— Это сделали китайские товарищи в честь 800-летия Москвы, — говорит Ами и гладит шкатулку, от чего на ладони остается пыльца. — Сам Университет тогда только заложили, но… Подождите, вы действительно не догадываетесь, о чем я?
— Наверно, догадываюсь.
— Что я слышу? Произнесите «догадываюсь» по-человечески, без этого вашего южнорусского «Г»! Чему я вас учу?
— Догадываюсь.
— Примерно так. Не то, чтобы уже звучит совсем по-московски, но где-то в области. Сегодня дам вам одну скороговорку на дом, чтобы в следующий раз звенела! Каганович в Гаграх гамак и кагор купил. Давайте выскажусь ясно: Сталин был моим любовником. Я была его последней женщиной, он был моим первым мужчиной. Об этом я должна успеть написать в своей книге. А теперь откроем шкатулку.
Из-под стопки писем Ами достает темный ключ, отупевший от долгого безделья.
— Вот он, мой дорогой! — Ами целует овальную головку ключа. — Я обещала вам сделать это весной. Слава богу, весна наступила, я пока жива и даже пью водку. Но пока трезвые — мы сделаем это. Принесите с кухни спички.
Ами идет вверх по узкой лестнице, дыхание ее в темноте уже становится предсмертным. Я следую за ней, касаюсь руками печальных влажных стен. Это гробница-перевертыш, в которой надо не спускаться, а подниматься. Ами зажигает спичку, оборачивается, пламя отражается в трех рубинах ее броши.
— Так вам, юноша, не очень страшно? Слушайте, я опять забыла — какой вы придумали себе псевдоним!
— Марк Энде.
— Марк Энде, да! Как славно. Мне очень нравится. Под вами сейчас будет Москва. Поднимайтесь дальше сами, это уже шпиль моей высотки. Вот тут лестница. Скобы. Карабкайтесь!
— Может быть, дальше не надо? Из ваших окон мне хорошо видно Москву.
— Карабкайтесь, я сказала! Я ведь не заставляю вас прыгать оттуда.
— Ами, я хотел спросить…
— Спрашивайте, но быстрее, я уже устала.
— Ваша брошь — это какой-то символ?
— Да. Символ начала, что непонятного? Не отвлекайтесь, лезьте наверх!
— Лестница ржавая, наверное, совсем.
— Карабкайтесь, Марк Энде! Отступать некуда. Впереди Москва!
Бесит, бесит, старуха. Лестница, которую я почти не вижу, отлита из болотной брони. Я долго держусь за перекладину, пытаюсь ее согреть. Наконец появляется сюжет. Смотритель Главного шпиля живет тут в каморке. Он никогда не спускается вниз. Ему запрещено. Он почти арестант. Еду ему приносит пьяный дворник, иногда забывает, и тогда Смотритель питается облаками. И что? Это не сюжет, это герой и антураж. Что хочет Смотритель? Коснуться земли? Пожевать пятилистник сирени? Встретить забытого сына? Убить Иванова? Допустим. Кто такой Иванов? Это тот, кто заставил Смотрителя покинуть старую квартиру и навсегда оказаться прикованным к шпилю. Как заставил? Почему Смотритель подписал тот смертельный контракт? Подлецу Иванову дам другую фамилию — Бурново. Хороша моя месть.
Нога. Ноет. Левая, со стороны сердца. Как всегда, в мгновения помутнения рассудка, которое зовется вдохновением.
— Марк Энде! Вы карабкаетесь? — голос Ами пугает мутным звуком. — Быстрее!
И я протягиваю липкую лапку к следующей перекладине. Нога в остывшем ботинке поднимается вслед. Скоро жучок таганрогский взберется по консервной банке, и его снесет ветром — в сторону Азовского моря. Где склюет на лету чайка-бандитка.
— Марк Энде? Вы еще слышите меня? Когда увидите под собой Москву — произнесите клятву под звездой!
— Какую? — спрашивает жучок.
— Это вам видней. Но поклянитесь, что вы осуществите свою главную мечту. Нет! Москва мечтам не верит. Вы хотите сделать что-то?
— Не знаю.
— Думайте быстрей! А потом мы выпьем за это водки.
Спасибо, Ами. Теперь я знаю. Я знаю точно. Там, на ребристой площадке под Звездой уже стоит высокий старик с седою бородой. Он отгонит чаек. Он утешит. Еще одна скоба, еще одна.
— Катуар, что с тобой?
Она садится на пляжный песок, спиной ко мне, лицом к морю, скрестила руки. Ее позвоночник почти рвет алый сарафан.
— Катуар, птица моя!
— Ты сказал, что мы сегодня уезжаем в Таганрог. — говорит она волнам. — А теперь наш чемодан унесли в номер.
— Мы уедем. Уедем! Но пойми, я сейчас не могу отказаться от такого сценария.
— Ты отказался от прежнего довольно легко.
