— Нет.
— Бурново мне привез из Германии ноутбук. А вот и Хташа! — Бух улыбается и встает, возносясь кудрями выше Александрийского столпа.
Хташа в распахнутом сером плаще, поднимая дыханьем умершие листья, приближается к нашей мокрой скамейке. Пощады не будет.
— Куда ты пропал? Хорошо мне девчонки сказали, что видели тебя здесь. Я все-таки куплю тебе мобильный.
— Я его сразу потеряю.
— Новый куплю. Пойдем быстрей, заявления в ЗАГСе принимают до двух.
— Да, сейчас. Сейчас. — Я смотрю на Буха снизу вверх со своей мокрой паперти. — А можно я с вами сыграю?
— Что? В баскетбол. Ты не умеешь…
— Все равно. Хиштербе — так с музыкой!
Я бросаюсь к площадке, огороженной разнузданной сеткой рабица. Игроки застывают с глумливым мячом, я врываюсь к ним с криком: «За нашего Старца!».
И поскальзываюсь. Брызги в камеру. Бычок захлебнулся.
На веранде «Дольче вита» сейчас нет никого. Вечером — открытие «Кадропонта». Все пока заняты делом. Нужно забыть о похмелье, проверить, на месте ли бусы, колье и тиары, сходить на массаж-маникюр-уложиться, еще успеть сбросить вес, сделать подтяжку лица и пересадку печени, точно прицелиться и сбить самолет с актрисой, чье платье щедрее открывает грудь. Не долетит, шалава, до середины красной дорожки!
Я много слышал об этой веранде, алтаре «Кадропонта», куда допускаются только служители культа в ризах по священному дресс-коду.
Сюда меня и привели двое в темных очках. Я потребовал, чтобы Катуар была со мной до последнего.
— Дорогой Марк, может, вы бы все-таки отнесли чемодан в номер? Мы подождем.
— Нет, спасибо. Он будет со мной.
— Куда сядем? — один из двоих показывает на белые столики.
Я касаюсь плеча Катуар:
— Куда ты хочешь?
— Ближе к морю. В случае чего, туда и прыгнем. Поплывем на большом чемодане.
Двое в темных очках смеются.
Один из них отодвигает стул для Катуар, второй — для меня. После этого оба занимают свободные стороны квадрата и снимают очки:
— Кажется, Марк, вы опять нас не узнаете?
— Кажется, опять. У меня плохая память на лица.
— Нет, просто у нас такие лица.
Оба опять смеются. И я узнаю их: это ШШ. Я узнал их намного раньше, но не хотел себе признаваться. Всего месяц назад они слушали мой сценарий в кабинете главного редактора МРТВ. Но с тех времен стали намного смешливее. Или морской воздух так действует на их легкие, измученные дзю-до?
Я касаюсь рукой затылка, беру пальцами волосы.
Катуар кладет руку на мое трепетное колено:
— Не волнуйся.
— А что волноваться? — улыбается первый Ш. Он же Второй — какая разница?
— Мы предлагаем вам то, что вы мечтали сделать уже двадцать лет. — улыбается Второй Ш, он же Первый. — Давайте закажем этого — пшшшш! — шампанского. Что скажете, девушка? Просите, так и не узнали ваше имя.
— Катуар.
— Как?
— Катуар.
— Это такая станция по дороге в Дубну?
— Нет, это мое имя.
— Так шампанского?
— Нет, воды. С солью. Но ее я сама возьму, когда захочу. — Катуар поворачивается к морю и смеется. — Какая чайка смешная, смотрите!
ШШ смотрят не на чайку, а на меня:
— Так что вы скажете — в ответ на наше предложение, которое мы изложили по дороге сюда? Кажется, это тот редкий случай, когда полностью совпадают интересы государства и художника. Вы с нами, мастер культуры?
Молчу. Притворюсь ненадолго салфеткой на морском ветру.
ШШ усмехаются:
— Конечно, вам надо подумать. Но вряд ли вы хотите, чтобы этот заказ достался посредственному ремесленнику, который сделает из Федора Кузьмича ходульный образ с монологами о духовности.
— А вы хотите сделать из него героя блокбастера?
— Нет. Мы вообще далеки от кинопроизводства, как вы знаете. Но заказчикам нужно крепкое кино, которое будет смотреть народ. Кино о царе, который добровольно оставил власть, ушел бродить по России, молиться и наставлять, спасать себя и других. Очень своевременное кино. Духовность — это сейчас тренд. Года через три не будет страны, но пока надо ее поддержать.
— Куда она, интересно, денется? — весело спрашивает Катуар.
— А вам не все равно? Вы уже будете жить в Италии. — ШШ переводят прицелы на мой лоб. — Марк, вы готовы? А режиссер у вас будет самый лучший, поверьте.
