На пересечении Пятой авеню и Сорок второй стрит висит громадная рождественская звезда, появление и снятие которой извещает о начале и завершении «рождественского сезона». Город бурлит, искрится, в окнах, на крышах, на газонах то и дело можно увидеть результаты труда и воображения любителей рождественских украшений — тут вам и мигающие огоньками олени с дедами-морозами, гномики, ангелочки и даже в полный рост сцены рождения Христа и поклонения волхвов, дары приносящих.
Словом, зрелище неслабое.
* * *
Перечитал все, что написал, и обнаружил, что о многом не написал ничего. Например, о религии в Америке, если не считать краткого диалога с ковбоем Марком Муром. А без религии не понять Америку, она зародилась, как страна, созданная религиозными беженцами, с одной стороны, и авантюристами и бандитами — с другой. И обе эти части продолжают сильно ощущаться в Америке.
Сейчас все спорят о том, готова ли Америка к президенту-женщине или к президенту-черному. Время покажет. Но можно совершенно определенно сказать, что Америка абсолютно не готова к президенту-агностику, не говоря о президенте-атеисте.
В Америке христианский фундаментализм распространен и не менее категоричен, чем фундаментализм мусульманский. Требования запретить преподавание в школах учения Дарвина не менее распространены, чем требования преподавания «креативизма».
Кстати, о преподавании: я не написал ничего о школьном образовании. Хотя в фильме мы этой темы коснулись. Здесь я лишь коротко скажу, что школьное образование в Америке весьма низкого уровня. Разумеется, есть школы совершенно блестящие, но в целом картина крайне неприглядная.
В Нью-Йорке я повел нашу съемочную группу в школу, в которой учился я — «Сити энд Кантри». Думаю, второй такой школы нет. Ее основательница, Каролайн Пратт, исходила из убеждения, что дети учат взрослого в неменьшей степени, чем взрослый учит ребенка. В этой школе не преподавали — открывали мир, развивали воображение, стимулировали самостоятельное мышление, ничего не учили в отрыве от реальности. Когда я учился там, это была школа для привилегированных детей, такой она и осталась: обучение стоит сегодня двадцать тысяч долларов в год.
Можно ли сказать, что семья бедная и средняя не может дать своим детям хорошее образование в Америке? Нет, так сказать нельзя. Но это очень и очень трудно. Например, «хай-скул», в которой я учился потом (хай-скул начинается с эквивалента нашего восьмого класса), Школа имени Питера Стайвесанта, бесплатная, но необходимо сдать конкурсные вступительные экзамены, чтобы попасть, а тот, который до этого учился в обычной «публичной» школе в одном классе с тридцатью пятью ему подобных, какие у него шансы пройти? Минимальные.
Странная штука: американское школьное образование — одно из худших в мире; американское высшее образование — одно из лучших, если не лучшее…
Я мало написал о бедности, теме, которая то и дело возникает у Ильфа и Петрова. Если вы живете в американском городе и нормально зарабатываете, то вы особой бедности не увидите. Так устроена жизнь, что люди с достатком живут в определенных районах, люди богатые — в других, а люди малоимущие — в третьих. Но мы-то ездили по стране, и мы видели многое.
Такой нищеты, как мне кажется, в Западной Европе не увидишь. По-настоящему голодные люди. Люди, еле-еле сводящие концы с концами. По статистике, их порядка тридцати семи миллионов — это более десяти процентов населения. Мы видели их — живущих в умирающих маленьких городках, живущих в трейлерах среди мусора и опустошенности, живущих в разных городских районах, которые думаешь увидеть не в Америке, а, скажем, в Пакистане. Такие районы есть и в моем любимом Нью-Йорке.
Нищета — это всегда ужасно, это всегда стыдно. Но в Америке? Но в самой богатой стране мира? С этим невозможно примириться.
Я ничего не написал о спорте в Америке, хотя авторы «Одноэтажной…» коснулись того, как болеют американские «фаны», чуть-чуть написали о боксе и об американском футболе, в котором, признаться, они совершенно не разбирались.
Я попытался объяснить Ване Урганту смысл и основные правила игры в бейсбол — и тщетно. С помощью Алены Сопиной удалось организовать одну игру с тренерами и мальчишками, поиграл с ними я, но никто в нашей съемочной группе не понял ничего.