— Да, потому что я уже не прежний. Но сценарий о Старце — это совсем другое. Неужели ты не понимаешь?
— Я понимаю, что ты обречен. Я не хочу тонуть вместе с тобой. Твои сценарии будут вечно.
— Катуар! Ты безжалостна. Я ничего не умею больше. Ни починить велосипедную цепь, ни наклеить звезды на потолок, ни сделать абажур — ничего! Мне тридцать пять лет, а что я сделал? Убил толпы народа, все утопил в крови. И теперь, когда, наконец, я смогу написать о том…
— Я не запрещаю тебе. Пиши.
— Но ты должна быть рядом со мной, Птица. В том самом абажуре в виде клетки.
— Я ничего не должна. И не буду делать твой абажур.
Провожу рукой по ее волосам. Впервые в нашей с ней короткой жизни она ниже меня ростом. Катуар наклоняет голову, рука соскальзывает.
— Катуар, пойдем.
— Я останусь здесь.
— И что?
— Построю себе тут песочный замок и буду в нем жить.
— Пойдем, птица-шутница. Вечером ты потрясешь всех своим платьем, своими плечами, своим носом. Икрыльями.
— А утром ты проведешь семинар на тему «Как написать сценарий, который все разрушит». Все будут в восторге, особенно девушки.
— Все. Мне надоело. Я устал. Сиди тут, если тебе так нравится мокрый песок.
— О! Драматургия наконец обострилась. Как славно!
Фигушки. Теперь я промолчу. Саша уйдет, хромая сильней, чем обычно: таково коварство песка. По дороге к гостинице «Перл» он начнет вырастать, раздаваться в плечах, рвать безжалостно на себе шкурку Саши-из-Таганрога, улыбаться очарованным прохожим. Превращаться в великого Марка Энде, в того, кто он есть. Втого, кем назначено быть. Человека из ниоткуда.
— Теперь, юноша, когда вы почти избавились от ужасного говора, перестали «кушать» и побывали на шпиле, я хочу дать вам еще один совет. Последний и самый главный.
— Какой, Ами?
Она лежит на диване с расцарапанной черной кожей, теребит свою брошь.
ГОЛОС З/К: За восемнадать минут до этого и за одиннадцать лет до «Кадропонта» у Ами закружилась голова на винтовой лестнице высотки.
— Сотрите свое прошлое.
— Как — стереть?
— Придумайте себе другую жизнь. Вы же мастер выдумок.
— Зачем?
— Потому что когда вы подмените себя другим, вам станет намного легче жить в этой проклятой Москве.
— Мне и так нормально.
— Не нормально. Не нормально! Мне лучше знать. Не было никакого Таганрога, никакой общаги…
— И МГУ?
— Нет, это как раз приятная деталь биографии. Оставьте ее. Хотя можете назваться физиком.
— Почему физиком?
— Хорошо, не нравится физика — можете математиком. Вы должны защититься от мира. А это можно сделать только враньем. Прекрасным, вдохновенным враньем. Ваш приятель Требьенов дошел до этого сам. Кстати, он тут пытался попасть в мою потайную комнату, но у меня ведь отменный слух, я на кухне услышала скрип двери. Очень кричала на него, он поклялся, что больше не будет. Как вы думаете — наврал?
— Не знаю. Но он до сих пор врет родителям, что учится на физфаке.
— Я его немного боюсь, вы знаете? Он такой ласковый, что страшно становится. Но мы говорили о другом… О чем?
— Защититься от мира.
— Да. Если вы хотите быть Марком Эрдманом…
— Энде.
— Извините. Совсем с головой нехорошо. Зря я потащилась с вами наверх. Как девчонка, которую Сталин водил по башням Кремля. Хотя я уже старше Сталина в момент его смерти. А вы знаете, что когда со Сталиным случился обморок на Ближней даче, он был не один, как пишут все историки? Там была я. Сосо очень хотел меня видеть. Меня среди ночи привез Власик, начальник его охраны. Но Сосо успел только пробормотать что-то, когда мы остались наедине. У него были ледяные руки… Он упал. Я позвала на помощь… Меня тайком вывел Власик, и я пешком шла домой. Странно, что меня сразу не убрали… Я опять сбилась. Итак, юноша, забудьте все, что с вами было. Марк Энде ведет совсем другую жизнь. Представьте, что вы рыбка, выброшенная на песок, и в этом песке вам теперь предстоит жить. Притворяясь то пауком, то львом. И очень убедительно. Чудите напропалую, валяйте дурака, разбрасывайте бумаги.
— Зачем?
Ами поднимает голову с кожаного валика, берет мою руку за запястье и пытается подтянуть свое тело, ускользающее от нее в ночном кунцевском лесу среди сырых стволов.
— Какая я стала тяжелая… Как зачем, юноша? Во-первых, это весело. Во-вторых, с вашей внешностью и хромотой это лучший способ выжить. Я вас не обидела?
— Нет.
