! – сказал мужчина.
– Это ужасно, – сказала я, чтобы хоть как-то объяснить свое хамство. – Без очков я ничего не вижу, а их у меня нет. Впрочем, так мир выглядит в некотором смысле привлекательнее.
– У вас проблемы, ребятки? – сказал мужчина. – Я наблюдал за вами из кафе. Что, забыли ключи в багажнике?