Почему можно только три «страйка», но зато можно четыре «болла», почему игра не имеет временных рамок, почему, почему, почему? Бесполезно объяснять, бесполезно. Но это моя обожаемая игра, в ней есть особая красота, особое напряжение, особые смены ритма, от почти полного покоя до мощного взрыва. Иногда во сне мне до сих пор слышится гулкий звук стука деревянной биты о лошадиную кожу твердого белого мяча…
Я почти ничего не написал о «русской Америке», о тех, кто живет в той административной части Нью-Йорка, что называется Бруклином, в том районе Бруклина, что носит название Брайтон-бич.
В первый раз я попал туда году в 1993-м, когда я жил в Нью-Йорке и вел телепередачу с Филом Донахью. Ехать туда не хотелось, я плохо относился к тем, кто уехал из СССР, как я говорил, «за колбасой». Конечно, я был не прав. Во-первых, можно уезжать и за колбасой, ничего нет в этом предосудительного. Во-вторых, далеко не всех влекла колбаса, а влекла возможность жить в стране, в которой нет пятого пункта, нет ограничений при поступлении в вуз или на работу, где никто не может безнаказанно назвать тебя жидовской мордой.
В общем, поехал.
Думаю, вы, дорогой читатель, не раз видели это место по телевидению: видели прогуливающихся по дощатому настилу набережной людей, видели, как они заходят в шашлычные и ресторанчики с до боли знакомыми названиями наподобие «Эльбрус» и «Одесса», все это вы видели. Меня, пожалуй, поразила лишь одна витрина рыбного магазина, на которой было написано большими белыми буквами «FISH» по-английски, и по-русски «СВЕЖАЯ РЫБА». Ведь понятно, для американца рыба бывает только свежая, а для бывшего гражданина страны всеобщего дефицита она чаще всего бывает мороженой…
Я потом регулярно приезжал на Брайтон чтобы купить еду — вкусную, совершенно свежую и более дешевую, чем на Манхэттене. Меня узнавали, вступали в живые дискуссии о том, что происходит «дома»; и в этот раз наш приезд произвел настоящий фурор, особенно Ваня Ургант, которого до этого видели только по ТВ. Ясно, что за эти годы российская община набрала силу и вес: в местном правлении районом уже появились бывшие иммигранты, а ныне граждане США. Когда мы встречались с Марти Марковицем, президентом Бруклина (есть такая должность), он прямо сказал, что без учета «русских» строить политику невозможно.
Я довольно много за эти годы пообщался с нашими «бывшими», да и не только с ними.
Было несколько «волн» эмиграции из России. Первая относится к концу XVIII и началу XIX века, тогда бежали из России от погромов, бежали революционеры (многие из которых, кстати говоря, вернулись после Октября 17-го и закончили свои дни в ГУЛАГе). Ни с кем из этой волны я знаком не был. Затем была вторая волна, бежавшая от революции и Гражданской войны. К ним, в частности, относились родители моего отца, да и сам отец, которому тогда было четырнадцать лет. Третья волна состояла из тех, кто бежал с отступающими немецкими войсками во время Великой Отечественной. И, наконец, последняя, в основном еврейская, начавшая свой исход в начале семидесятых.
Между первыми двумя и последними есть, как мне кажется, одна принципиальная разница: первые бежали вынужденно, не по своему выбору, они спасались. Но они при этом продолжали любить Россию, они в обязательном порядке следили за тем, чтобы их дети говорили по-русски. Вторые (за редким исключением) уезжали по собственному желанию, без сожалений, не любя Россию; дети этих эмигрантов чаще не умеют ни говорить, ни тем более читать по-русски. Это совсем другая публика.
Если попытаться нарисовать некий обобщенный портрет «нового русского иммигранта», то получится вот что:
1. Он много и довольно успешно работает, хотя складывается впечатление, что самые успешные зарабатывают свои деньги в России.
2. Он живо интересуется тем, что происходит в России гораздо больше, чем тем, что происходит в новой стране своего обитания, США.
3. Он относится к России априори критически и не желает признавать, что там есть хоть что-нибудь хорошее.
4. Он придерживается консервативных, а то и реакционных, политических воззрений: голосует за республиканцев, поддерживает Буша, относится свысока к черным, латиносам и прочим «нацменьшинствам».
5. Он слушает большей частью русскую эстрадную музыку, читает печать на русском языке, смотрит российское телевидение, следит за событиями в России в Интернете.
6. Вместе с тем он не упустит возможности громко и назойливо напоминать всем и каждому, что он — американец, хотя на самом деле плохо знает американскую историю, музыку, литературу, политическую систему, да и ведет себя совершенно не «по-американски».