Катуар стучит ладонью по столу и тихо, голосом спящей чайки, напевает:
— Утомленное солнце нежно с морем прощалось…
ШШ с облегчением, продолжают кресчендо:
— В этот час ты признаааалась, что нет любви!
Катуар быстро сбрасывает босоножки на дощатый пол, поднимается на стул, расправляет алый сарафан:
— Мне немного взгрустнулось — без тоски, без печали…
ШШ встают, прикладывают руки к опереточным сердцам и поют вместе с ней. У них приятные итальянские теноры. Катуар чуть взмахивает руками, то ли дирижируя, то ли репетируя полет.
У меня есть время подумать во время этих вакхических мгновений.
Написать сценарий о том, как царь Александр обратился в старца Федора Кузьмича. Мечта явилась и даже предлагает немедленно подписать договор. Почему я не ликую сейчас? Интерес государства и художника совпал — эти слова не понравились? Интонация? А почему мне понравилась интонация, с которой Мир Мирыч когда-то произнес «тысяча долларов», запивая таблетку? Чем я сейчас отличаюсь от того студента в чужой куртке, который мечтал, чтобы сыра было вдоволь всегда? Чем я отличаюсь от «самого лучшего режиссера»? Ладно, тому уже в колыбели давали соску с державным елеем. Но возьмем того же Требьенова. Какие прекрасные слова он сказал мне однажды в «Ефимыче»: «Чего умничать на кухне? Есть просто задачи, которые надо решить раньше других». И поставил уже два фильма — по роману и стихам Администратора государственных рифм. Никто его на Старую площадь не вел в кандалах, кипящую смолу на лысину не лил: снимай, подлец, а то геем станешь!
И не мучается художник. Ходит гоголем. Любит родину.
Что делал я до этого? Писал то, что хотел, и это снимали? Это и было совпадение интересов. Но никто не хотел даже слышать про Федора Кузьмича. Теперь я намерен сбежать в Таганрог. Пусть так. Дорога свободна. Денег еще очень много.
А потом я увижу афишу около пивной «Клио»: «Царь и старец». Автор сценария — Пам Памов, например. Режиссер — «Самый Лучший».
Нога не заноет от боли? Люстра на голову не рухнет от тоски?
Я не смогу жить в Таганроге счастливым дураком. Мой карандаш будет кровоточить. Я все равно обречен писать, иначе сердце остановится. А Катуар? Что делать ей с хромым спутником? Видимо, печь ему блины. Пока тесто вздымается.
Где тут эластичный костюм супер-Марка? Стал заскорузлым от соли уже, не влезть обратно?
Песня допета.
ШШ протягивают Катуар крепкие руки и плавно, как в рапиде, снимают со стула. Она болтает в воздухе босыми ступнями, смеется.
— Спасибо, господа, это было лучшее выступление в моей жизни! А теперь мы поехали. Любимый, бери чемодан!
— Еще секунду, Катуар.
— Я отойду попи΄сать пока, хорошо?
— Конечно, только дверь лучше закрой за собой.
ШШ провожают Катуар мужественными аплодисментами. Я беру солонку, рассыпаю соль по столу. ШШ снова усаживаются передо мной, следят за шевелением неверных пальцев. Я пытаюсь составить из соли вензель Ende.
— Марк, у вас будут идеальные условия для работы. Можем поселить вас с подругой на вилле в вашей любимой Италии, загранпаспорт сделаем ей за три дня. Эти придурки от вас отстанут, перестанут слать свои смс.
— Какие придурки?
— Которые называют себя «Союзом Б». Вообще ребята слишком заигрались, вышли за рамки сценария, но это уже не ваша проблема.
— Кто они такие?
— Марк, намного интереснее говорить о творческих вопросах.
— Скажите, если я соглашусь, — я смогу поставить в титрах свое настоящее имя?
— Марк, вы скажете тоже! Кто пойдет на фильм по сценарию Александра Романова?
— Но там будет самый лучший режиссер. Этого недостаточно?
— А чем вам не нравится Марк Энде?
— Считайте, что он умер. Умер. Давайте вместе сочиним некролог.
— Надо жить, Марк! Надо жить. Чемодан помочь донести до номера?
Оборву.
Вспомню приятное, пока не качнулся мой колокол и не наступило забытье.
Ами вынимает из самого маленького ящика вселенского шкафа шкатулку черного лака.
— Ее мне подарил Сталин после нашей первой ночи. Вы скажете — очень скромный подарок! Но больше у него на Ближней даче не нашлось ничего подходящего случаю. Не трубку же мне дарить.
— Какой первой ночи?
— Как славно. Вы действительно не понимаете?
Я глажу рукой бахрому лиловой скатерти. Чувствую заскорузлые следы былых пиров. Ами ставит шкатулку на стол. Теперь я вижу на крышке перламутровый конус Московского университета. (В хорошем сценарии, Бенки, даже в мелочах, в интерьере и пуговицах не бывает случайности!)
